План Филиппа полностью провалился: ветер усиливался, течение относило испанские суда все дальше на север, англичане следовали за ними по пятам, и путь назад к Кале был для Армады закрыт. А оказавшись в Северном море, испанские корабли уже никак не могли помочь с прикрытием герцогу Пармскому. Решающий бой произошел в понедельник 29 июля неподалеку от Гравлина. Сражение длилось целый день. На подмогу Дрейку и Говарду пришли корабли Сеймура, и впервые весь английский флот сошелся с испанцами в смертельной схватке. Несмотря на то что обстрел шел с обеих сторон, ни одному английскому судну не было нанесено серьезного ущерба. Боеприпасы у англичан заканчивались, тем не менее из последних сил им удалось потопить три испанских корабля и еще несколько посадить на мель. Испанская сторона понесла существенные потери. Несмотря на это, герцог Медина-Сидония был готов сражаться на следующий день, однако штормовые ветра отнесли его корабли к опасному мелководью и песчаным отмелям Фламандии. Во вторник ветра лишь усилились, а море стало еще неспокойнее, и тогда герцог предпринимает маневр, который его критики назовут «плаванием Магеллана»: он решает вернуться в Испанию, проведя флот через Северное море вдоль берегов Шотландии и Западной Ирландии и оставив самые медленные суда на произвол судьбы[352].
Отчасти для укрепления боевого духа, потому что добрые вести с морей еще не пришли, подразумевая роль Елизаветы в истории, Лестер уговорил ее прибыть для инспектирования войск в военный лагерь в Тилбери. На тот момент исход морского противостояния с Армадой еще не был ясен, и граф попросил королеву держаться подальше от побережья, однако уверил ее в том, что ее присутствие воодушевит не только тех солдат, что находятся в Тилбери, но и многих других, кто об этом услышит[353]. Будучи любителем театра и даже располагая собственной актерской труппой, Лестер прекрасно продумал драматургию визита королевы. Он навеки создаст ей образ королевы-воительницы, которой в действительности она никогда не была. Результат превзойдет самые смелые его ожидания.
Все приготовления заняли чуть больше недели. В понедельник 5 августа он пишет ей, сообщая, что для Ее Величества уже построено «уютное и чистое жилище», в котором она будет в такой же безопасности, как в Сент-Джеймсе[354].
Прибыв в Тилбери на барже в четверг 8 августа, Елизавета в полдень высадилась на пристани недалеко от форта. Сейчас трудно сказать, поехала ли она далее верхом осматривать военный лагерь, как сообщает Бёрли, или же отправилась прямиком на обед в Арден-Холл в городок Хорндон-он-Хилл в шести с половиной километрах от Тилбери. Так или иначе, на четыре дня скромный Арден-Холл превратился в королевский дворец: слуги и капельдинеры в спешке приводили усадьбу в порядок, расставляли мебель, завозили вещи[355].
Утром в пятницу королева отправилась верхом осматривать войска. Лестер выехал ей навстречу. Вероятно, Елизавета была на белом скакуне, поскольку сохранилось изображение ее предположительно на том самом жеребце, заказанное Бёрли и переданное им впоследствии своему сыну Роберту, а ныне хранящееся в Хэтфилд-хаусе. Во что королева была одета, неизвестно, однако по многочисленным преданиям выглядела она не хуже воительницы Боудикки или покровительницы охотников и моряков Бритомарты из «Королевы фей» Эдмунда Спенсера. Образ Елизаветы в боевой кирасе, надетой на белое платье, конечно же плод чьего-то воображения.
Королева, скорее всего, присутствовала на параде. Затем вместе с Лестером она произвела осмотр войска. По словам Бёрли, который прибыл в Тилбери с результатами допросов дона Педро де Вальдеса, во время осмотра Томас Батлер, граф Ормонд, торжественно нес перед ней меч. Если так все и было, то Лестер наверняка чувствовал себя не в своей тарелке, ведь высокий, темноволосый красавец Ормонд однажды уже чуть не занял его место в сердце королевы: в 1566 году, когда Лестер был в немилости, граф Ормонд добился места рядом с троном Елизаветы. Для него королева выбрала не поддающиеся объяснению прозвища «Черный Том» и «старина Лукас»[356].
Осмотрев войска, Елизавета обратилась к ним с речью. Сказанные ею слова до сих пор остаются предметом горячих споров между историками. Существует по крайней мере шесть вариантов той знаменитой речи, каждый из которых претендует на подлинность. При этом большинство из них не было записано очевидцами. Тут даже «Джулио» не помог бы. Едва из Парижа пришла весть о том, что герцог Пармский так и не смог в срок подготовить погрузку войска, Джулио-Стаффорд вновь решил перейти на другую сторону и начал дезинформировать Мендосу[357].
Теперь трудно сказать, была ли речь Елизаветы спонтанной и вдохновенной импровизацией или только производила впечатление таковой. Выступая в парламенте, она всегда готовила черновик речи загодя[358]. В спорах о ее речи в Тилбери истрачено много бумаги и чернил. Наиболее достоверна версия, согласно которой подлинным является вариант, хранящийся сейчас в Британской библиотеке. Это рукопись, сделанная вскоре после приезда Елизаветы в Тилбери Лайонелом Шарпом, капелланом графа Лестера. Шарпу было приказано точно записывать слова королевы, чтобы уже на следующий день их можно было зачитать тем, кто не присутствовал при знаменательном событии[359]. Не будем забывать, что в то время еще не было микрофонов и усилителей.
Вот с каких слов начинается рукопись Шарпа: «Любящий народ мой! Меня убеждали те, кто заботится о моей безопасности, остеречься выступать перед вооруженной толпой из страха перед предательством, но я заверяю вас, что не смогла бы жить, не доверяя моему преданному и любящему народу».
Пусть тираны страшатся, я же всегда вела себя так, что перед лицом Бога полагала мою силу и защиту в верных сердцах и доброй воле моих подданных. Посему сейчас я среди вас не для отдыха и увеселений, но полная решимости в разгар сражения жить и умереть среди вас, положив жизнь за моего Бога, мое королевство и мой народ, мою честь и мой род, даже обратившись в прах.
И затем Елизавета произносит ключевую фразу: «У меня тело слабой и хрупкой женщины, но сердце и нутро короля — короля Англии, и я смеюсь над безрассудством герцога Пармского или любого иного властителя Европы, который посмеет вторгнуться в пределы моего королевства».
Завершается речь обещаниями награды за преданность: «Я сама возьму в руки оружие, я сама поведу вас в бой, буду судить и вознаграждать каждого из вас по заслугам на поле брани».
Я знаю, что за свою готовность вы уже заслужили почестей и наград, и я даю вам слово монарха, что вы их получите. Командовать вами будет мой генерал-лейтенант, ибо он человек благородный и более опытный, чем никогда не воевавший монарх. Без сомнения, вашим послушанием, вашим согласием и вашей отвагой на поле брани мы вскоре одержим славную победу над врагами Бога и Нашего королевства[360].
Прошедший обучение в Королевском колледже Кембриджа и прекрасно владеющий ораторским искусством, Шарп вполне мог отредактировать, дополнить и приукрасить записанный им на слух текст. Подтверждением тому служит тот факт, что через несколько дней его попросили отослать рукопись речи королеве, чтобы подготовить ее к печати[361].
Тем не менее версия Шарпа, похоже, является наиболее близкой к тому, что действительно говорила королева. Формы первого лица единственного числа вместо традиционного королевского «Мы» и особая образность метафор вполне характерны для речей, произносимых Елизаветой в наиболее важные и волнительные моменты. Стоит отметить и упор на «слове монарха» как гарантии ее доброй воли. В юношеские годы Елизавета штудировала со своими наставниками панегирики афинского ритора Исократа, адресованные юному кипрскому царю Никоклу. Она признавалась, что отрывок из первой речи «К Никоклу о царской власти» навсегда закрепился в ее сознании: «Всегда старайся показать, что ты прежде всего ценишь правду, чтобы твои слова внушали больше доверия, чем клятвы других»[362]. Еще один убедительный аргумент — ее упование на «преданный и любящий народ» как свою величайшую «силу и защиту», которое уже было использовано ею в качестве риторического приема тридцать лет назад во время беседы с испанским послом графом Фериа[363].
Согласно Бёрли, стоявшие плечом к плечу солдаты приветствовали речь государыни дружными криками «любви и преданности»[364]. И эти звуки еще долго отдавались эхом в ушах Елизаветы, даже когда она уже трапезничала в ставке Лестера. Речь стала ее апофеозом, а Тилбери — местом триумфального вознесения.
Королева едва закончила трапезу, как в лагерь прискакал запыхавшийся Джордж Клиффорд, граф Камберленд. Статный придворный и храбрый моряк, получивший от Елизаветы прозвище «разбойник», участвовал в Гравлинском сражении и теперь прибыл с важными вестями[365]. Адмирал Говард преследовал испанцев, гоня их на север, но у Хариджа повернул обратно, поскольку у него закончились боеприпасы и провиант[366]. Эстафету перехватил Фрэнсис Дрейк, который преследовал неприятеля до самого залива Ферт-оф-Форт, где корабли Армады были рассеяны бурей