Победа казалась бесспорной. Но совсем скоро те солдаты, что только что прославляли королеву, будут ее проклинать. Речь удалась на славу, но была ли она искренней. Елизавете предстояло принять несколько трудных решений, которые несмываемым пятном лягут на ее репутацию. Да, Непобедимая армада Филиппа была повержена. Но радость слишком скоро сменится новыми невзгодами.
6Похороны и свадьба
Речь Елизаветы в Тилбери была событием поистине славным. Королева попрощалась с графом Лестером и вернулась в Лондон вверх по Темзе, однако на тот случай, если бы вести о рассеянии Армады не подтвердились, затворилась в Сент-Джеймсском дворце. К началу октября королеве поступило изрядное количество сводок, подтверждающих гибель множества испанских судов у северных и западных берегов Ирландии. Теперь, уверившись в том, что опасность миновала, она решила вернуться в более просторные помещения Уайтхолла и Гринвича[368].
Уже почти двадцать лет 17 ноября — день восшествия Елизаветы на престол — отмечалось как один из самых пышных праздников дворцового календаря. Кульминацией торжества был символический турнир-маскарад на ристалище Уайтхолла. В этом году празднество приобрело иной размах. Впервые по всей стране от самого Нортумберленда зазвонили колокола приходских церквей. Епископ Винчестерский Томас Купер, больше других хлопотавший об устроении торжеств в честь Елизаветы, отслужил благодарственный молебен с открытой кафедры старого собора Святого Павла. Королева вначале изъявила намерение присутствовать, но затем неожиданно передумала.
Причина тому была веская. Еще в начале сентября внезапно и тяжело заболел граф Лестер. Нам об этом известно из рапорта, направленного Филиппу II генуэзским шпионом. В середине августа был ликвидирован военный лагерь в Тилбери, и Лестер направился в поместье Кенилворт, собираясь затем ехать на воды в Бакстон в Дербишир. В оксфордширском Райкоте близ Тэйма путешествие прервалось[369]. Прежде чем выдвинуться в близлежащий Корнбери-хаус в королевском лесу Вичвуд, он отправил королеве краткое послание, которое она впоследствии хранила при себе[370].
В течение тяжелых недель и месяцев непосредственно перед вторжением Армады их взаимоотношения заметно смягчились. Разногласия насчет женитьбы графа на Летиции Ноллис, его самовольные действия в Нидерландах, возражения против мирных переговоров королевы с герцогом Пармским — все это было забыто, и они снова нередко вместе обедали. 3 августа, за две недели до расформирования лагеря в Тилбери, граф Лестер отправил оттуда Елизавете необыкновенно теплое письмо, обращаясь к ней «моя дражайшая леди». Это письмо долгое время находилось в частных руках, но недавно его приобрела одна из вашингтонских библиотек, и текст теперь доступен:
Моя дражайшая леди, дерзаю беспокоить Вас без достаточных на то оснований. Благодарю Господа нашего за то, что больше ничто не угрожает здесь Вашим армиям. Все обстоятельства и события складываются по Вашей воле так же, как подчинились бы Вам какие угодно солдаты и подданные в мире. Не премину и я упасть на колени, дабы воздать Вашему Величеству скромнейшее благодарение за тот покой и удобство, что Вы даруете. Сожалею о том, что не могу сообщить Вашему Величеству новостей, но тем более я счастлив, что складываю руки в молитвенном прошении ко Господу нашему, чтобы всяческое благоволение Его и далее простиралось на Вас, ибо, судя по военным вестям, Он сражается на Вашей стороне и строй врагов трепещет и рассеивается. Да пребудет с Ним слава, честь и поклонение — все для этой великой цели.
Письмо заканчивается словами: «Да сохранит Господь мою самую дорогую леди, которая радеет для мира людей Его и Церкви Его». В слове most («самую») удвоена буква o, и над этой двойной о пририсованы «бровки» (ôô). Это намек на дарованное ему королевой ласковое прозвище. Значок «глаза с бровками» встречается еще раз перед самой его подписью[371].
Другое письмо, отправленное из Райкота 29 августа, выдержано в столь же любезном тоне. Себя он называет бедным старым слугой, просит извинить дерзновенную просьбу рассказать, как идут дела у его милостивой собеседницы и находит ли она избавление от недавних болезненных тягот, «о коем избавлении, о добром ее здоровье и долгих летах молить Господа есть для него наипервейшее в целом свете дело». В тревожном ожидании вестей, связанных с приближением Армады, Елизавета вновь начала страдать от мигреней. Когда граф ранее жаловался королеве, что его самого донимает тошнота, она предложила ему лекарство, приготовленное придворными фармацевтами. «От своих же недугов, — продолжает граф, — я продолжаю принимать Ваше лекарство и нахожу его куда лучше ранее испробованных. Надеюсь совершенно выздороветь на водах, продолжаю молиться о благополучии Вашего Величества, а теперь прощаюсь и нижайше кланяюсь в ноги»[372]. Этому письму суждено было стать последним в жизни графа Лестера. Спустя шесть дней он умер на руках у Летиции в Корнбери-хаусе. Комната, где он ушел из жизни, и сегодня носит его имя. Смерть была вызвана так называемой трехдневной лихорадкой, по современным уточнениям — малярийного типа. Графу было пятьдесят пять лет.
Лестер завещал похоронить себя в Уорике, в капелле Бошан церкви Святой Марии. «Там, где покоится целый сонм моих предков», — сказал он. С этим храмом были связаны и воспоминания об одном из самых ярких эпизодов его молодости, а именно посвящении во французский орден Святого Михаила — в белых одеждах, бархатных ботинках и шелковых гетрах. Некролог составил Роджер, лорд Норт, близкий друг графа и свидетель на его тайном венчании с Летицией. По его словам, смерть графа явилась тяжким ударом и невосполнимой потерей для всей страны[373]. Елизавету постигло невероятное горе. Ко всему прочему, событие это напомнило ей, что смертна и она.
Следуя королевскому протоколу, Елизавета воздержалась от посещения похорон. В качестве ее представителя туда отправился двадцатитрехлетний Роберт Деверё, второй граф Эссекс. Это был сын Летиции от первого брака, пасынок графа Лестера. Он и возглавил траурную процессию из более чем сотни скорбящих в черных одеяниях, которая проделала путь от Кенилворта до Уорика. Летиция не смогла быть там, но выслала эпитафию, где называла графа Лестера наилучшим и дражайшим мужем[374]. Письма соболезнования, которые получали от Елизаветы настигнутые горем люди, обычно были щедры и исполнены человеческого сочувствия. Однако Летиция, недруг Елизаветы, стала исключением из этого правила. Елизавета и Летиция, столь похожие друг на друга, так и не примирились. Королева по-прежнему видела во вдове предательницу, похитившую ее любимого Роба, и довольно-таки мелочно отомстила ей, отказавшись оплатить огромные долги покойного мужа.
К отчаянию Летиции, вначале Кенилворт, а затем и все остальные земли Лестера в Уорикшире — все, что должно было приносить доход и обеспечивать вдову, — изъяли королевские приставы[375]. Затем был конфискован Лестер-хаус, а с ним и великолепные сады с видом на Темзу, ценные предметы из дома и коллекция произведений искусства, которую продали на торгах. Среди них были, например, дополняющие друг друга портреты Лестера и королевы и множество изображений исторических деятелей древности, в том числе Юлия Цезаря[376]. Наконец, отобрали и сказочное поместье Уонстед в Эссексе, уже и без того невыгодно заложенное[377].
Долги Лестера явились в основном следствием затрат на военную экспедицию в Нидерланды: общая сумма достигала 50 000 фунтов. Эта сумма в два раза превышала доход от коронных земель и немного превосходила даже годовое довольствие королевы. Из-за этих долгов Летиция на несколько лет оказалась втянута в череду судебных тяжб с чиновниками короны. Изо всех сил пытаясь защитить себя, она вскоре снова вышла замуж. В ее ситуации аристократки той эпохи нередко так поступали, ведь по тогдашним английским законам засудить за долги замужнюю женщину было намного труднее, чем вдову. Ее новым мужем стал сэр Кристофер Блаунт, человек незнатный, бывший конюший графа Лестера. Сын Летиции Роберт не считал выбор матери удачным, поскольку Блаунт по происхождению и статусу стоял гораздо ниже ее. Впоследствии, правда, он называл Блаунта надежнейшим человеком и преданнейшим другом[378].
Елизавета горько сожалела о том, что обошлась с Лестером так жестко, когда он вернулся из Нидерландов. Подавленная горем, она надолго затворилась в опочивальне. Дошло до того, что Бёрли и другие члены Тайного совета решились на то, чтобы вскрыть двери. В начале ноября 1588 года отмечалось, что королева выглядит постаревшей и ее преследует меланхолия[379]. По свидетельству Уолсингема, королева переживала тяжелейшее горе и не желала ни с кем общаться[380]. Придворным дамам стоило немалых усилий уговорить Елизавету участвовать в рождественских торжествах, но даже музыканты и акробаты, специально созванные, чтобы развеселить королеву, не смогли ее утешить[381].
Без Лестера Елизавета чувствовала себя совершенно незащищенной. Она утратила любовь всей жизни, больше некому было доверить сокровенные мысли, больше некому было сопровождать ее на государственных церемониях, стоять рядом с ней на дворцовых праздниках. Лестеру даже иногда позволялось ночевать в Уайтхолле в пустующих покоях принца-консорта, которые последним занимал Филипп II Испанский, будучи мужем Марии Тю