дор. И хотя в дальнейшем королева уделяла внимание более молодым мужчинам, например Уолтеру Рэли, восполнить потерю «дорогого Роба» не мог никто, и Елизавета нередко погружалась в состояние самой мрачной подавленности. Она полюбила цветы, ветви деревьев и ароматные травы, в те месяцы траты ее флориста составили в пересчете на современные деньги около 13 000 фунтов.
Чтобы как-то оживить свои покои, Елизавета приказала придворному художнику Джорджу Гауэру покрыть открытые участки стен ярко-синей краской, полученной из смальты, с добавлением духов из розовой воды. Также по ее приказу были обновлены и приведены в порядок дворцовые сады, где она любила гулять. Для этого в Гринвиче и Хэмптон-корте трудилась целая маленькая армия садовниц. Королеве всегда нравились сады, особенно с аллеями в итальянском стиле, террасами, углублениями, фонтанами и зелеными аркадами со статуями. В садах она любила прогуливаться — с кем-нибудь из придворных или одна в зависимости от настроения. Ей нравилось неспешно прохаживаться по дорожкам, затененным деревьями и высокими кустами или посидеть на подушках в беседке[382].
Вначале планировалось, что торжества по случаю победы над Армадой достигнут наибольшего размаха сразу после очередной годовщины восшествия на престол и молебна епископа Купера, но в последний момент все это было отложено до следующего воскресенья. Елизавета посетила празднества: Бёрли убедил ее не откладывать все снова. Королева появилась из опочивальни облаченная в эффектные серебряные и белые одежды, села в крытую карету, запряженную двумя белыми лошадьми, и направилась из Сомерсет-хауса на улице Стрэнд к собору Святого Павла. Впереди нее ехали верхом королевские трубачи и благородные слуги королевы в сопровождении своих оруженосцев, державших поднятые алебарды. Сразу за колесницей следовал молодой граф Эссекс. Лишь в прошлом году Елизавета пожаловала ему должность королевского конюшего, до того принадлежавшую его отчиму, и теперь он всегда следовал верхом за ее каретой, куда бы она ни направлялась[383].
Около полудня процессия приблизилась к западному входу в собор Святого Павла. Королеву приветствовало духовенство в серебряном облачении; состоялась служба в честь победы над Филиппом. После молебна Елизавета расположилась в пристроенной к северной стене собора капелле напротив Распятия и кафедры. На всеобщее обозрение были выставлены знамена, снятые с захваченных испанских судов[384].
Уолтеру Рэли, сыгравшему в победе над испанцами роль второстепенную, к его великой досаде, пришлось занять в процессии место куда менее почетное, чем обычно. Он был вынужден согласиться на это, поскольку новый королевский конюший в тот период уже начал обходить его во влиятельности. Вскоре после триумфального возвращения Эссекса из Нидерландов, где его легкая конница отличилась в битве при Зютфене, Елизавета стала приглашать его по вечерам во дворец для игры в карты. «Королева не общается ни с кем, кроме моего лорда Эссекса! — хвастался кое-кто из его слуг, вполне извинительно преувеличивая. — Вечером он идет к ней играть в карты или еще в какую-нибудь игру и возвращается домой, только когда под утро уже запоют птицы». В отсутствие Лестера в связи с приближением Армады королева даже убедила графа Эссекса переехать на время в занимаемое обычно его отчимом помещение в Сент-Джеймсском дворце, поближе к ней[385].
Месяца через три или четыре после смерти Лестера Елизавета снова стала приглашать Эссекса на карточную игру, находя в этом некоторое утешение. Она была более чем на тридцать лет старше красавца-графа — годилась ему в матери. Она понимала, что не следует позволять ему уделять ей столько внимания и оставаться допоздна, но отстранить его было выше ее сил. Некоторая душевная связь возникла между ними еще при жизни Лестера. Быть может, Эссекс в каком-то смысле заменял Елизавете сына, которого у нее никогда не было. Во всяком случае, он напоминал ей о своем отчиме. Нет, Елизавета не была влюблена в Эссекса, этого просто не могло произойти. Единственным мужчиной для нее оставался ее «милый Робин», ее «очи». Так или иначе, Эссекс был вынужден проявлять осторожность. Однажды он вспылил, упрекнув королеву за поддержку Рэли в каком-то споре, и стремительно вышел из комнаты. Вслед ему посыпались упреки в том, что он и его мать похитили у королевы ее возлюбленные «очи»[386].
Примерно в то время граф Эссекс заказал свой портрет Николасу Хиллиарду, самому умелому и прославленному миниатюристу Елизаветинской эпохи. Так появился портрет «Юноша среди розовых кустов». На картине мы видим высокого, изящно сложенного молодого человека. У него светлая кожа и карие глаза. Чуть непослушные темно-коричневые кудри отметены со лба. Он, скрестив ноги и вальяжно и слегка высокомерно приосанившись, облокачивается на дерево. Эссекс специально попросил Хиллиарда изобразить его на лоне природы и непременно добавить слева и справа белый шиповник — любимые цветы королевы. Родословная молодого дворянина уходила корнями к монархам династии Плантагенетов и даже еще глубже. Он знал, что это дает ему преимущество перед Рэли, человеком совсем не знатным. В вопросах крови Елизавета была ярой сторонницей социальной иерархии[387]. Например, она выступала категорически против разрешения епископам жениться. Но руководствовалась при этом доводами отнюдь не богословскими. Королеву беспокоило, что с женами епископов, дамами отнюдь не голубых кровей, надлежало обходиться как с представительницами аристократии.
В ознаменование победы над испанцами в Лондоне и в Голландии отчеканили специальные серебряные монеты и медали. На них был изображен испанский флот, обращенный в позорное бегство английскими эскадрами, а также выгравировано перефразированное высказывание Юлия Цезаря (Venit, vidit, fugit — Пришел, увидел, убежал) и видоизмененная цитата из Ветхого Завета (Flavit Jenovah et dissipati sunt — Господь дунул — и они рассеялись)[388]. В стремлении как можно более ярко увековечить образ Елизаветы некоторые придворные (в их числе Фрэнсис Дрейк) заказали несколько вариантов портрета, известного как «Армадный» (Armada portrait). Впервые были отброшены претензии на реалистичность. На портрете, приписываемом Джорджу Гауэру, Елизавета изображена во всем своем (слегка преувеличенном) блеске. На ней длинное черное бархатное платье, богато отделанное блестящим золотым и радужным шелком, жемчугом и розово-голубыми лентами. Подол и рукава украшены множеством искусно выполненных сияющих солнц с бриллиантами, а также стилизованными цветами с жемчужными серединками. На груди ее заметно внушительное многоярусное жемчужное ожерелье, частично скрытое огромным кружевным воротником. Правая ладонь Елизаветы покоится на земном шаре, а у локтя стоит корона. За правым плечом королевы мы видим эскадру Дрейка, отплывающую в порт Кале навстречу Армаде, а за левым — гибель неприятельских сил у скалистых берегов[389].
Как ни странно, глядя на портрет, зритель может усомниться: точно ли перед нами Елизавета? И не без оснований. Полотно мастерской Гауэра до странности отличается от тех немногих портретов королевы, для которых она позировала лично. Известно, что ее лицо отличалось удлиненными и угловатыми чертами — в жизни у Елизаветы был очень длинный нос, на конце слегка крючковатый[390]. Но у женщины на портрете лицо несколько круглее и полнее, а ее взгляд не назовешь пронизывающим. Кажется, что это лицо другой женщины, которая намного моложе. Быть может, позировала одна из придворных служанок, одетая в королевское платье?
Среди биографов королевы принято считать, что Елизавета регулярно позировала для портретов. По словам Бёрли, который в 1563 году тщетно пытался решить этот вопрос, королеве процесс живописного изображения ее персоны весьма докучал. Он комментировал это так: «Воля и настроение ее были таковы, что она нередко противилась этому»[391]. За всю жизнь королевы было сделано несколько сотен ее портретов, но доподлинно известно только о пяти случаях, когда она позировала лично[392]. В окружении Елизаветы было немало ценителей изобразительного искусства, но при этом, когда дело касалось ее изображений, она была очень в себе неуверена, обидчива и художникам доверяла мало. Исключение — Хиллиард, любимый художник королевы, которому она позировала на открытом воздухе для портрета 1572 года. Она тогда спросила его, почему итальянцы, которых считают самыми искусными и изощренными художниками, не пользуются тенью. Хиллиард отвечал, что тенью пользуются только те художники, чьим картинам свойственны более грубые линии; и «Ее Величество поняла художника и для позирования расположилась на открытой дорожке красивого сада, где ни высокие деревья, ни что-либо другое не могли бросить на нее тень»[393].
На рынке в то время было немного официальных изображений королевы. Подавляющее большинство портретов заказывали себе придворные в надежде показать их Елизавете, если она посетит их дома во время летних выездов, и продемонстрировать таким образом свою преданность. Многие из портретов не отличались высоким качеством. Когда создавалась серия портретов, приуроченных к победе над Армадой, спрос на изображения Ее Величества намного превышал производительные возможности художников. Стало появляться все больше посредственных работ. Пытаясь как-то упорядочить деятельность художников, Бёрли в 1563 году предложил Елизавете попозировать для официального портрета, которым могли бы пользоваться художники, не имеющие возможности лицезреть во время работы Ее Величество лично. По каким-то причинам королева эту идею не одобрила