чем, может быть расценено скорее как наивный и неуклюжий маневр, чем как потенциальная измена. Эссекс передал шотландскому монарху два послания, от себя и от своей старшей сестры Пенелопы, крестницы королевы, в которых использовал псевдоним «Эрнест» и называл себя «усталым рыцарем», «обращенным в рабство и принужденным жить в плену». Предлагая Якову свои «службу и верность», Эссекс особенно упирал на то, что Елизавете, которую он называл «Венерой» и «победительницей Якова», уже 56 лет и, быть может, жить ей осталось не так уж долго. Эссекса выдал его неосмотрительный посыльный, из-за неосторожных действий которого связь графа с шотландским королем была раскрыта эдинбургским агентом Бёрли, после чего о содержании тайной переписки стало известно и самому Бёрли. Беспечность Эссекса повергла Бёрли и Хэттона в шок, и все же они посчитали, что будет лучше, если слухи об этой истории до королевы не дойдут. Несмотря ни на что, члены Тайного совета оставались на стороне Эссекса в его борьбе против Рэли[475].
Затем, руководствуясь весьма своеобразными представлениями о чести, Эссекс попытался убедить Елизавету восстановить доброе имя Уильяма Дэвисона и сделать его преемником покойного министра Уолсингема. Однако когда Дэвисон лично обратился к королеве с подобным прошением, он получил категорический отказ. Ненависть королевы к человеку, которого она все еще винила в том, что он выпустил из рук подписанный ею смертный приговор Марии Шотландской, не угасала ни на миг. Пока Елизавета не была готова передать кому бы то ни было должность, ранее принадлежавшую Уолсингему, а это значило, что на плечи Бёрли и Хэттона ложилась двойная ответственность. С годами королеве все труднее становилось назначать новых людей на важные государственные посты. Отчасти это объяснялось тем, что она не могла примириться с мыслью о собственной смертности, отчасти же отражало ее нелюбовь к переменам и нежелание с нуля выстраивать деловые отношения с новыми людьми[476].
Надежды Эссекса на быстрое продвижение по службе в родной стране рушились, и вскоре его мысли вновь обратились к перспективам военной карьеры за границей. С тех самых пор, как был убит Генрих III, Эссекс пристально следил за судьбой предводителя гугенотов Генриха Наваррского, ныне известного как Генрих IV, втянутого в жестокую и беспощадную гражданскую войну с Католической лигой и поддержавшим ее королем Филиппом. Какое-то время казалось, что Генриху на расстояние вытянутой руки удалось приблизиться к освобождению Парижа от сторонников Лиги, но уже к концу августа 1589 года его войска вновь были отброшены к порту Дьепп в Нормандии, где они оказались загнаны в угол. Желая спасти Генриха, Елизавета ссудила ему 22 000 фунтов золотом и серебром и отправила на подмогу 4-тысячное английское войско, которое, как предполагалось изначально, должно было вернуться из Франции уже через месяц. Его командующим был назначен не Эссекс, а барон Уиллоуби, в свое время вложивший немало сил в продолжение дела Лестера в Голландии. Стараниями Уиллоуби из страны была выведена бо́льшая часть армии английской королевы, за исключением небольшого вспомогательного гарнизона, который под командованием сэра Фрэнсиса Вира, участника экспедиции Лестера, оказывал содействие войскам нового нидерландского лидера графа Морица Нассауского, сына Вильгельма Оранского[477].
К тому времени, как посланные на подкрепление войска под предводительством Уиллоуби высадились в Нормандии, Генриху уже удалось вырваться из Дьеппа. При содействии Уиллоуби, чей срок пребывания во Франции был продлен до трех месяцев, Генрих в ходе изнурительной зимней кампании сумел отвоевать несколько крепостей на участке между Нормандией и Луарой. В марте 1590 года его войска нанесли сокрушительное поражение силам Католической лиги в битве при Иври почти в пятидесяти километрах к западу от Парижа, и эта победа вновь открыла ему путь к французской столице[478].
Триумф Генриха разозлил многих. Король Филипп отправил на защиту Парижа от гугенотов войско герцога Пармского. К концу июля авангард армии герцога миновал Амьен, а еще через две недели вся она расположилась в окрестностях Парижа. Еще месяц Генрих сдерживал Фарнезе, не оставляя надежды одолеть того в решающем сражении, но обстоятельства складывались не в его пользу. В середине сентября он вынужден был отдать приказ к отступлению. Париж оставался в руках католиков, а армия герцога Пармского, как ожидалось, вскоре должна был отправиться в продолжительный обратный поход в Нидерланды. Но тут, к ужасу Елизаветы, на правом берегу Луары высадилось 3-тысячное испанское войско, которое затем поспешило на север, в Бретань, к устью реки Блаве. Вскоре там была выстроена хорошо укрепленная военно-морская база, полностью готовая к приему испанских боевых кораблей. Над англичанами нависла угроза новой Армады. Одновременно с этим, будто сговорившись с испанцами, армия Католической лиги вновь захватила обширные регионы в Нормандии, укрепилась в Руанской цитадели и более чем вдвое увеличила численность своего гарнизона[479].
Эссекс начал слать послания Генриху IV еще до того, как войска Уиллоуби высадились во Франции. Французский король тепло обращался к графу, называл его Mon Cousin («мой кузен») и явно демонстрировал серьезное к нему отношение, что Эссексу глубоко льстило[480]. Он не только обрел союзника, чье дело горячо поддерживал, но и увидел во французской кампании очередной шанс обогатиться и стяжать боевую славу. Он стал искать дружбы с французским послом в Лондоне Жаном де Ла Феном, сеньором де Бовуар ла Нокль, часто бывать в его доме и снабжать его секретными сведениями. Одновременно с этим он упорно добивался от Елизаветы разрешения отправиться на войну во Францию. В ноябре 1590 года Эссекс удвоил усилия в связи с приездом в Лондон виконта де Тюренна, одного из самых влиятельных членов французского королевского дома, намеревавшегося по поручению Генриха нанести королеве краткосрочный визит, а после — направиться в Германию для вербовки наемников[481].
Елизавета тепло встретила прибывшего в Виндзорский замок Тюренна. Она приказала приготовить для высокого гостя комнаты в доме декана Виндзора. Кроме того, в связи с его приездом в лондонском Уайтхолле был построен временный банкетный зал, который мог бы принять Тюренна после посещения им ежегодного празднования годовщины восшествия королевы на престол[482]. Однако Эссекс опередил королеву, щедро распахнув перед Тюренном и его свитой двери Йорк-хауса. Он не скупился на пиры и развлечения и даже предложил французской делегации лично выделить на оплату услуг рейтаров — немецких конных наемников — тысячу фунтов, которые выручил от продажи земель, более века принадлежавших его семье[483].
В день праздника Тюренн занял почетное место рядом с Елизаветой в открытой галерее дворца Уайтхолл, откуда имел возможность с восхищением наблюдать за Эссексом, чье драматически обставленное появление на ристалище зрители на трибунах встретили бурными овациями[484]. Эссекс был закован в сияющие черные доспехи, поверх которых он небрежно накинул парадный плащ, сверху донизу украшенный затейливой жемчужной вышивкой. Гордо выпрямившись, он восседал на своей роскошной колеснице, запряженной вороными скакунами, спиной к извозчику, одетому в стиле «мрачного времени». Его оруженосцы и пажи, также облаченные в черное, несли над головой турнирные копья, накрытые тканью, будто ношу траурной процессии[485].
Елизавета делала вид, что ей совершенно нет дела до неучтивого юного фаворита. Куда больше внимания королевы досталось другой гостье — ее маленькой крестнице Алетее, дочери лорда Талбота и его супруги Мэри Кавендиш. По замечанию Ричарда Брэкенбери, главного церемониймейстера королевы, та «часто целовала» пятилетнюю Алетею, «что Ее Величество нечасто позволяла себе с кем бы то ни было, и поправляла ее наряд при помощи булавок… а после удалилась с ней в личные комнаты»[486].
Показное безразличие Елизаветы объяснялось просто: незадолго до этого дня ей стало известно о тайной женитьбе Эссекса. Это шокирующее открытие она сделала совершенно случайно, когда решила нанести спонтанный визит в Сомерсет-хаус, где ее проинформировали о том, что Фрэнсис Уолсингем, «графиня Эссекс», покинула резиденцию несколькими днями ранее. Как сообщил сэр Джон Стэнхоуп отцу Алетеи, «если бы ей удалось справиться с чувствами, которые вызвала в ней женитьба нашего лорда Эссекса, она, без сомнения, была бы много спокойнее»[487].
Эссекс долго размышлял над способом хоть немного унять гнев разъяренной королевы и в конечном итоге решил пойти по стопам своего приемного отца. Как вспоминал Стэнхоуп, он пообещал Елизавете, что в будущем «моя леди [графиня] будет жить тихо и удаленно в доме своей матери»[488], и тем самым впервые после возвращения из Португалии взял в общении с ней верную ноту. Уже через месяц Стэнхоуп сообщал, что королева готова сменить гнев на милость и что «граф Эссекс ныне пользуется ее умеренным расположением»[489].
После нескольких месяцев неопределенности, взвесив все «за» и «против», Елизавета наконец сообщила Бовуару, французскому послу, что готова поддержать быструю, точную и решительную атаку на войска Лиги и помочь выбить испанцев с территории Франции. Однако, как и в 1588 году, она не хотела бы ввязываться в рискованный и экономически невыгодный конфликт, если он грозит растянуться на долгие годы. В отличие от Эссекса, грезившего о славе и желавшего мгновенных результатов, она постаралась рассмотреть возможную войну с Испанией и французскими католиками с разных сторон и в конце концов пришла к выводу, что английские войска на севере Франции должны оставаться в резерве и что в бой им надлежит вступать с осторожностью и лишь в случае крайней необходимости. Королева знала, что цели Генриха IV на этой войне отличаются от ее собственных: он надеялся одним решающим ударом разбить герцога Пармского и захватить Париж, ее же в первую очередь беспокоила безопасность портовых городов с выходом к проливу Ла-Манш — Гавра, Кана и Дьеппа, а также устья Блаве. Поэтому силы англичан решено было направить на освобождение Нормандии и Бретани