[530]. После того как гости опустошили свои тарелки, группа «деревенских жителей» — в основном арендаторов Монтегю — исполняла до заката «веселый танец с маленьким барабаном и свирелью». Любопытно, что виконт в нарушение протокола присоединился к танцу, очевидно желая показать, что он не «брюзга» и не тот завышающий арендную плату землевладелец, а аристократ старого типа, которого «доброе правление» сделало опорой местного общества[531].
Когда ранним утром в пятницу Елизавета продолжила свой путь, направляясь к Портсмуту, казалось, что все идет хорошо. Перед отъездом она даже велела лорд-адмиралу Говарду посвятить в рыцари второго сына и зятя Монтегю. Но примечательно, что на той же церемонии был проведен обряд посвящения двух восходящих дворян из Сассекса, рьяных протестантов, которые, в отличие от родственников виконта, меньше чем через год были приведены к присяге в качестве мировых судей, и это событие ознаменовало окончательный политический закат Монтегю[532].
За закрытыми дверями Каудрея Тайный совет согласовал две самые суровые за время правления Елизаветы королевские декларации, направленные против католиков[533]. Они будут опубликованы в октябре и повлекут за собой чистки среди известных людей, мужчин и женщин, благородных и простых, подозреваемых в укрывании, защите или переброске через границу иезуитов и священников семинарии. Эти «ядовитые гады» — Монтегю и его многочисленные родственники, долгие годы предоставлявшие убежище католическим священникам, — отныне не только должны были платить весьма обременительные штрафы за непосещение церкви (в 1581 году парламент увеличил их размер до 20 фунтов в месяц), но и рисковали оказаться в тюрьме как «сообщники и пособники предателей»[534].
Размышляя о визите королевы после ее отъезда, Монтегю в шутку заметил: «Ее Величество предупреждали, что она едет в мой дом на свой страх и риск, и советовали ей вспомнить о том, как она приезжала ко мне в Каудрей минувшим летом»[535]. Не успела королева со свитой уехать, как налетели стервятники. Спустя всего несколько недель Бёрли получил письмо от таинственного информатора, который представился как «Роберт Хэммонд, он же Харрисон» и хвастался, что сумел проникнуть в свиту виконта и якобы обнаружил там многих католиков, «чью сокрытую злобу к Ее Величеству и Королевству я наблюдаю собственными глазами». Хэммонд выражал готовность свидетельствовать перед королевой, и вскоре в графство Сассекс будет назначена королевская комиссия, чтобы допросить под присягой всех подозреваемых в нарушении новых деклараций и сообщить Бёрли о результатах своего расследования. Монтегю ушел от преследования в последний момент, скончавшись от естественных причин в возрасте шестидесяти трех лет спустя год после обнародования деклараций[536].
26 августа около восьми часов вечера Елизавета прибыла в Портсмут, где надеялась хотя бы на несколько часов встретиться с Генрихом IV[537]. Но ее постигло разочарование. Напрасно прождав два полных дня, она выехала в своей карете посмотреть на холмы Даунс со специально построенной платформы, после чего направилась в Саутвик, лежащий в восьми километрах к северу. После осмотра укреплений замка Портчестер она наконец оставила надежду встретиться с Генрихом IV и поехала в Саутгемптон. По прибытии она повергла членов Тайного совета в ужас, изъявив настойчивое желание 6 сентября в сопровождении «очень немногих» спутников совершить незапланированный визит в замок Карисбрук на острове Уайт, куда она собиралась доплыть по неспокойным водам пролива Те-Солент на пинасе. К несказанному облегчению Бёрли, за ночь до предприятия она передумала[538].
Возвращаясь той же дорогой, Елизавета по внезапной прихоти решила остановиться в доме графа Хартфорда в Элветхеме в Гемпшире, куда прибыла ближе к вечеру понедельника 20 сентября и осталась там на три ночи. Несмотря на то что граф Хартфорд получил известие о ее прибытии всего за шесть недель, он вознамерился оказать ей роскошный прием[539]. Как и в случае с визитом Елизаветы в Каудрей, стоит внимательно изучить ее мотивы. Королевский визит в Элветхем грозил Хартфорду неприятностями, ведь это место никогда не было его основной резиденцией и представляло собой лишь один из небольших особняков в его владении, стоящий на землях, «не пригодных для большого приема» и не имевших оленьего парка. В действительности там не было ничего из необходимого для размещения и развлечения огромной королевской свиты[540].
Несмотря на то что Хартфорд был одним из протеже Бёрли и убежденным протестантом, он находился под серьезным подозрением. Незадолго до Рождества 1560 года он тайно женился на Катерине Грей, сестре несчастной Джейн Грей и следующей по так называемой саффолкской линии претендентке на трон, согласно завещанию Генриха VIII. Катерина обнародовала новость об их женитьбе в августе 1561-го, к тому времени будучи уже на позднем сроке беременности. Королева в ярости приказала сослать обоих в Тауэр, где родился их старший сын Эдуард, лорд Бошан, и был зачат второй сын Томас, несмотря на то что Елизавета настрого запретила тюремщику давать им видеться. В 1562 году в Арчском суде архиепископ Паркер, с неохотой взявшийся за порученное ему королевой расследование этого дела, объявил их брак недействительным, а детей — незаконнорожденными (а значит, не имеющими прав на престол). Решение обосновывалось тем, что проводившего церемонию священника найти не смогли, а единственный свидетель, присутствовавший помимо него при бракосочетании, был к тому времени уже мертв. Через год суд Звездной палаты под давлением королевы назначил Хартфорду штраф в 15 000 фунтов за предположительное «лишение им невинности» особы королевской крови[541].
В 1571 году, спустя три года после того, как Катерина, которую держали в строгой изоляции под домашним арестом, заморила себя голодом[542], Хартфорд был частично реабилитирован, а его штраф снижен. Его снова допустили ко двору, и там он влюбился в леди Фрэнсис, сестру лорд-адмирала Говарда и золовку Екатерины Ноллис. Они тайно проведут вместе почти семь лет. В 1585 году после нескольких неудачных попыток ходатайствовать перед королевой о своей сестре, Говард наконец удалось получить ее согласие. «Много соображений у нее было против брака», — сообщила счастливая будущая невеста своему жениху, получив радостное известие. И прибавила: «Тебе совсем не будет до меня дела»[543]. Но, хотя королева и пообещала сделать для Хартфорда то, что в ее силах, второй его брак вызывал у нее едва ли меньшее недовольство, чем первый.
Узнав, что Елизавета едет в Элветхем, Хартфорд с женой тотчас же отправили три сотни рабочих готовить дом и прилегающие территории к королевскому визиту. Всего за месяц с небольшим они превратили поместье в подобие съемочной площадки. Для размещения придворных было спешно возведено двадцать два временных павильона (в основном из дерева), украшенных цветами и ветвями, в том числе роскошные «парадные залы» для благородных гостей и просторный зал «для забавы рыцарей, дам и господ большой важности». Для самой королевы был выстроен изящный огороженный флигель с собственным двором и отдельным строением под гардероб, а для ее стражей было предусмотрено примыкавшее к флигелю «длинное жилище»[544].
Снаружи за счет срочного озеленения и использования эффекта иллюзии был создан идиллический вид. В центре было наспех вырыто искусственное озеро в форме полумесяца, окруженное горшочными растениями. В ширину оно превышало 150 метров и было достаточно большим, чтобы вместить три острова, полубаркас и несколько лодок поменьше. Позже по заказу Хартфорда в Лондоне было отпечатано и выставлено на продажу официальное описание этого события, сопровождавшееся ксилографией с изображением озера. Согласно этому описанию, одни только острова вместе занимали площадь в тысячу квадратных метров[545].
Озеро должно было послужить сценой для оригинального представления на воде, которое чуть не сорвал проливной дождь. К счастью, в последний момент небо прояснилось и дождь прекратился. Отобедав в «парадной зале», королева спустилась к озеру, где актеры, наряженные божествами рек и лесов, сперва декламировали раболепно-льстивые стихи, а затем устроили фарсовую битву с прыжками в воду. После этого Елизавету (именуемую теперь «святой Сивиллой») пригласили окрестить корабль, снаряженный в плавание во славу Ее Величества, который «дерзнет отправиться за золотым руном»[546].
Представление восславляло Кинфию, или Фебу (или Бельфебею, как называет ее Спенсер в «Королеве фей»). Все это разные имена богини луны Дианы. Кинфия, теперь почитаемая как «владычица широкого океана», часто представала в образе полумесяца, поэтому и озеро имело такую форму. В классической литературе образ луны тесно связан с девственностью, сексуальной притягательностью и женской силой. В Средние века она стала стандартным элементом в иконографии Девы Марии и символом Непорочного зачатия[547].
Основная мысль «озерного» представления заключалась в том, что достоинство Кинфии «внушает трепет, трепет — священный ужас, / А священный ужас — глубокое благоговение»