. Хэттон вдохновлялся показательными судами Генриха VIII времен раскола его Церкви с Римом и надеялся, что судьба Картрайта послужит примером другим протестантским диссидентам и поможет вырвать с корнем ростки опасного радикального движения. Как пояснил Хэттон в парламенте, пуритане отличаются «крайне несдержанной природой», а их претензии раздражают королеву даже сильнее, чем жалобы католиков. У них, по его словам, отсутствуют «какие бы то ни было основания для обладания властью», и это притом, что все они «предрасположены к немыслимым проявлениям деспотизма». Короче говоря, на самом деле все они предатели и отъявленные негодяи[578].
Елизавета рассчитывала, что Хэттон добудет доказательства участия Картрайта и его друзей в том, что она величала «сектантскими молельнями», и сумеет подтвердить их причастность к преступному заговору, после чего пленники окажутся за решеткой или вовсе окончат свой век на виселице. Однако в попытке нанести пуританам быстрый и сокрушительный удар Хэттону суждено было потерпеть полный крах. Уитгифт в то время был очень занят, вдоль и поперек прочесывая графства Суррей и Кент совместно с другим ярым противником пуритан, лордом Кобэмом, в надежде обнаружить «Мартина Марпрелата», а потому одно только рассмотрение дела церковным судом растянулось более чем на год. В результате подсудимые предстали перед Звездной палатой только в понедельник 10 мая 1591 года. В зале в тот день присутствовали лишь тщательно отобранные судьи и члены Тайного совета. Руководил заседанием лично Хэттон.
Дата начала слушаний в Звездной палате была избрана Хэттоном с неким мрачным изяществом. Именно на той неделе Бёрли — один из давних тайных сторонников Картрайта, разделявший его взгляды на независимость парламента, — отправился в Теобалдс вместе с королевой, а потому не имел возможности выступать на заседаниях в роли судьи. Хэттон знал: в случае, если судья не является ни на одно заседание в первые десять дней после начала слушаний (чего Бёрли в то время, пока королева гостила у него, разумеется, сделать не мог), он теряет право присутствовать и на остальных заседаниях, посвященных рассмотрению того же дела[579].
Королевский прокурор сэр Джон Попхэм задал подсудимым вопрос о том, может ли Елизавета быть Верховной правительницей Церкви, как постановил парламент в 1559 году, приняв Акт о верховенстве, но адвокаты Картрайта мастерски ушли от ответа. После этого Картрайт и его товарищи в ответ на любой вопрос начали повторять как мантру, что они «не обязаны отвечать». Все, чего от них удалось добиться, — признание «высшего авторитета Ее Величества в соответствии с предписаниями Ее Величества и законами, коими сей аспект регулируется»[580], однако этой обтекаемой формулировкой подсудимые на деле сказали немногим больше, чем их знаменитый предшественник из противоположного религиозного лагеря — Томас Мор. В 1535 году Мор, представший перед судом Генриха VIII по обвинению в предательстве, заявил своим судьям, что, пусть Генрих и разорвал всякие отношения с папой и объявил монарха Верховным главой Церкви, решение вопроса о том, соответствовал ли каждый из предпринятых им шагов светским и церковным законам, оставалось за всем христианским миром[581].
Затем Картрайту задали вопрос о том, находится ли форма правления, установленная Актом о верховенстве, в соответствии со Словом Божиим, и совершаются ли все таинства должным образом. Он отказался отвечать. Наконец, его спросили про условия ритуалов и церемоний, изложенных в Книге общих молитв: таковы ли они, что «ни один человек не должен производить церковный раскол или разделение или же отделяться от Церкви». Картрайт, однако, тут же заметил ловушку и заявил, что никто и в самом деле не должен «производить церковный раскол или же отделяться от Церкви». При этом, однако, Картрайт не счел себя обязанным высказывать какие-либо соображения касательно того, является ли форма правления, принятая в елизаветинской Церкви, законной, а ее ритуалы и церемонии — верными. Свой отказ он объяснил тем, что это «вопрос мнений, а не фактов»[582].
Допросы и перекрестные допросы защитников и свидетелей заняли куда больше времени, чем рассчитывал Хэттон, а потому летом и ранней осенью 1591 года он лишь изредка имел возможность информировать Елизавету о ходе процесса. Рассмотрение дела о тяжких преступлениях пуританских лидеров против государства даже было сочтено достаточным основанием для того, чтобы продолжить специальные заседания Звездной палаты в летний период, на который обычно приходился перерыв в ее сессиях. В середине августа Хэттону удалось нанести краткосрочный визит в Каудрей, где королева находилась в тот момент, однако последовать за ней в Портсмут или Элветхем он уже не смог. Вместо этого он послал ей подарок — ювелирное украшение в форме волынки, которое она носила «на воротнике почти не снимая, поминая Вашу светлость под именем ее барашка»[583]. С прочими членами Тайного совета, путешествовавшими вместе с королевой, Хэттон поддерживал связь через письма, которые передавал с Робертом Сесилом[584].
В конце концов победа в противостоянии с пуританскими лидерами ускользнула из рук Елизаветы. Доказательств масштабного тайного заговора пуритан отыскать так и не удалось, и к середине октября дело против Картрайта и его товарищей начало разваливаться. Произошло это не в последнюю очередь потому, что Хэттон, руководивший судебным процессом, к тому времени больше не в силах был бороться с диабетом, от которого страдал уже несколько лет. 20 ноября он умер в Или-Плейс по причине, которую Кэмден в своих «Анналах» (вероятно, вполне достоверно) описал как «истечение урины»[585]. Всего лишь за несколько дней до этого Елизавета навещала Хэттона в его доме и лично кормила бульоном. Ему был всего 51 год.
11 декабря, после того как адвокаты обвиняемых обратились к суду с просьбой об освобождении своих подопечных из-под стражи под поручительство, Попхэм направил Бёрли конфиденциальную записку о ходе дела. Попхэм по-прежнему был уверен в своей победе: добытые им свидетельские показания, как он думал, подтверждали, что Картрайт и его друзья планировали «перетянуть людей» на свою сторону, а для Елизаветы это выражение звучало бы как ясное и недвусмысленное подстрекательство к мятежу[586].
Однако ставка королевского прокурора в этой игре не сыграла. В самом начале 1592 года судьи Звездной палаты приняли решение приостановить судебный процесс. 9 января сэр Фрэнсис Ноллис, родственник королевы и член Тайного совета, поддерживавший пуритан даже сильнее, чем Бёрли, и испытывавший все большее отвращение к происходившему на заседаниях суда, ни одного из которых он не пропустил, заявил, что дело закрывается за отсутствием доказательств, и уточнил, что в противном случае «Картрайт и его союзники давно бы уже висели в петле»[587]. Восьмидесятилетний, давно страдавший от ухудшения зрения Ноллис мог похвастаться отменной толстокожестью — даже на его фамильном гербе красовался слон, — и его крайне мало заботило, достигнут его высказывания ушей королевы или нет[588].
Позднее Ноллис отправил Бёрли еще одно письмо, которым восполнил остававшиеся пробелы. Как пояснил Ноллис, незадолго до смерти Хэттона сэр Кристофер Рэй, главный судья Англии, человек, никогда не называвший себя другом пуританам, но всегда предпочитавший честную игру, раскритиковал действия лорд-канцлера в Звездной палате. Рэй призывал Хэттона оставить это дело либо «представить наконец хоть какие-то доказательства тому, что бунтарские деяния де-факто имели место быть», и в конце концов убедил других судей, что никаких оснований для обвинительного вердикта Хэттон не имеет[589]. Наибольшее же презрение у Ноллиса вызвало то, что пуританам во главе с Картрайтом так и не было предъявлено никаких конкретных обвинений, и несмотря на это их бросили в темницу и все еще держали там на основании одних только подозрений.
Елизавета столкнулась с непростой дилеммой. Она хотела бы и дальше играть роль защитницы протестантской веры, но в то же время по-прежнему настаивала на том, что монархия дарована людям Господом. Случай Картрайта, однако, показал: выбор королеве делать придется. Елизавета понимала: стоит людям решить, что она подвергала сторонников Картрайта преследованиям лишь на основании личных предубеждений, и ее заверения в приверженности протестантизму станут звучать уже не так убедительно, как раньше, а потому решила снять с себя всякую ответственность за это дело. Когда Ноллис обратился к королеве с просьбой обсудить ситуацию конфиденциально, она с треском захлопнула дверь у него перед носом[590].
Хоть и не избежав некоторых трудностей, Бёрли все же сумел добиться от Звездной палаты освобождения заключенных под залог. Однако, пусть в этом деле королева и потерпела полное поражение, во многих других аспектах от процесса над Картрайтом она лишь выиграла. За несколько дней до освобождения пленников ушел из жизни главный судья Рэй, и на его место она назначила Попхэма, а в должности королевского прокурора Попхэма сменил еще один ярый противник пуритан, восходящая звезда юриспруденции — сэр Томас Эгертон. Уитгифт же с полнейшего одобрения королевы весьма жестоко обошелся с пуританами, проведя через парламент весной 1593 года закон[591]