Бёрли был не столько удивлен просьбами графа, сколько его внезапным появлением[651]. Он знал, что ради удовлетворения своих требований Эссекс преувеличивает успехи идущей осады. Тем не менее Елизавета пусть и с неохотой, но согласилась платить жалованье солдатам еще два месяца. Эссекс уверил королеву в том, что на разграблении Руана, а также перехватывая сундуки с золотом и другими ценными вещами, которые жители города сплавляют по реке, можно неплохо обогатиться. И она даже согласилась предоставить графу четыре королевских пинаса для блокады Сены[652].
Выехав из Уайтхолльского дворца в Дувр 5 декабря, Эссекс снова был в Нормандии 14-го числа[653]. Впрочем, поддержки одного Бёрли хватало ненадолго, и уже на следующий день после отъезда графа Елизавета вновь начала сомневаться в необходимости присутствия его самого и ее войск во Франции. 17 декабря Антон получил письмо от Бёрли, в котором тот описывает гнев королевы по поводу «писем короля и его просьб о помощи». Она начала догадываться, что ее французский союзник просто использует ее как источник необходимых ему средств[654].
Очередным поводом для отзыва Эссекса и его войск из Франции стали сообщения о том, что многие его офицеры голубых кровей погибли от чумы[655]. За два дня до Рождества Елизавета от руки написала графу письмо, полное прежних упреков, в котором требовала скорее вернуть на родину «господ благородных кровей», пока все они бесславно не полегли на чужбине. Затем она язвительно прибавляет, что пора бы вернуться и ему самому, если он «наконец понял, как сильно запятнал свое доброе имя, напрасно погубив столько людей и совершив множество иных проступков, позорящих благосклонно доверенное ему звание генерала»[656].
В сочельник королева написала еще одно, предельно краткое письмо, в котором приказывала провинившемуся фавориту срочно возвращаться обратно без каких-либо отговорок и задержек[657]. На этот раз тон письма был непреклонным:
Мы посчитали верным больше не терпеть продолжения вашей авантюрной и бесплодной миссии, в ходе которой множество посланных Нами на помощь королю Франции людей подвергались ненужным опасностям… Посему, ради сохранения Нашей чести и вашей репутации, Мы требуем вашего немедленного возвращения[658].
Однако Елизавета не могла знать, что как раз в тот момент, когда она писала свое письмо, Эссекс наконец объединил силы с королем Генрихом для атаки на форт Мон-Сен-Катрин. Им удалось выбить войска Лиги с некоторых позиций, которые, впрочем, были возвращены ими с ответной атакой на следующий день[659]. Через три дня Эссекс решился на отчаянный шаг — штурмовать стены крепости под покровом ночи. Бирон снабдил его людей штурмовыми лестницами. Игнорируя просьбу королевы не подвергать себя опасности, он переправился через ров и приказал своим людям поднимать лестницы. Увы, они оказались почти на два с половиной метра короче стены[660].
Но Эссекс допустил еще одну ошибку: он приказад солдатам надеть поверх брони белые рубахи, чтобы они могли лучше видеть друг друга в темноте. Но из-за этого их лучше видели и вражеские стрелки, которые убивали убегающих солдат одного за другим[661]. Эта бесславная авантюра стала последней каплей. Для Эссекса вся нормандская миссия обернулась полным провалом. Генри Антон описал ситуацию, как всегда, бесстрастно, отметив, что неудачи графа Эссекса «погубили всякую надежду на взятие Руана»[662].
Во вторник 10 января 1592 года, сдав командование и попращавшись с Генрихом IV, Эссекс в последний раз торопился в Дьепп[663]. Усталый и удрученный, он выглядел уже не тем щеголем, что пять месяцев назад, даром что его пажи красовались все в тех же ярко-желтых ливреях. Было очевидно, что как военачальник он провалился, хотя его друзья и попытаются представить историю в ином свете. Не смог он удержаться и от театральности. Стоя на палубе поднимающего паруса корабля и прощаясь с Францией, он — жестом, достойным героев викторианских готических романов, — достал из ножен свой меч и поцеловал клинок[664].
В следующую субботу он уже был в Уайтхолле и танцевал с королевой. Вскоре она приказала вернуться из Бретани сэру Джону Норрису. Опытный полководец, но человек без воображения, он упрекал Елизавету в том, что она совершенно забыла про его военную миссию в долине Блаве. Ее Величество сосредоточила все внимание на Руане, писал он Бёрли, а они оказались «забытой армией». При этом Норрис не потерпел ни одного поражения. Но все захваченные им небольшие города вскоре были отвоеваны Лигой обратно. С приходом зимы значительная часть его людей умерла прямо на дороге в грязи. Кто от холода, а кто от «неизвестной болезни», которая, скорее всего, была чумой или сильным гриппом[665].
Точно так же, как Елизавета не сумела должным образом отблагодарить храбрых моряков и солдат, победивших Непобедимую армаду, бросила она на произвол судьбы и войско Норриса, и оставшихся в Нормандии солдат Эссекса. Не дав приказа об их возвращении на родину, она не оставила им ничего другого, кроме как возвращаться самостоятельно или же вовсе оставаться там, на случай, если они вновь понадобятся для другой военной кампании. Так и не выплатив солдатам полагающегося им жалованья, королева бросила их на чужбине нищими. Лишь через полгода она начала предпринимать первые шаги по их возвращению домой. А до этого ее волновал герцог Пармский, который вновь вошел в Пикардию во главе новой испанской армии. Опасения вызывало его приближение к Омалю на восточной границе Нормандии: это с высокой вероятностью означало, что его конечная цель — Руан.
Намереваясь одержать легкую победу, Генрих выехал навстречу неприятелю во главе 7-тысячного войска из отборных кавалеристов, но неудачно выбрал позицию и во время переправы через мост был ранен в область паха. Уже через десять дней он мог ездить верхом, однако этого промедления герцогу Пармскому оказалось достаточно. Испанская армия добралась до Руана, и 10 апреля город был освобожден. Войскам Бирона была устроена засада. Все надежды Елизаветы на взятие Руана рухнули[666].
Генрих несколько раз пытался ввязать герцога Пармского в открытый бой, но безуспешно. Позже во время осады Кодбека, укрепленного города на Сене, пулевое ранение получил сам герцог Пармский. Пуля вошла в правую руку между локтем и запястьем. Испанское войско редело, рана герцога начала гноиться, и ему пришлось проявить весь свой талант, чтобы, отступая, терять как можно меньше людей. Армия Генриха постоянно следовала по пятам. В начале июня Алессандро Фарнезе достиг Нидерландов и оказался в безопасности, но через шесть месяцев умер от сердечной недостаточности[667].
Голландцы праздновали гибель герцога Пармского, запуская фейерверки и танцуя на улицах. Тем временем новый нидерландский предводитель Мориц Нассауский, заручившись поддержкой Фрэнсиса Вира, штурмовал Стенвейк. Теперь же они осаждали Гертрёйденберг в Северном Брабанте. На пути же у Генриха возникло еще одно препятствие. После отзыва из Нормандии английских войск под командованием Норриса французская армия потерпела там тяжелое поражение. Вновь возникла угроза того, что Испания вот-вот захватит всю провинцию. На просьбу вернуть войска Норриса Генрих не дождался от Елизаветы прямого ответа[668]. Лишь получив данные разведки о том, что Филипп II рассчитывает сделать Бретань владением своей дочери инфанты Изабеллы, она отправила Норриса обратно для партизанских нападений на испанские войска в районе Блаве. Солдатам наперед выплатили жалованье и предоставили все необходимое для выполнения военной миссии.
30 июня после трудных переговоров Елизавета заключила новое соглашение с королем Франции. Она обязалась прислать еще 4000 солдат, артиллерию и большое количество боеприпасов в обмен на обязательство Генриха взять на себя все расходы (примерно 3200 фунтов в неделю)[669].
Затем — как в настоящей греческой трагедии — беды следовали одна за другой. Испанские войска захватили Эперне на левом берегу Марны, закрепившись на стратегически важном рубеже. Отчаявшись вернуть город, Генрих IV поздно вечером решил выехать на разведку вдоль противоположного берега реки. Несмотря на то что приказа такого не было, Бирон последовал за ним. Пушечный залп из осажденного города навсегда лишил короля Франции одного из его лучших маршалов. Это был «тяжелейший удар из тех, что мне приходилось переживать», — писал Генрих Елизавете[670].
Весь следующий год отношения между ними были омрачены взаимным недоверием. Елизавета казалась Генриху вздорной, скупой и малодушной, она же боялась, что он никогда не выплатит свои долги. Уже тогда она подозревала, что, отвоевав себе страну и победив Лигу, он сдержит обещание, данное умирающему Генриху III, и отступится от кальвинизма.
Тем не менее она оказывала своему союзнику внешние знаки