ругого. Отныне на документе должны стоять подписи как минимум трех членов Тайного совета, одним из которых обязательно должен быть сам Бёрли. Эта решительная мера обычно истолковывается биографами Елизаветы как необходимость, вызванная возрастным ослаблением умственных способностей королевы[1019].
В действительности дело было не в потере хватки. Бёрли точно все просчитал. Он внес свое предложение сразу после того, как королева узнала о письме Эссекса членам Тайного совета, в котором граф сообщает о своем намерении вопреки приказам создать военную базу в Кадисе. Неудивительно, что на фоне этих вестей Елизавета быстро согласилась на меру, способствующую экономии королевских средств. В личной беседе она с трудом могла противостоять энергичному графу и сама понимала, что сильно избаловала его своими поблажками. Пришло время положить этому конец! Она могла позволить себе потворствовать ему, только если знала, что требуемых средств в итоге все равно не найдется. Это было вполне в ее духе — резко отозвать свою протекцию, переложив при этом ответственность на своих советников, которые привыкли многое терпеть.
Эссекс, чья паранойя в отношении Роберта Сесила начала затмевать разумность суждений, собирался вывести на чистую воду лорд-казначея и его сына, которых считал главными виновниками своего унижения. В его доме регулярно собиралась целая клика недовольных Елизаветой дворян и отчаянных вояк, которые слетались на его речи, как мухи на мед. Роберт говорил, что «поразит придворных лизоблюдов их же оружием, и тогда королева увидит, на чьей стороне правда»[1020].
Наиболее заметными фигурами среди «новобранцев» Эссекса были Генри Ризли, граф Саутгемптон, и лорд Генри Говард, младший брат герцога Норфолка, казненного в 1572 году после разоблачения заговора Ридольфи. Злобный, праздный, богатый, женоподобный и бисексуальный граф Саутгемптон — тогда еще юноша — был одним из покровителей Уильяма Шекспира и адресатом его эротических поэм «Венера и Адонис» и «Обесчещенная Лукреция». Уже более трех лет Саутгемптон состоял в нерегулярной любовной связи с Элизабет Вернон, одной из фрейлин королевы. В какой-то момент он разорвал с ней отношения, но, узнав, что она беременна, спешно на ней женился[1021].
56-летний Генри Говард был тайным католиком и сочувствовал казненной Марии Стюарт. Когда королева Шотландии была еще жива, Бёрли не менее пяти раз арестовывал его за участие в заговоре. Именно с его визита начиналось утро графа Эссекса. Также Говард взял на себя функции Энтони Бэкона, слегшего со смертельным заболеванием[1022]. Любивший, как и Елизавета, игру на лютне и покровительствовавший композитору и музыканту католического вероисповедания Уильяму Бёрду, Говард давал Эссексу ценные политические советы, передавал все слухи и новости, подобно губке, из которой граф мог выжимать все подробности придворных интриг. При этом Говард сохранял деловые отношения с Робертом Сесилом, не разделяя усугублявшейся паранойи Эссекса[1023].
Еще одним родовитым сторонником Эссекса был лорд Рич, муж его старшей сестры Пенелопы и некогда один из богатейших и могущественных придворных. Физически сильный, резкий в суждениях и поступках, заядлый дуэлянт, барон Рич презирал Бёрли. Известно также, что он не возражал против любовной связи своей жены с другим приспешником графа Эссекса — Чарльзом Блаунтом, лордом Маунтджоем. Статный красавец с веснушчатым лицом, Маунтджой был из тех, про кого говорят: он далеко пойдет. Но человек предполагает, а Бог располагает.
Хотя 63-летняя королева путешествовала все меньше и перемещалась в основном между Уайтхоллом, Гринвичем, Ричмондом, Хэмптон-кортом и Нонсачем, Эссекс видел ее все реже. Круг придворных, к которым она могла заехать на ужин, ограничивался теперь Уильямом Бёрли, Робертом Сесилом, архиепископом Уитгифтом и адмиралом Говардом. Эссекс называл их преторианской гвардией. Плохим признаком было и то, что граф так и не получил от королевы доверительного прозвища, зато такового удостоился архиепископ Уитгифт: заехав как-то к нему домой в Ламбет, Елизавета заявила, что будет называть его «мой черный муженек»[1024].
Зимой 1596/97 года Эссекс от отсутствия внимания со стороны королевы демонстративно захандрил. Однажды Елизавета ужинала в поместье Челси, принадлежавшем короне, но пожалованном королевой жене адмирала Говарда Кейт Кэри. Там же находился и Эссекс, однако он отказался выходить на ужин из своих покоев[1025]. В другой раз после многочасовой личной беседы Сесила с королевой граф слег на две недели в постель, хотя болен не был. Поразительно, но эмоциональный шантаж вновь увенчался успехом: королева несколько раз специально посылала за ним, и в итоге он предстал перед ней в ночной рубашке и колпаке. Трудно сказать, действительно ли она хотела его видеть или проверяла, готов ли он по-прежнему плясать под ее дудку[1026].
Совершал Эссекс и более конструктивные попытки вернуть расположение королевы: он сделал вид, что оставил в прошлом любовные утехи и ударился в религию, начав даже регулярно посещать утрени и вечерни[1027]. Однако подобное преображение длилось недолго. Вскоре после Рождества 1596 года Анна Бэкон, мать Энтони и Фрэнсиса, уличила его в отступлении от недавно заявленных принципов[1028].
Соответствующие сведения она получила от своей знакомой Дороти Стаффорд, старейшей на тот момент фрейлины королевы, которая сообщила о прелюбодейской связи Эссекса с молодой, но несчастной в браке Элизабет Стэнли, графиней Дерби, внучкой Бёрли и любимой племянницей Роберта Сесила. Настойчиво призывая Эссекса воздержаться от «увлечений плоти», Анна Бэкон обвинила его в поругании имени благородной особы, столь близкой к королеве: «Порочную связь надлежит прервать любой ценой, пока не случилось внезапной беды». Имелась в виду беременность Элизабет, которой Эссекс не должен был допустить любой ценой.
Граф с негодованием отмел обвинения, но сама его реакция красноречиво говорит о том, насколько он был уязвим к выпадам такого рода: «Я пишу эти слова во имя истины, а не защиты своего доброго имени. Я призываю величие Бога мне в свидетели и заявляю, что выдвинутые в мой адрес обвинения ложны и несправедливы. Со времени моего отплытия в Испанию не позволил я себе ни единой несдержанности в отношении особ женского пола»[1029].
Однако обвинения не были голословными: спустя четыре месяца, когда графиня вернулась ко двору на Пасху, граф снова вступил с ней в любовную связь[1030]. При этом за несколько дней до этого королеве пришлось отчитать и наказать (в ход пошли даже руки) двух своих до времени созревших фрейлин — Бесс Бриджес и Бесс Рассел. Провинились они тем, что, приняв «хмельных напитков», прокрались в тайные покои и наблюдали за игрой графа Эссекса в теннис[1031]. Елизавета была уверена, что с собой фрейлины прихватили предкоитальные контрацептивы, а именно вагинальные свечи из обваренных и перемолотых горьких миндальных орехов[1032].
Однако Эссексу представилась еще одна, последняя возможность взять реванш — и вновь в противостоянии с Испанией. Филипп II, которому было уж за семьдесят, поклялся отомстить за взятие Кадиса. Король страдал от подагры и артрита и почти не мог двигаться. Слуга массировал ему ноги и ступни каждое утро в течение часа. В гневе король кричал, что продаст все, что у него есть, до последнего канделябра, но Елизавете отомстит[1033].
Его жажда разрушения была столь велика, что впервые в жизни он позволил себе действовать импульсивно: 15 октября 1596 года вторая Великая армада готовилась выйти в плавание, хотя сезон для экспедиции был уже слишком неподходящий, чтобы рассчитывать на успех[1034]. Случай поистине исключительный, ибо никогда ранее Филипп не поддавался на провокации, жертвуя долгосрочными стратегическими целями ради сиюминутных чаяний. Образованнейший и умнейший из европейских монархов, он тем не менее никак не мог справиться с некоторыми своими слабостями, в частности с навязчивой потребностью контролировать каждый шаг своих военачальников.
Новый испанский флот, создававшийся с целью захвата Бреста в Бретани, состоял из 126 кораблей, среди которых было 60 боевых кораблей с 15 000 солдат на борту. Теперь же, согласно новому приказу, он направлялся в сторону Ирландии или, если ветер не будет благоприятствовать, в порт Милфорд-Хейвен в Уэльсе[1035]. Если бы всему флоту удалось высадиться одновременно, угроза вторжения была бы даже выше, чем в 1588 году, поскольку на этот раз, когда Армада была впервые замечена рядом с мысом Финистерре, корабли королевы Елизаветы находились на починке в Чэтхеме. Однако в ночь на 17 октября испанские корабли попали в шторм, в результате которого 32 корабля потонуло. Оставшиеся суда «дохромали» до Ферроля и Ла-Коруньи. Далее на север двигаться они не могли. Там к ним присоединилась флотилия из еще 40 боевых кораблей с 4500 солдатами, спешно снаряженная в Виго[1036].
Еще до Рождества, когда Эссекс все еще находился в опале из-за авантюры в Кадисе, лорд Говард и Бёрли начали тайно собираться в доме последнего на улице Стрэнд и обсуждать следующий ход в этой шахматной партии. Довольно быстро они решили, что необходимо новое нападение, в результате которого остатки атлантического флота Филиппа были бы выведены из строя. Но кто мог бы возглавить эту операцию? Говард признался, что уже староват для таких дел: ему недавно стукнуло шестьдесят, и в очередное затяжное плавание он отправляться не собирался. Елизавета, как всегда, держала в уме Эссекса, однако он и на этот раз предлагал устроить испанцам полномасштабную контрармаду. После отказа королевы он вновь захандрил. Но он так сильно хотел возглавить наступление на испанцев, что даже убедил Рэли и Сесила поддержать его план в урезанном варианте — и снова у королевы за спиной. Окончательный вариант плана, к принятию которого Сесил очень осторожно готовил Елизавету, был оговорен во время тайного ужина в доме Эссекса, где наряду с последним присутствовали Сесил и Рэли