. Однако там же мы читаем, что декольте было вырезано полукругом по итальянской моде (именно такое значение в XVI веке было у слова échancré). Подобный тип декольте действительно обнажал грудь, но лишь самую верхнюю ее часть[1108]. Но и это мы не можем считать некой игривой провокацией, ведь в платье с аналогичным вырезом она предстает и на «Портрете Елизаветы с радугой», сделанном за несколько лет до того. А это ее изображение никто ни разу не назвал «провокационным» или «вызывающим».
Интересны сделанные Андре Юро описания облика Елизаветы в целом — очень живые и честные:
На голове ее был большой красноватого цвета парик с бессчетными серебряными и золотыми блестками. На лоб с него спускалось несколько жемчужин… Лицо выдавало почтенный возраст. Оно было вытянутым и худым, а зубы пожелтели и предстали не такими ровными, какими, как я слышал, они были ранее. Некоторых зубов не хватало вовсе, поэтому, когда королева говорила быстро, понять ее было не так просто[1109].
Это описание дополняет свидетельство немецкого путешественника Пауля Хенцнера, побывавшего в Гринвиче в 1598 году:
Лицо у королевы продолговатое, красивое, но уже в морщинах. Маленькие глаза черные и очень живые. Нос с горбинкой, тонкие губы и почерневшие зубы (распространенный порок англичан, связанный с чрезмерным потреблением сахара)… Волосы на ней искусственные, красного оттенка. На голове — диадема[1110].
Оба описания поразительно точно совпадают с недавно обнаруженным изображением Елизаветы кисти художника мастерской Маркуса Герартса Младшего. На этом портрете ей шестьдесят два или шестьдесят три года. В 1958 году он был куплен у одного нью-йоркского арт-дилера богатой американкой Рут Колтрейн Кэннон, которая отдала его в «Садовый клуб» штата Северная Каролина. Картиной украсили вход в «Сад Елизаветы» в городке Мантео на острове Роанок. Там она и висела, пока в 2008 году один ученый не обратил на нее внимание: портрет оказался редчайшей находкой[1111].
«Портрет из Мантео» представляет собой полную переработку портрета, выполненного Маркусом Герартсом в 1592 году для сэра Генри Ли. На ней стареющая королева изображена безжалостно-реалистично[1112]. Все лицо покрыто морщинами. Надменный взгляд, вытянутый нос с небольшой горбинкой. Темные глаза смотрят пронизывающим взглядом, рот сморщен, ничто не скрывает того обстоятельства, что корона и жемчужины крепятся на большом, золотисто-каштановом парике. Виднеются едва заметные пряди ее собственных седых волос. У королевы — длинная, тонкая шея, как у ее матери. Приглядевшись, можно увидеть, что кожа раздражена постоянным использованием притираний, мазей и пудры, а также красок, придающих губам и щекам красноватый оттенок. Вокруг рта щеки будто защемлены, скорее всего из-за отсутствия в этих местах зубов.
Сам факт наличия «Портрета из Мантео» опровергает популярные теории о том, что в пожилом возрасте чувствительная к своей внешности королева приказывала уничтожать все реалистические ее изображения[1113]. Такое мнение тоже возникло не на пустом месте: сохранился документ приказа Тайного совета от 1596 года. Однако подробное его изучение показывает, что уничтожению подвергались лишь портреты, выполненные «всякого рода неискусными кустарями». Очевидно, в Тайном совете пытались не допустить широкого распространения вульгарных изображений королевы, создававшихся в основном лондонскими и антверпенскими печатниками. И ни слова об уничтожении реалистических портретов, созданных искусными мастерами. В конце концов, в то время было попросту невозможно обыскать все дома во всех городах с целью найти и уничтожить портреты королевы, объясняя это тем, что она на них выглядит «на свой возраст»[1114].
В 1592 году Исаак Оливер, блестящий протеже Николаса Хиллиарда, который впоследствии женится на сводной сестре Маркуса Герартса Младшего Саре, выполнил миниатюрный портрет Елизаветы, писанный с натуры. Портрет этот должен был служить образчиком для создания гравюр (именно поэтому он не окончен). И на нем королева выглядит ровно на свои пятьдесят девять лет[1115]. Она не беспокоилась о том, что получится в результате, потому что в дальнейшем с Оливером взаимодействовать не планировала. Но нам не известно ни о каких «гонениях» на гравюры, выполненные с портрета кисти Оливера. Скорее наоборот. Образчик использовал крупный лондонский книгопродавец и печатник голландского происхождения Ганс (Джон) Ваутнел. Он отослал шаблон Оливера крупнейшему в Европе граверу Криспину де Пассе, который в течение нескольких лет создавал на его основе медные офорты[1116].
Считается, что любимым образом Елизаветы в последние годы была так называемая «маска юности» из серии картин Николаса Хиллиарда, в чьей мастерской начиная с 1594 года было создано около двадцати миниатюр в этом стиле. Речь идет о портрете, который никоим образом не выдает возраста королевы. Напротив, ее лику намеренно приданы черты и особенности, характерные для двадцати-тридцати лет[1117]. Каноническим образцом этой линии портретов является «Портрет Елизаветы с радугой», предположительно заказанный Робертом Сесилом Маркусу Герартсу в 1602 году по случаю визита Елизаветы в новый дом советника на улице Стрэнд, славившийся своими сбегающими к Темзе садами[1118].
Во время торжественного приема царственной гостьи были прочитаны стихи, в которых Елизавета сравнивалась с Артемидой-Кинфией, Фебой и Флорой. Также состоялось шествие, завершившееся тем, что одетый в турецкие наряды слуга преподнес королеве великолепную мантию[1119]. На «Портрете Елизаветы с радугой» Елизавета — в украшенной рубинами короне с луной, в правой руке она держит радугу. Картина сопровождается надписью: Non sine sole iris («Нет радуги без солнца»).
Другими словами, Елизавета предстает солнечной королевой (Феба была бабкой Аполлона, бога солнца). Но она также и богиня луны, обладающая всеми присущими этому образу свойствами: женской силой, непорочностью и соблазнительным обаянием. Платье вышито распускающимися цветами — символами плодородия и возрождения. Свернувшийся на рукаве змей, в свою очередь, символизирует мудрость. В его пасти мы видим красного оттенка драгоценный камень в форме сердца — это означает, что королева правит умом, а не сердцем. Не может не привлечь взора роскошная мантия, одна сторона которой сшита из бледного шелка с вплетенной серебряной ленточкой, а другая из оранжевого — цвета солнца — сатина. Возможно, перед нами тот самый подарок, полученный королевой от облаченного в турецкий наряд актера. На мантии также есть изображения глаз и ушей, означающие, что королева бдительно следит за своими подданными[1120].
Однако, как бы откровенно де Месс ни описывал облик стареющей королевы, он нашел и немало поводов для восхищения[1121]. Не успев отметить ее почерневшие зубы, он тут же хвалит ее осанку и грациозность движений. Особенно красивы ее руки. И Елизавета не упускала случая их показать, снимая перчатки и давая послу возможность полюбоваться своими длинными, тонкими пальцами[1122].
Да, Елизавета постарела, но былой хватки не утратила: отвлекая французского посла беспечными разговорами, она так и не сказала ему, что думает о перемирии. Уехал он, зная не больше и не меньше, чем по приезде. Более откровенен с де Мессом был Бёрли. Старый лорд-казначей не скрывал, что установление мира — его приоритет. Во время прощального визита посла на улицу Стрэнд Бёрли признался, что очень хотел бы добиться мира перед тем, как сойти во гроб. При этом он обратил внимание посланца Генриха IV на то, что, с точки зрения Елизаветы, главным препятствием к миру является неясность в вопросе французской и голландской задолженностей[1123].
Елизавета же решила сама прощупать почву и приказала отправить посланцев к Генриху. Де Месс подозревал игру на два фронта. Бёрли он не доверял, описав его как гордого и высокомерного человека, враждебно настроенного к французам. Де Месс опасался, что Англия параллельно ведет переговоры с эрцгерцогом Альбрехтом[1124]. Особенно его встревожил тот факт, что английские послы высадились в Дьеппе спустя всего лишь месяц после его отбытия из Лондона 5 января 1598 года. Делегацию возглавлял Роберт Сесил, граф Эссекс в нее не входил. Елизавета не пустила его потому, что прекрасно знала: воинственный граф поддерживает открытое противостояние с Испанией в союзе с Францией и Нидерландами. Дабы откупиться от Эссекса, пришлось пожаловать ему захваченной на Азорских островах кошенили стоимостью 7000 фунтов и продать еще больший объем по цене значительно выше рыночной. Долги Эссекса были велики и требовали выплаты, поэтому он согласился[1125].
Прибыв во Францию, Сесил направился в Руан, а оттуда в Париж, очевидно не зная о том, что король Генрих находится в Пикардии. На тот момент в городке Вервен он уже вел — и довольно успешно — переговоры с эрцгерцогом Альбрехтом[1126]