.
В период великого кризиса 1588 года Елизавета умоляла о поддержке, но султан, извинившись, сказал, что для ведения войны одновременно в Персии и Западном Средиземноморье ему не хватит ресурсов[1207]. Когда в 1590 году персидская война закончилась, Бёрли и королева снова попытались натравить османские войска на Испанию, действуя по большей части через доктора Лопеса. Самый влиятельный человек Запада в Стамбуле, португальский торговец еврейского происхождения дон Соломон Абенаес состоял в родстве с Лопесом. И именно благодаря дону Соломону Бёрли и королева смогли в течение трех лет вести переговоры с Мурадом и его советниками, убеждая их в необходимости атаковать испанские владения на юге Италии[1208]. На самом деле связь королевы с доном Соломоном может послужить весомым объяснением ее решения оттянуть приведение в исполнение смертного приговора доктору Лопесу[1209].
К сожалению, у Мурада всегда находились более насущные проблемы, чем Испания. Главными среди них были эпизодические волнения в его вассальных княжествах за Дунаем, либо в Молдавии — последнем оплоте христианства на Балканах, либо в Венгрии, где в 1593 году османы возобновили войну против Габсбургов[1210]. Два года спустя, когда на престол взошел Мехмед III, старший сын и наследник Мурада от наложницы Сафие-султан, родившейся в Албании, Елизавета отправила ему послание (ее письмо утеряно, но его содержание можно понять из ответа). Великий визирь Синан-паша в ответном письме предлагал дружбу султана, однако заканчивалось оно неожиданно. Напомнив королеве, что главным приоритетом нового султана остается венгерская война, Синан-паша предложил ей сначала выделить им войска и деньги. Когда Эдуард Бартон, назначенный Елизаветой первым постоянным послом в Стамбуле, переводил ей этот документ, последний абзац он тактично опустил[1211].
Летом 1596 года последовало внешне более заманчивое предложение в связи со второй Великой армадой Филиппа II, которая, как первоначально полагали, должна была плыть в Кале или в Марсель. В примирительном письме королеве султан пояснял, что не хотел бы, чтобы военные действия Елизаветы были скомпрометированы нападением Испании на Марсель: если город будет захвачен, он отправит флот для его освобождения и возвращения королю Франции. Опять же, за ответом Турции скрывался личный интерес, поскольку Марсель наряду с Венецией был главным центром импорта османских товаров в Западную Европу[1212].
Не успели высохнуть чернила на письме султана, а он уже ехал из Стамбула в Венгрию во главе 30-тысячной армии в сопровождении Бартона, который следовал в карете, а его багаж перевозили тридцать шесть верблюдов, предоставленных Мехмедом. В течение последующих трех лет англо-османские дипломатические отношения не развивались, и письма султана Елизавете ограничивались сообщениями о победах Турции в Центральной Европе.
Затем в 1599 году, в разгар нового кризиса, порожденного угрозой четвертой испанской Армады, Елизавета решила написать как женщина женщине матери Мехмеда Сафие. Такой подход имел смысл, потому что османское государство во времена правления Мурада III и Мехмеда III, как известно, управлялось в основном из гарема. По совету Бартона шесть лет назад, в 1593 году, Елизавета применила очень похожую тактику, использовав Сафие в качестве посредника при попытке повлиять на ход венгерской войны[1213]. В тот раз она сопроводила свое письмо несколькими привлекательными дарами, оплаченными Левантийской компанией. Среди них была «инкрустированная рубинами и бриллиантами драгоценная картина с изображением Ее Величества» (возможно, миниатюра Хиллиарда), три огромные позолоченные тарелки, десять предметов одежды из золотой парчи и очень искусно сделанный футляр для стеклянных бутылок из серебра и позолоты[1214].
Письмо Елизаветы 1593 года исчезло, и Бёрли, к нашему огромному сожалению, не сохранил ни одной копии. Переписка между двумя женщинами вряд ли была откровенной и дружеской, однако Сафие ответила вежливо, не жалея приятных слов: «Да будет мое приветствие столь любезным, что все розы сада были бы всего лишь одним его лепестком, а речь настолько искренней, что все песни соловьев были бы всего лишь одной ее строфой». По совету Бартона, согласно которому «предмет королевского одеяния по турецкой моде» был бы идеальным подарком, Сафие прислала королеве прекрасное платье из золотой парчи вместе с длинным платьем из серебряной парчи и «дорогим и красивым поясом работы турецких мастеров»[1215].
Когда в 1599 году по совету Генри Лелло, сменившего Бартона на посту посла, Елизавета снова написала письмо, она отправила вместе с ним еще больше подарков. Это послание также не сохранилось, а подарки — карета с богатой обивкой для Сафие и великолепный механический орга́н для ее сына, — вероятно, вновь были оплачены Левантийской компанией. Трат собственной казны османская дипломатия Елизаветы не предполагала.
Сафие направила в ответ два письма со схожим смыслом, в которых она заверяла Елизавету, что будет постоянно напоминать сыну о необходимости добрых отношений с Англией, в том числе взаимной торговли, и поблагодарила ее за карету. Подарок был преподнесен ей 11 сентября Полом Пиндаром, секретарем Лелло. «Он был доставлен и вручен, — сообщила Сафие. — Мы с благодарностью его приняли»[1216].
Как позже Лелло сообщил королеве, Сафие приняла подарок «с признательностью». Она «выказала свою радость», щедро вознаградив кучера. Впоследствии она часто брала эту карету для совместных поездок с сыном. После этого она «попросила меня прислать ей портрет королевы, который я заказал одному недавно прибывшему морем художнику». Вероятно, он имел в виду художника-оформителя Роланда Бакетта[1217]. Она также «действительно прониклась симпатией к мистеру Пиндару и после этого послала за ним для личной встречи, которая, впрочем, не состоялась»[1218].
Дары королевы перевозило судно «Гектор», отплывшее из Грейвсенда вместе с мастером по изготовлению органов Томасом Далламом, кучером Эдуардом Хейлом и их помощниками на борту[1219]. Дизайн кареты, сооруженной в Коу-Лейн неподалеку от Смитфилда в Лондоне, был разработан самой королевой[1220]. Говорили, что она стоила 600 фунтов, то есть дороже органа, и походила на другую карету, собранную в 1604 году из металлоконструкций бывшим слесарем Елизаветы Томасом Ларкином и украшенную Маркусом Герартсом Младшим. Эта карета, подаренная Яковом I российскому царю Борису Годунову, до сих пор цела и хранится в Оружейной палате в Москве.
На борту «Гектора» находился также механический орган, предназначенный для султана[1221]. Во время шестимесячного плавания он был поврежден, и Даллам вместе с помощниками трудились днем и ночью, чтобы починить его до прибытия в Стамбул. Наконец инструмент высотой почти пять метров, украшенный «очень интересной работой из золота и других богатых красок», был собран во дворце Топкапы. В полутора метрах над клавиатурой помещались двадцатичетырехчасовые куранты, обрамленные органными трубами в форме коринфских колонн из позолоченного дуба. Выше располагалась платформа с ангелами, державшими серебряные трубы возле губ, а над ними рог изобилия в стиле барокко, вырезанный из дерева и увенчанный кустом падуба, на котором уселись серебряные дрозды.
Каждый час заводился часовой механизм, стрелка сдвигалась и раздавался бой часов и звук фанфар. Затем орган сам по себе играл несколько произвольных мелодий, при этом все клавиши инструмента поднимались и опускались. Когда музыка прекращалась, дрозды заливались песней и взмахивали крыльями[1222].
Механические музыкальные инструменты были особенно любимы Елизаветой. Перед тем как Даллам покинул Грейвсенд, она приказала ему установить в Уайтхолле орган для выступлений. Случись ему оказаться в Тайной палате, он увидел бы там «драгоценное изделие», специально изготовленное для королевы ее мастером по инструментам и настройщиком Эдмундом Шетцем, — «пару клавесинов, украшенных тремя тысячами драгоценных камней», дополненных «деревьями, ветвями, травами, цветами, бурьяном, птицами, зверьми и тому подобным, все из чистого серебра». Когда Елизавета играла на инструменте, птицы и звери двигались, «не издавая грохота или какого-либо шума», так что казалось, будто сам Орфей своими мелодиями «заставлял бесчувственных животных веселиться»[1223].
Султан был так очарован подарком, что попросил Даллама еще раз продемонстрировать работу механизма, а затем дать сольный концерт. Вторая из этих просьб привела Даллама в ужас, поскольку во время исполнения ему пришлось бы повернуться спиной к султану, а его предупреждали, что «никто под страхом смерти не может этого сделать»[1224]. К счастью, Мехмед был настолько доволен виртуозным выступлением Даллама, что не обратил внимания на нарушение протокола и наградил мастера сорока пятью золотыми монетами. На самом деле он настолько впечатлился, что умолял Даллама остаться с ним навсегда, предлагая ему двух королевских наложниц или любых двух девственниц, которых тот захотел