Судьбу похода решила буря. Корабли испанцев разбросал беспощадный шторм, а Агила и 1700 уцелевших солдат, получавших к тому моменту лишь половину от положенного пайка, ступили на землю в Кинсейле к юго-западу от Корка вечером 21 сентября после совершенно невыносимого похода, продлившегося в три раза дольше даже самых пессимистичных предсказаний. Неделю спустя численность войска выросла вдвое — Агилу сумели нагнать некоторые из отставших кораблей. Однако в ответ на испанское вторжение из Корка вышло войско под предводительством лучших командующих Маунтджоя, среди которых был и его ближайший соратник сэр Джордж Кэрью, бывалый военный и ключевой информатор Сесила в Ирландии. Вскоре за Кэрью последовал и сам Маунтджой. 29 сентября наместник с небольшой группой солдат отправились на разведку в пригород Кинсейла, где укрепились испанцы. На объединение полевых войск у Маунтджоя ушел почти месяц, но к концу октября ему наконец удалось взять оголодавших испанцев в осаду силами своего 7-тысячного воинства, к которому вскоре присоединились 300 английских конников и 2000 необученных новобранцев, а позднее должны были присоединиться еще 3000 рекрутов[1377].
Тирон сперва попытался напасть на Лейнстер, надеясь вынудить Маунтджоя оставить крепость Кинсейл[1378]. Но эта затея провалилась, и тогда Тирон принял решение продолжать продвигаться на юг, и вскоре его ушей достигло весьма радостное известие: ряды английских войск начала косить некая зоонозная инфекция, уже убившая 2500 солдат и выведшая из строя еще 2000. В смятении Кэрью писал Сесилу: ему представляется все более неизбежным, что войско Маунтджоя окажется зажатым в клещи испанцами, с одной стороны, и мятежниками Ольстера, с другой; а ведь сил у него к тому моменту останется куда меньше, чем сейчас[1379].
Опасения Кэрью, впрочем, не оправдались. Да, на стороне Тирона стояла почти 10-тысячная армия, но в испанском войске способных держать оружие оставалось лишь менее 2500 человек. Вскоре солдаты Агилы уже почитали за счастье, если им удавалось изловить и съесть кошку или собаку, и испанец призвал Тирона не откладывать нападение. Битва началась в канун Рождества, на рассвете[1380]. Зажатый английской кавалерией между осадными укреплениями и болотами, Тирон вынужден был бежать. Испанцы же, видя, что войско мятежников разбито в пух и прах, отказались выходить из Кинсейла, опасаясь резни. К закату около тысячи ирландцев были мертвы и еще восемь сотен — ранены, и все это в результате столкновения всего лишь с небольшой горсткой англичан[1381].
Тень событий в Ирландии омрачила последнее заседание парламента Елизаветы, которое пришлось на вторник 27 октября 1601 года. Королева созвала парламентскую сессию по единственной причине — ей были необходимы средства для продолжения кампании Маунтджоя[1382], и на этот раз в деньгах она нуждалась более отчаянно, чем когда-либо. Генеральные штаты Нидерландов, невзирая на финансовые договоренности с Елизаветой, незадолго до этого запросили с нее 385 000 фунтов на оплату вспомогательного войска, продолжавшего сражаться на стороне графа Морица, и это притом, что восстание Тирона уже стоило ей более миллиона фунтов. Согласно записям Сесила, в 1593 году парламент предоставил королеве 486 000 фунтов и почти столько же — 474 000 фунтов — пообещал в 1597 году собрать в трехлетний срок. Елизавета успела потратить все эти суммы до последнего фунта и даже намного больше. Чтобы расплатиться по долгам, ей приходилось продавать свои драгоценности и земли, а также облагать дополнительными сборами богатых иностранных торговцев[1383].
Королева, вероятно, надеялась, что парламентская сессия пройдет гладко и завершится к Рождеству[1384]. Второе предположение в конечном итоге сбылось, а вот первое оказалось в корне ошибочным. Едва должность спикера палаты общин перешла к Джону Кроуку, недавно назначенному окружным судьей Лондона, как наиболее смелые из членов парламента, уставшие от вечной борьбы с тяжелыми последствиями экономического спада в своих избирательных округах, начали жаловаться на злоупотребления властью в высшем свете[1385]. Они были не против рассмотреть королевскую просьбу о продлении финансирования, но лишь после того, как нанесенный подданным Елизаветы ущерб будет возмещен[1386].
Сесил, памятуя о стремлении королевы закончить все как можно скорее, призвал членов парламента не утруждать себя «никакими фантастическими речами или бесполезными подсчетами», но его слова были встречены в штыки[1387]. Сразу несколько членов парламента выступили с протестами, жалуясь на то, что, в то время как бедняки вынуждены страдать, придворные и аристократы уклоняются от налогов, занимаясь хищением и взяточничеством. Незадолго до этого стало известно, что Бёрли, будучи лорд-казначеем, покрывал уйму финансовых преступлений. Одно из них, хищение из казны, совершенное с участием кассира казначейства Ричарда Стоунли, обошлось королеве в десятки тысяч фунтов. Другое преступление, связанное с судом по делам опеки (Court of Wards), стоило ей еще двадцати тысяч. За третьим мошенничеством, вероятно крупнейшим из известных на тот момент, стоял военный казначей королевы в Нидерландах Томас Ширли, который, согласно подсчетам, на протяжении почти пятнадцати лет ежегодно выводил из казны около 20 000 фунтов, тратя их на личные нужды и финансирование собственных предприятий. Когда королеве наконец удалось загнать Ширли в угол, тот уже был банкротом[1388].
На сторону тех, кто критиковал подобные злоупотребления, встал и Рэли. «Мне не по душе, — говорил он, — что до ушей наших врагов испанцев могут дойти слухи, будто мы торгуем собственными горшками и кастрюлями, чтобы отдать долги. Можете, если угодно, звать это политикой… я же вижу в этом признак обнищания государства». Он также поддержал критику придворных и крупных землевладельцев, уклонявшихся от налогов. По его утверждению, владельцы поместий стоимостью в 3000–4000 фунтов регулярно занижали их стоимость до 30–40 фунтов, лишь бы не платить налоги, «а это даже не сотая часть наших богатств»[1389].
На эти претензии Сесил, который, как известно сегодня, также не был чужд некоторым прегрешениям в налоговой сфере, уклончиво ответил:
Что касается информирования испанцев о продаже нами горшков и кастрюль, что, невзирая на возражения джентльмена, сидящего по левую руку от меня [Рэли], является вопросом политики, я сказал бы, что высказанное мнение верно; однако же, говоря так, я допустил бы ошибку, ведь я также считаю, что любому испанцу следует знать, что каждый англичанин готов продать последний горшок, кастрюлю и все остальное, чем он владеет, лишь бы не допустить врага на свою землю. Я не утверждаю, однако, что испанцам непременно следует знать, что мы и вправду продаем их; я лишь хочу сказать, что им стоило бы видеть нашу готовность сделать это (пусть даже мы не имеем в подобной продаже насущной необходимости); при этом им совершенно точно не следует показывать, что мы бедны и потому продаем свое имущество, или же что мы по каким-либо причинам вынуждены его продавать. Впрочем, как я полагаю, о последнем речи не идет и идти не будет[1390].
Затем внимание членов парламента привлек другой, не менее животрепещущий вопрос — выдаваемые королевой гранты на монополии. Некоторые из этих монополий представляли собой аналоги того, что мы сегодня называем патентами, и действительно защищали права изобретателей и производителей товаров, однако большинство из них служили лишь одной цели — позволяли их обладателям спекулировать на прибыльных товарах, непомерно взвинчивая цены. Некоторые гранты предоставляли своим бенефициарам исключительное право на торговлю отдельными товарами, что позволяло им вымогать у ремесленников немалые суммы за необходимые тем лицензии. Королева раздавала такие гранты придворным в награду за особые заслуги перед короной, кроме того, они нередко использовались в качестве выплат по долговым обязательствам или вовсе бесстыдно продавались любому, кто мог предложить самую высокую ренту за пользование ими[1391].
Как известно, монополии раздавались королевой на такие виды деятельности, как производство пива на экспорт, импорт черного изюма, производство бумаги, стекла, крахмала, бутылок, селитры и фетровых шляп. Монополисты регулировали торговлю такими товарами первой необходимости, как: соль, свинец, олово, семена аниса, уксус, тюлений и китовый жир, — а также контролировали производство дубленой кожи, обжиг угля, копчение сардин, засолку и консервацию рыбы и т. д. Среди грантов, выданных Елизаветой в качестве вознаграждения придворным, пожалованная Рэли монополия на розничную продажу вин и продажу лицензий виноторговцам, предоставленное доктору Лопесу исключительное право на импорт и продажу некоторых широко применяемых медицинских препаратов, а также выданный Эдуарду Дарси, придворному и члену Тайного совета, доставившему в Тауэр окончательные инструкции относительно казни Эссекса, грант на импорт, производство и продажу игральных карт[1392].
Выдача грантов основывалась исключительно на королевской прерогативе, а потому связанные с ними споры не могли рассматриваться рядовыми судами без согласия самой королевы. Зимой 1598 года после ряда жалоб королева приостановила действие примерно пятнадцати монополий и выразила намерение пересмотреть их условия, однако в конечном итоге никаких конкретных действий в связи с этим так и не предприняла. Более того, жалобщики были принуждены принести извинения за свое недовольство и молить королеву о прощении ввиду того, что исключительное право на выдачу грантов было «роскошнейшим из цветов в Ее венце и драгоценнейшей из жемчужин в Ее короне»