[1612]. Вот только новым капитаном был назначен сэр Томас Эрскин, кузен графа Мара и доверенное лицо Сесила[1613].
Вскоре таинственным образом появились слухи о том, что в гибели Эссекса виновны Рэли и Кобэм, подделывавшие его письма[1614]. Граф де Бомон, сохранявший пост французского посла, предполагал, что у истоков этой злодейской интриги стоял Сесил, желавший уничтожить Рэли и Кобэма. Когда Рэли просит у Якова аудиенции, где он мог бы оправдаться, то получает сухой отказ[1615].
Торжественная процессия Якова въехала в Лондон под клики восторженной толпы в среду 11 мая. Честь нести символический «меч государства» была доверена юному сыну Эссекса Роберту. К тому моменту отовсюду сняли портреты Елизаветы, заменив их на более «политкорректные» изображения матери короля Марии Стюарт[1616]. Яков нанес короткий неофициальный визит в Уайтхолл, где вволю налюбовался драгоценной посудой и сокровищами старой королевы, а затем разместился в Тауэре, где в его честь прогремел салют из 250 залпов[1617]. Король провел в крепости всего одну ночь и ранним утром отправился на королевской барке в Гринвич, подальше от чумы[1618].
При имевшихся в их распоряжении рычагах власти Сесилу и Говарду потребовалось всего несколько месяцев, чтобы разрушить карьеры Рэли и Кобэма[1619]. Используя своих шпионов, Сесил узнал о безрассудном заговоре, который готовили около 40 человек, включая Джорджа Брука, беспутного брата Кобэма. Заговорщики планировали похитить Якова в день летнего солнцестояния (24 июня) и заключить его в Тауэр с требованием даровать католикам веротерпимость и убрать Сесила из Тайного совета[1620]. На допросе Брук (сам, как ни удивительно, протестант) заявляет, что участвовал в заговоре как агент-провокатор Якова (это не подтверждено, но могло быть и правдой). Куда более важно то, что он походя обвиняет Кобэма в более серьезном преступлении, и на этот раз, по всей видимости, небезосновательно.
Суть новых обвинений состояла в том, что Кобэм, обескураженный отстранением его от власти, обсуждал с Рэли план свергнуть «короля и его детенышей», а на его место поставить Арабеллу Стюарт. После серии допросов Кобэм признается, что должен был получить от Шарля де Линя, графа д’Аренберга, прибывшего в Лондон в качестве посла эрцгерцога Альбрехта, чтобы поздравить короля Якова по случаю коронации, колоссальное вознаграждение в размере 600 000 крон (около 100 млн фунтов по сегодняшнему курсу). Кобэм должен был отбыть в Брюссель, а затем в Вальядолид или Мадрид, чтобы собрать там деньги. Обратный путь пролегал через остров Джерси, откуда они с Рэли должны были руководить восстанием[1621].
Кобэм и Рэли действительно думали о том, чтобы посадить на трон Арабеллу, но неизвестно, собирались ли они предпринимать какие-либо действия в этом направлении. Чтобы снять с себя обвинения, Рэли обратился против Кобэма[1622]. В отместку за это Кобэм также выступил против Рэли и обвинил его в том, что тот выдавал государственные тайны эрцгерцогу в обмен на вознаграждение в 1500 фунтов[1623].
В ноябре Рэли блестяще выступает перед судом в Винчестере, где обвинение возглавляет сэр Эдуард Кок. Рэли признается в том, что действительно выслушивал крамольные речи Кобэма, но яростно отрицает наличие заговора. Он потребовал, чтобы ему позволили встретиться с Кобэмом лицом к лицу, и после отказа вытащил из кармана письмо, написанное рукой Кобэма, которое ему тайно передали в тюрьме:
Предвидя скорый конец и желая облегчить совесть и стать свободным от Вашей крови, которая в противном случае воззовет к отмщению, я клянусь своим спасением в том, что никогда не вел с Вами никаких дел с Испанией[1624].
После этого Кок представил суду письменные показания, данные Кобэмом под присягой[1625]. По мнению присяжных, они подтверждали первоначальные обвинения. Рэли и Кобэм были признаны виновными и приговорены к смерти, но Яков пощадил их, в случае с Кобэмом сдобрив, однако, свое милосердие долей садизма. Король сообщил ему о помиловании в тот момент, когда осужденный уже стоял перед палачом.
Кобэм вышел из Тауэра спустя четырнадцать лет и умер от удара через год после освобождения. Рэли же провел в тюрьме тринадцать лет. В заключении он писал, занимался историей и географией, проводил научные эксперименты и даже обучал наследника престола, юного принца Генри, основам навигации и судостроения[1626]. Наконец, в 1616 году его отпустили на свободу, с тем чтобы он возглавил вторую экспедицию в Ориноко, отправившуюся на поиски Эльдорадо и легендарных золотых приисков[1627]. Склонный к транжирству Яков отчаянно надеялся на то, что новая авантюра Рэли спасет казну короны от финансового краха. Но, когда мореплаватель вернулся на родину с пустыми руками, попутно разорив поселения испанских колонистов и поставив таким образом под удар происпанскую политику Якова, смертный приговор был приведен в исполнение.
Закончив свои «Анналы» в 1617 году, Уильям Кэмден опустил некролог Елизаветы. Он лишь бегло отметил, что в последние годы правления придворные «неблагодарно покинули ее», предпочитая «выслуживаться» перед новым королем: «они возлюбили его, словно восходящее солнце, и забыли ее, как погасшее светило»[1628]. Более прямолинейный оратор Годфри Гудмен писал, что «люди были положительно измучены правлением старухи». Однако «спустя несколько лет, когда мы на своем опыте узнали, что такое шотландское правительство, то… из презрения и ненависти к нему почитание королевы возродилось. Тогда ее память была много прославлена»[1629].
К середине царствования Якова пол Елизаветы, вызывавший в свое время столько дискуссий, постепенно утратил значение. Учитывая, как часто ее окружение воспринимало женщину на троне как «недокороля», Елизавета была вынуждена с годами выработать способы защиты своей уязвимости. Хорошо известны слова, которые в 1620-е годы посвятил Елизавете сэр Роберт Нонтон, работавший шпионом Эссекса в Голландии и Франции, прежде чем перейти на сторону Сесила: «Важнейшим принципом ее царствования было то, что она управляла большим количеством фракций и партий, которые сама же и создавала, поддерживая или ослабляя их согласно велениям собственного разума»[1630]. Биографы Елизаветы упорно цитируют эту фразу как одну из самых проницательных характеристик ее стиля правления. Однако она в корне неверна, так как ошибочно отождествляет политическую стратегию последних десяти лет царствования Якова с политикой Елизаветы.
Ее методы правления были иными. Иногда Елизавета специально дистанцировалась от собственных решений, перекладывая вину на других. Что наиболее поразительно, она сняла с себя всякую ответственность за казнь Марии Стюарт, не оставив при этом камня на камне от карьеры и репутации Уильяма Дэвисона. Затем ее невразумительное вмешательство в первый суд Эссекса после его дерзкого возвращения из Ирландии. Памятно замечание Сесила об одном из подобных маневров: «Это значит, что королева желает, чтобы ее министры сделали то, чего она не может открыто сделать сама».
Членам Тайного совета не всегда удавалось прийти к единому мнению, и королева умела пользоваться их разногласиями, чтобы снизить риски и потянуть время, особенно если обсуждение касалось какого-либо дела, которое ей не нравилось. В прощальном напутствии к парламенту во время одного из заседаний в 1601 году Елизавета представляет эту склонность в качестве своей сильной стороны, говоря, что всегда заставляла своих советников взвешивать все «за» и «против», «как должны делать все правители, дабы определить, где истина»[1631]. Когда трения при дворе бывали вызваны личными распрями, Елизавета манипулировала участниками конфликта по принципу «разделяй и властвуй», что помогало ей управляться с Рэли и Эссексом. Она также умела играть на страхах придворных, которые боялись потерять «синицу в руках», не зная, какой станет их жизнь без королевы. Этот способ был особенно эффективен в обращении с Бёрли, который знал, что Яков ненавидит его как палача своей матери.
Как бы то ни было, ничто человеческое не было чуждо Елизавете, и главной ее слабостью была характерная восприимчивость к приторной лести, которой в совершенстве владел Хэттон, а также к энергичным молодым мужчинам. Все это часто мешало ей трезво оценивать происходящее. К счастью, Хэттон был верен королеве и на предательство не способен. С Рэли Елизавета справилась лучше, чем с Эссексом, так и не пожаловав ему места в Тайном совете. Эссекс же, в отличие от Рэли, хотя поначалу и пользовался одобрением Лестера, Хэттона и Бёрли, все же королеве стоило лишить его своей милости гораздо раньше. Если Елизавета когда-либо думала, что он сможет заменить ей «милого Робина», то она жестоко ошибалась.
После того как один за другим скончались Уолсингем, Лестер, Хэттон и Бёрли, наиболее близкими советниками королевы стали Роберт Сесил, Ноттингем, Бакхёрст и архиепископ Уитгифт. Эссексу же оставалось показать себя в качестве военачальника. Когда этот тесный кружок оказался во главе двора, Елизавета поняла, что ее обычный прием — настроить отдельных лиц друг против друга — становится все менее эффективным. Но даже во время смертельной вражды между Эссексом и Сесилом королева не теряла контроля над ситуацией при дворе. Зная о том, что последнее слово всегда остается за ней, министры были вынуждены сглаживать свои разногласия, прежде чем преподнести ей окончательный совет. Попытки повлиять на нее в частном порядке, которые нередко предпринимал Эссекс, почти всегда терпели неудачу. Эта была ошибка, которой граф Лестер, любимые «очи» королевы, не допускал никогда, хоть и обладал множеством других недостатков.