Я перешагиваю через лужи, подошвы моих ботинок вязнут в песке.
– О твоем третьем страхе, – произносит она. – Ты боялся стрелять в ту женщину. Кто она?
Луч света от фонарика в моей руке – единственная наша путеводная нить в этом туннеле. Я отодвигаюсь, чтобы между нами оставалось больше пространства, – хочу, чтобы наши руки случайно соприкасались в темноте.
– Никто, – говорю я. – Страх относился не к ней, а к самому факту выстрела.
– Ты боялся стрелять в людей?
– Нет, – поясняю ей, – я боялся своей силы, которая способна убивать.
Она умолкает, я тоже. Насколько же странно звучали мои слова. Сколько молодых парней боятся, что внутри них сидит монстр? Но ведь сыновья должны стремиться стать похожими на своих отцов, а не содрогаться при одной мысли об этом.
– Мне всегда было интересно, что бы я увидела в комнате страха, – говорит она глухим голосом, будто читает заупокойную молитву. – Иногда я чувствую, что мир – просто ужасен, а порой я ощущаю себя храброй.
Я киваю. Мы продолжаем идти за мечущимся лучом фонарика, наша обувь шаркает по земле, нас овевает затхлый воздух.
Наконец, туннель поворачивает, и я чувствую запах свежего ветра, настолько холодного, что вздрагиваю. Выключаю фонарик, и лунный свет ведет нас к выходу.
Мы выбираемся наружу, где-то на пустыре. Вокруг нас – руины здания и разросшиеся деревья, своими корнями разворотившие тротуар. На стоянке, в нескольких футах от нас – старый пикап, его кузов покрыт выцветшим брезентом. Нита пинает одну из шин, проверяя ее, а затем забирается на сиденье водителя. Ключ уже вставлен в замок зажигания.
– Чья машина? – осведомляюсь я.
– Она принадлежит людям, с которыми мы собираемся встретиться.
– И кто же они?
– Друзья.
Я не знаю, как она находит путь по лабиринту улиц, уверенно ведя пикап между выпирающими корнями деревьев и упавшими уличными фонарями. Она даже мигает фарами животным, которых я едва успеваю замечать. Вдруг я вижу, как прямо перед нами на дорогу выскакивает длинноногое поджарое существо. Нита резко тормозит, чтобы не налететь на него. Уши зверя дергаются, а темные круглые глаза смотрят на нас с любопытством ребенка.
– Красивый, правда? – говорит она. – До того, как приехала сюда, я ни разу не видела оленей.
Зверюга в нерешительности останавливается. Нита давит на клаксон, и олень убегает. Она трогается с места, увеличивает скорость. Вскоре мы выезжаем на широкую, открытую дорогу, проходящую над теми самыми железнодорожными путями, по которым мы с друзьями шли в Резиденцию. Мы направляемся на северо-восток.
Проходит довольно много времени, прежде чем я снова вижу электрический свет. Он горит в узкой кривой улочке. Лампочки болтаются на проводах, натянутых между уличными фонарями.
– Мы на месте, – Нита резко выворачивает руль, направляя пикап в проем между двумя кирпичными зданиями. – Загляни в бардачок. Я попросила их дать нам оружие.
Открываю отделение перед собой. Там, на ворохе старых оберток от шоколадок лежат два ножа.
– А ты можешь управляться с ножом? – спрашивает она.
Лихачи учили своих адептов метать ножи до того, как Макс ввел изменения в процедуру инициации. Но это происходило прежде, чем я вступил во фракцию. Мне ножи никогда не нравились, просто пускание пыли в глаза, а не полезный навык.
– Нормально, – отвечаю с усмешкой. – Хотя я никогда не думал, что это мне когда-нибудь пригодится.
– Я догадывалась, что лихач окажется хорош… Четыре, – отвечает она, улыбаясь.
Она берет больший из двух ножей, а я – тот, который поменьше. Нажимаю на тугую ручку двери, и мы выбираемся в переулок. Окна надо мной моргают: там горят свечи или фонарики. Один момент я гляжу вверх, замечаю чьи-то космы и пару любопытных глаз.
– Здесь кто-то живет, – шепчу я.
– Мы на границе, – произносит Нита, – в двух часах езды от Милуоки, крупного центра к северу отсюда. В наши дни люди обычно не рискуют слишком далеко уходить от городов, даже если хотят оказаться вне зоны влияния правительства, как местные.
– Почему они хотят жить вне зоны влияния? – интересуюсь я.
Прямо-таки бесфракционники. Они всегда были голодны, зимой у них царил холод, а летом они мучились от жары. Сплошная борьба за выживание.
– Они – генетически поврежденные, – говорит Нита, быстро взглянув на меня. – Они равны в правах с генетически чистыми, но только на бумаге, юридически. На самом деле они беднее, и практически невероятно, что их наймут на хорошую работу. Проблема возникла, начиная с Войны за Чистоту более века назад. Для людей на Окраине оказалось более приемлемым отречься от связей с обществом, а не пытаться решить задачу изнутри, как намерена сделать я.
Думаю о татуировке на ее коже – разбитом стекле. Интересно, когда она получила ее? Почему в ее взгляде столько тревоги? Что толкнуло ее стать революционеркой?
– А как вы все планируете?
Она крепко сжимает губы, потом отчеканивает:
– Отняв у Бюро немного полномочий и власти.
Переулок выходит на широкую улицу. Я вижу людей. Некоторые бредут по обочинам, другие – прямо посередине дороги, многие покачиваются, в руках у них бутылки. Все очень молоды – не так уж много взрослых здесь, на Окраине.
Слышу какие-то крики впереди и вижу на тротуаре осколки стекла. Там дерутся двое, размахивая руками и ногами, вокруг них – толпа зрителей. Я хочу туда пойти, но Нита хватает меня за руку и тащит меня в сторону.
– Нашел время для геройства, – шипит она.
Подходим к входу в строение на углу. Здоровенный бугай стоит рядом с дверью и подбрасывает в руке нож. Когда мы начинаем подниматься по ступенькам, он на миг прекращает свое занятие, перекладывает нож в другую руку и снова начинает его подбрасывать. Рука вся покрыта кривыми шрамами. Глаза у него как у того оленя на дороге.
– Мы здесь, чтобы просто увидеться с Рафи, – говорит Нита ему. – Мы из Резиденции.
– Заходите, но ваши ножи останутся здесь, – говорит этот человек.
Его голос выше и мягче, чем я ожидал. Может даже он вообще – джентльмен, если таковые в этом месте встречаются. Впрочем, вряд ли, скорее всего, он даже не знает, что означает это слово.
– Ни за что, – заявляет Нита.
– Эй, Нита, ты, что ли? – раздается откуда-то изнутри очень выразительный, даже музыкальный голос.
Он принадлежит невысокому человеку, выглядывающему из-за двери.
– Разве я не говорил тебе, чтобы ты просто впустил их? Входите.
– Привет, Рафи, – говорит она с заметным облегчением. – Четыре, это Рафи. Он – большой босс на Окраине.
– Приятно познакомиться, – улыбается Рафи и жестом предлагает нам следовать за ним.
Мы оказываемся в просторной комнате, освещенной свечами. Повсюду расставлена деревянная мебель и столы. В углу сидит женщина. Рафи усаживается в кресло рядом с ней. Хотя они непохожи друг на друга, она – рыжая и пышнотелая, он – темноволосый, тонкий и гибкий, как хлыст. Но в них обоих чувствуется что-то общее.
– Оружие на стол, – произносит Рафи.
Нита подчиняется. Я делаю то же самое. Женщина напротив нас кладет на стол пистолет.
– Кто это? – спрашивает она, кивая головой в мою сторону.
– Мой помощник, – говорит Нита, – Четыре.
– Что еще за Четыре?
Она спрашивает без насмешки, как часто бывает, когда люди интересуются моим именем.
– Имя, которое он получил внутри экспериментального города, – объясняет Нита. – За то, что у него только четыре страха.
Она, возможно, специально представила меня именно таким образом. Может, это дает нам какое-то преимущество и они посчитают меня достойным своего доверия?
– Интересно, – постукивает женщина по столу указательным пальцем. – Ну что же, Четыре, меня зовут Мэри.
– Мэри и Рафи возглавляют повстанческую организацию Среднего Запада, – говорит Нита.
– Когда ты называешь нас «организацией», то кажется, что мы – общество полоумных старушек, собравшихся перекинуться в картишки, – замечает Рафи. – Мы – нечто более серьезное. Наша сеть простирается по всей стране: ячейки существуют в каждом округе, мы имеем региональных надзирателей от Среднего Запада до Юга и Востока.
– А для Запада? – спрашиваю я.
– Пока нет, – ровным голосом отвечает Нита. – Там запущенная территория, города расположены далеко друг от друга, поэтому после войны там никто не захотел жить. Сейчас это дикая земля.
– Значит, то, что они болтают, правда, – произносит Мэри. – Люди в экспериментальных городах действительно ничего не ведают о том, что находится за их границами.
– Конечно, правда, зачем им об этом знать? – иронизирует Нита.
На меня вдруг наваливается усталость, да такая, что веки тяжелеют. За свою короткую жизнь я умудрился стать участником слишком многих восстаний. Сначала – бесфракционники, теперь вот эти «ГП».
– Ладно, хватит обмена любезностями, – говорит Мэри, – перейдем к делу, мы не можем слишком долго не позволять людям заходить сюда, это может вызвать подозрения.
– Ты права, – говорит Нита и смотрит на меня. – Четыре, выйди-ка, проверь, все ли там в порядке. Мне нужно перекинуться парой слов с Мэри и Рафи.
Я не спросил, почему я не могу послушать, о чем она будет с ними говорить. Иначе зачем вообще нужно было приводить меня сюда? С таким же успехом я мог подождать ее на улице. На самом деле я еще не дал ей своего согласия помогать. Так что я просто встаю, забираю свой нож и выхожу за дверь, туда, где человек Рафи охраняет вход.
Драка уже закончилась. Я вижу фигуру, лежащую на асфальте. На мгновение мне кажется, что человек еще шевелится, но потом я понимаю, что кто-то обчищает его карманы. Это уже не человек, это – тело.
– Мертвый, – выдыхаю я.
– Да. У нас так: если ты не можешь защитить себя, то не проживешь и одну ночь.
– Зачем тогда люди приезжают сюда? – хмурюсь я. – Почему они не вернутся в города?
Охранник долго молчит, и я начинаю думать, что он просто не расслышал мой вопрос. Наблюдаю, как вор, вывернув все карманы умершего, украдкой скрывается в одном из близлежащих зданий. Наконец, охранник говорит: