– Я думал о том, чтобы встретиться сегодня вечером с Маркусом, но в итоге раздумал, – с трудом сглатываю слюну. – Я пришел к тебе, а не к нему… Поскольку уверен, что у нас с тобой есть надежда на примирение. Пусть не сейчас, не завтра, но когда-нибудь. С ним у меня нет абсолютно никакой надежды.
Она злится и одновременно борется со слезами.
– Мое предложение вполне справедливо, – замечаю я. – Ты можешь остаться лидером бесфракционников или бороться с верными, но уже без меня. Или ты продолжишь свой крестовый поход, или ты вернешь своего сына.
Мне очень страшно. Что, если она откажется от меня и захочет власти? Но я – ее дитя. Я словно задаю ей извечный детский вопрос – кого она больше любит.
Глаза Эвелин, темные как мокрая земля, изучающе смотрят на меня. Затем она тянется ко мне через стол и заключает в объятия.
– Пусть делают с городом, что хотят, – шепчет она мне в волосы.
Я замираю, не в силах ничего сказать. Мама выбрала меня. Меня.
49. Трис
Сыворотка смерти пахнет дымом и специями, и мои легкие отказываются вдыхать такой воздух. Я задыхаюсь, кашляю и тут же падаю на колени. Чувствую себя так, будто кто-то заменил мою кровь патокой, а кости – свинцом. Меня клонит в сон, но мне нельзя засыпать. Я должна бодрствовать, только это сейчас важно. Представляю свое желание, как стремление в виде костра, горящего в груди.
Невидимые нити продолжают тянуть меня все сильнее, и я начинаю подкармливать пламя именами. Тобиас. Калеб. Кристина. Мэтью. Кара. Зик. Юрайя. Но не выдерживаю тяжести сыворотки и валюсь на пол, прижимая раненую руку к холодной плитке. «Было бы здорово уплыть подальше отсюда», – звучит голос в моей голове. Но во мне горит огонь. Желание жить. Я еще не все сделала, мне рано.
Я начинаю копаться в своем собственном разуме. Трудно вспомнить, зачем я пришла сюда, забытье так чудесно. Но внезапно я вспоминаю лицо матери и кровь, текущую из тела отца. «Они умерли, – продолжает тот же голос, – ты должна присоединиться к ним». – Они пожертвовали собой ради меня», – возражаю я, – и мне надо заплатить долг. Я обязана спасти город и людей, которых любили мои родители».
Во мне бушует огонь, поедающий мою плоть, и смертельная тяжесть внутри меня постепенно сгорает. Сейчас нет ничего, что могло бы меня убить. Я сильная. Тьма отступает. Я упираюсь непослушной рукой в пол и отталкиваюсь от него. Согнувшись, я жму на двойные двери, и слышу звук рвущихся печатей на створках. Вдыхаю чистый воздух и распрямляюсь. Я дошла. Но я здесь не одна.
– Не двигайся, – произносит Дэвид, поднимая пистолет. – Привет, Трис.
50. Трис
– Когда ты смогла привить себя? – спрашивает он.
Он по-прежнему сидит в инвалидном кресле. Я ошеломленно смотрю на него.
– Ничего такого я не делала.
– Не ври, Трис. Ты бы погибла от воздействия сыворотки, а я единственный человек в Резиденции, у кого она есть.
Я не знаю, что сказать. Я не делала никаких прививок. Тот факт, что я еще на ногах, наверное, кажется чудом.
– Впрочем, теперь это не имеет значения, – добавляет он.
– А что вы тут делаете? – шепчу я.
Мои губы онемели, а кожа – липкая от пота. Смерть продолжает цепляться за меня, несмотря на то, что я одержала победу. Смутно осознаю, что оставила свой пистолет в коридоре, будучи уверенной, что он мне не понадобится.
– Трис, – продолжает он. – Ты же носилась с генетически поврежденными целую неделю. Твою подругу, Кару, поймали на попытке отключить освещение, но она весьма мудро усыпила себя до того, как смогла что-нибудь нам рассказать. На всякий случай я прикатил сюда. Не ожидал увидеть тебя в Лаборатории, ты меня очень расстроила.
– Вы один? – спрашиваю я. – По-моему, не слишком умно.
– Но я вооружен и привит против сыворотки смерти. Тебе нечего мне противопоставить. Сыворотка смерти не способна уничтожить тебя, зато я смогу. Официально мы не практикуем казнь, но я нарушу правила.
Значит, Дэвид считает, что я собираюсь украсть сыворотку, с помощью которой они собираются осуществить «перезагрузку». Он ошибается.
Стараюсь сохранять расслабленное и усталое выражение лица. Потихоньку озираюсь по сторонам, ища устройство, которое выпустит на свободу вирус. Я помню, как Мэтью описывал его Калебу в мельчайших подробностях: черный ящик с серебристой клавиатурой и синей полоской с написанным на ней номером модели. И я вижу его. Он стоит слева, у стены, совсем недалеко от меня. Но если я пошевелюсь, Дэвид меня убьет. Надо отвлечь его внимание.
– Я вас раскусила, – говорю я, надеясь, что мои обвинения отвлекут его. – Вы санкционировали симуляцию атаки, и вы несете ответственность за смерть моих родителей. Моей матери.
– Нет, – кричит Дэвид. – Я предупредил ее, но она не увела своих близких в безопасное место. Она меня не слушала, Натали всегда была дурой, которая стремилась пожертвовать собой ради общего блага. Поэтому она и погибла.
Мрачно таращусь на него. Что-то промелькнуло в его остекленевших глазах, когда Нита сделала ему укол…
– Вы любили ее? – выпаливаю я. – Она постоянно писала вам, а потом вышла замуж за моего отца… Именно поэтому вы заявили ей, что не хотите больше получать от нее никаких вестей.
Дэвид застыл, как каменная статуя.
– Я любил ее, – говорит он. – Очень давно.
Вот почему он и приблизил меня к себе. Ведь я – часть Натали. У меня – мамины волосы и голос. А Дэвид потратил всю свою жизнь, цепляясь за свои чувства, а, в итоге, все потерял.
Я слышу шаги. Солдаты. Отлично, как раз вовремя. Пусть вваливаются в зараженное сывороткой помещение, чтобы разнести вирус по Резиденции. Надеюсь, впрочем, что они подождут, пока не выветрится сыворотка смерти.
– Моя мама просто понимала то, что недоступно вам.
Делаю один шаг к черному ящику и продолжаю говорить:
– Она научила меня настоящей жертвенности, основанной на любви, а не на отвращении к генетике другого человека. Жертва – необходимость, когда все другие варианты уже исчерпаны. Жертвуют ради людей, которые нуждаются в вашей силе, потому что они слабы. Запомните это, Дэвид. А я, в свою очередь, должна избавить мир от вас раз и навсегда.
Я прыгаю к устройству. Раздается выстрел, и мое тело пронзает боль. Я не понимаю, куда попала пуля. В голове звучит голос Калеба, повторяющий код доступа. Трясущимися пальцами набираю его на клавиатуре. Пистолет снова дергается в руках Дэвида. У меня перед глазами снуют темные пятна, но я не останавливаюсь. Что за мука. Я падаю, но успеваю нажать зеленую кнопку. Помещение пронзает громкий сигнал, повторяющийся раз за разом. Чувствую, как кровь стекает по моей щеке. У нее очень странный темный цвет. Краем глаза я вижу Дэвида. И мою мать, выходящую из-за его спины.
Она одета в ту же серую одежду альтруистов, которая была на ней, когда я видела ее в последний раз. На ее голых руках – татуировки. В рубашке – пулевые отверстия. Ее светлые волосы собраны в узел, но несколько выбившихся прядей золотом обрамляют ее лицо. Наверное, мое сознание затуманено сывороткой смерти. Она опускается на колени рядом со мной и гладит меня по голове.
– Привет, Беатрис, – улыбается она.
– Я все сделала правильно? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает она, и в ее глазах блестят слезы. – Да, мое дорогое дитя, моя Беатрис.
– А как же остальные? – захожусь я в рыданиях. – Тобиас, Калеб, мои друзья?
– Они позаботятся друг о друге.
Я проваливаюсь в темноту.
Потом слышу, как меня окликает мама. Она зовет меня к себе. Я открываю глаза, поднимаюсь и бегу в ее объятия. Простит ли она меня? Надеюсь. Хочу верить в это.
51. Тобиас
Мы с Эвелин стоим у окна, плечом к плечу, наблюдая за снежной круговертью. Белые хлопья кружатся и оседают на карнизе. В мои руки уже вернулась чувствительность.
Похоже, что наш мир еще не разрушился.
– Я использую радио и войду в контакт с Маркусом, чтобы начать переговоры о мирном соглашении, – говорит Эвелин.
– Я должен сдержать обещание, которое дал, – прикасаюсь к плечу Эвелин.
Она мягко улыбается, а я ощущаю угрызения совести. Я не собирался торговать ее любовью ко мне. Я хотел предоставить ей возможность выбора. Трис права: когда вам приходится выбирать между двумя плохими вариантами развития событий, вы выбираете тот, который сохранит ваших любимых.
Питер скорчился в коридоре, прислонившись спиной к стене. Он смотрит на меня, его темные волосы прилипли ко лбу.
– Ты что, не «перезагрузил» ее? – интересуется он.
– Нет.
– Ясно, тебе не хватило смелости.
– Чушь. Ладно, неважно, – качаю я головой и сжимаю флакон. – Ты еще не передумал?
– Нет.
– Ты мог бы просто постараться измениться, – замечаю я, – и принимать более взвешенные решения.
– Угу, – ворчит он. – Но я не смогу.
Точно. Менять себя трудно, это происходит медленно и, конечно, не за один день, а за длинную их череду. Возможно, источник проблем исчезнет лишь по прошествии времени. Питер боится, что впустую потратит все силы, а в итоге станет хуже, чем сейчас. И я отлично понимаю, что он чувствует. Страх самого себя и есть мой главный кошмар.
Я помогаю ему подняться, сесть на диван и спрашиваю его, не хочет ли он поговорить напоследок. Нет.
Трясущейся рукой он берет флакон и откручивает крышку. Жидкость почти переливается через край. Он осторожно нюхает ее.
– А сколько я должен отпить? – спрашивает он, и я слышу, как стучат его зубы.
– Не знаю, – отвечаю я.
– Ладно. Ну… поехали, – он поднимает пузырек, будто салютуя мне.
– Смелее.
Он делает глоток.
Мне становится холодно.
– Эй, Питер, – кричу я, и мои слова превращаются в пар.
Он стоит в дверях штаб-квартиры эрудитов, на его лице застыло непонимающее выражение. При звуке своего имени он удивленно поднимает брови и тычет пальцем себе в грудь. Мэтью сказал нам, что человек будет дезориентирован, но я не предполагал, что «дезориентирован» означает «глуп». Вздыхаю.