етами, которые свидетельствуют о прибылях, получаемых из этих источников. Там были установлены: пошлина в 2 % (пятидесятая часть) на ввоз и вывоз продовольственных товаров, пошлина в 10 % (десятая часть) на кредиты, зерно, продукты рыболовства, особенно на ловлю пурпурных моллюсков возле острова, налог в 5 % (двадцатая часть) на товары, а также дорожные пошлины, взимаемые при заходе в порт, за пересечение проливов между островами или за проход через полуостровные перешейки. Некоторые из этих пошлин взимались в пользу святилища, другие предназначались полису. Все греческие полисы использовали аналогичные способы наполнения государственной казны. Зато применение прямого налога не было общепринято: в классическую эпоху, когда исключительные обстоятельства требовали денежного налога, это касалось прежде всего наиболее богатых граждан, которые потом получали возмещение за счет других налогоплательщиков. Эта первоочередность обладателей состояний отражала еще один широко распространенный в полисах способ восполнения государственных расходов, поскольку в классических Афинах продолжала применяться система литургий. Как известно, она заключалась в том, что частному лицу доверялось исполнять за свой счет общественную функцию, требовавшую расходов: распределение этих повинностей, которые могли быть очень тяжелыми, осуществлялось среди наиболее богатых граждан в соответствии с размерами их состояния. Эти повинности касались разных сфер: для обороны вводилась литургия, называемая триерархией, которая состояла в снаряжении военного судна и взятии его на обеспечение на время военной кампании; для повседневной жизни предусматривалась гимнасиархия, заключавшаяся в заведовании гимнасием, где занимались мужчины и юноши, и снабжении их определенными продуктами, особенно маслом для массажа; и наконец, в культовой сфере, значимой для жизни полиса, но требующей больших затрат на ритуалы, жертвоприношения, игры, театральные представления — обычно ко всему этому в форме литургий привлекались состоятельные люди.
На протяжении трех веков, предшествовавших христианской эре, в греческом полисе все увеличивалась дистанция между наиболее богатыми, на которых в основном возлагалось бремя государственных расходов, и остальным населением, которое могло участвовать в этом лишь анонимно или коллективно. Таким образом, эти первые исполняли и судейские обязанности, поскольку их отправление предполагало значительные расходы: так что различие между магистратурой и литургией имело тенденцию к стиранию и функционирование гражданских институтов по демократической традиции при любом режиме на деле держалось на самоотверженности знати. Для сбалансированности своих финансов эллинистический полис должен был постоянно взывать к щедрости «благодетелей», или эвергетов, — как своих граждан, так и чужеземцев. Взамен они получали различные вознаграждения и привилегии, удовлетворявшие самолюбие этих дарителей и их семей, поскольку зачастую они передавались их потомкам. Исполнять общественные обязательства, содействовать благосостоянию сограждан и благоденствию полиса было делом нескольких семей, которые в своем обществе располагали достаточными средствами и пользовались всеобщим уважением. К этому их склоняло чувство общественного долга: в почетных декретах часто повторяется одна и та же формулировка — о том, что заслуги восхваляемого лица соответствуют традиции его рода и что свою преданность государству он унаследовал от своих предков.
Таким образом, сообщество знати, в котором гражданская солидарность, действительно существовавшая и постоянно находившая конкретное выражение в выполняемой ими службе, обеспечивало стабильность общественного порядка. В эллинистическую эпоху, несмотря на частые войны и сбои в экономике, классовая борьба внутри полиса в целом была менее острой, чем в архаическую и классическую эпохи. Распределение задач, предоставляющее исполнение общественных функций имущим и не лишающее при этом других граждан их политических прав и участия в собраниях, привело к отмене жалований (misthoi), которые демократические полисы устанавливали ранее для того, чтобы облегчить простонародью доступ к политическим и судебным должностям. В самом деле, зачем государству брать на себя эти существенные расходы, когда частные лица располагают достаточными средствами, чтобы посвятить себя общественной службе? Эволюция была особенно ощутима в Афинах, где демократия в IV веке до н. э. создала целую систему вознаграждений для поощрения граждан к участию в работе государственных органов. Отмена этих misthoi рассматривалась теоретиками политической мысли как выражение недоверия демократии и тенденция к установлению консервативного режима. Вряд ли это ощущалось средними афинянами. Они видели неизменность институтов. Полис по-прежнему управлялся Советом, представлявшим традиционные филы, число которых увеличилось за счет создания нескольких новых фил — Антигонидов, Деметриадов, Птолемаидов и Атталидов, но эти уступки (иногда временные) переменам в международной политике не меняли в корне функционирование системы, введенной в свое время Клисфеном. Магистраты сохраняли свои древние номенклатуру и полномочия с незначительными изменениями, как, например, разделение между стратегами обязанностей, которые прежде исполнялись ими по принципу взаимозаменяемости. Но в конечном счете эти постепенные изменения были почти незаметны и практически не мешали гражданину Афин чувствовать себя наследником своих великих предков.
Конечно, он ощущал, что его родина больше не имеет политического и военного могущества, которое она потеряла в битве при Херонее, затем в Ламиакской войне и, наконец, в Хремонидовой войне. Но тем не менее она сохранила свой престиж очага культуры и интеллектуального центра греческого мира, о чем свидетельствует амфиктионийский декрет 125 года до н. э.: в нем амфиктионийцы объявляли, что «народ Афин оказался у истоков величайших благодеяний, обретенных человечеством; это он вывел человечество из дикости к цивилизации», познакомив другие народы с эливсинскими мистериями, показавшими им великую ценность мирных отношений и взаимного доверия; народ Афин передал им также хорошие законы, продиктованные богами, и принципы воспитания; он принес процветание Греции, распространив сельскохозяйственную науку — дар Деметры; он первым учредил драматические состязания в честь Диониса. Все эти мысли были почерпнуты амфиктионийской коллегией, в которой Афины, однако, занимали лишь 24-е место, из литературной традиции аттических ораторов, в особенности Исократа, который патетически излагал их в своих панегириках. Обращение к ним в среде, где политическое влияние Афин сделалось ничтожным, свидетельствует о стойкости мифа, тщательно поддерживаемого самими афинянами, согласно которому их отечество было лоном для Греции, моделью, которой другим полисам следовало подражать. Нет ничего удивительного, что в следующем веке, в эпоху Цезаря, то же развитие темы встречается у Диодора Сицилийского (XIII, 26–27), который вкладывает эти мысли в уста сиракузянина, пытающегося, впрочем безуспешно, побудить сограждан обойтись без излишней жестокости с афинянами, плененными после их сокрушительного поражения под Сиракузами: здесь мы имеем дело с риторическим общим местом, топосом, известным всем грекам. Некоторые, правда, уравновешивали восхваления и порицания, чтобы несколько исправить их обобщенный и напыщенный характер. Плутарх откликнулся на них, написав в «Жизнеописании Диона» (58, 1): «Но, видно, недаром ходит поговорка, что доблестные люди, которых производят на свет Афины, не знают себе равных в доблести, а порочные — в пороке, так же точно как земля Аттики приносит и лучший в Греции мед, и сильнейший из ядов — цикуту»[37]. Без сомнения, размытое суждение; однако оно отражает восхищение, которое до сих пор вызывал этот необыкновенный полис.
Это чувство преемственности, которую не прервали ни завоевания Александра, диодохов и их наследников, ни затем завоевания Рима, лишь постепенно уступило место осознанию глубоких исторических изменений. Во многом благодаря Полибию; зато почти полная утрата XXI–XL книг «Исторической библиотеки», которые охватывали период после 301 года до н. э. и вплоть до галльских войн, не позволяет нам узнать, чувствовал ли эти изменений Диодор. Но во II веке н. э. Плутарх, а позже Павсаний вполне это осознавали: действительно, Эллада в то время являла зрелище почти повсеместного упадка, за исключением Афин, Олимпии и Патраса. И именно эти авторы, внимательные прежде всего к событиям войны и их последствиям, могли лишь констатировать абсолютный триумф Рима.
Современный же историк пытается обнаружить с помощью эпиграфических документов признака эволюции, происходившей в политической и социальной сфере при формальном сохранении прежних институтов. Он находит здесь новые факты, например вмешательство женщин в общественную жизнь, которое возмутило бы греков предшествующей эпохи, старавшихся держать своих жен вдали от общества в гинекее. Это было следствием финансовых трудностей, о которых мы уже говорили. Призывая особенно состоятельных граждан, полис вынужден был обращаться к богатым женщинам. Естественно, он, как и прежде, доверял им исполнять религиозные функции при культах женских божеств — функции жрицы или неокоры (которая должна была следить за порядком в святилище, за содержанием священных построек и утвари). Но поскольку для этой должности все больше требовалось лицо, способное в существенной мере нести необходимые для культа расходы, то занять ее могли только богатые женщины; поскольку они щедро тратили личные средства, чтобы исполнять лежащие на них обязанности, полис, вполне естественно, выражал свою благодарность почестями и наградами. Так, например, в общественных местах или в святилищах начали устанавливать задрапированные женские статуи, которые обнаружены сейчас в огромном количестве и которые археологам очень трудно датировать, особенно когда у статуи утеряна голова (что бывает чаще всего). Это участие богатых женщин в общественной жизни значительно расширилось в эпоху Римской империи. В это время они даже получают самые настоящие чиновничьи функции, что было немыслимо в классическую эпоху. В качестве примера в числе прочих можно привести Кизик на азиатском побережье Пропонти