laudator temporis acti[46].
Наконец, цари, которым необходимо было завоевать признательность и преданность своих приближенных и помощников, старались проявлять щедрость по отношению к отдельным лицам. Полибий, превознося достоинства государя Пергама Эвмена II, чьим современником он был, не забывает подчеркнуть и эту его черту: «Он был так жаден до славы, что не только осыпал своими милостями полисы, но и одаривал богатствами отдельных людей, как ни один другой царь его времени» (XXXII, 8). Монарх, естественно, мог взять из своей казны значительную сумму, чтобы пожаловать ее любому по своему желанию; ему нравилось смущать своей щедростью одариваемого — это было по-настоящему поведение царя. Так, Птолемей VIII Эвергет II рассказывает в своих «Воспоминаниях», как он рассчитался по долгу, погасив его в многократном размере. Когда он правил в Кирене в середине II века до н. э., он вынужден был на год возложить на полис обязанности эпонима, которые исполняли жрецы Аполлона. Согласно обычаю, для ежегодного праздника Артемиды этот жрец собирал на большой пир прежних исполнителей этой обязанности и предлагал каждому в память об этой церемонии большой кувшин, наполненный изысканными кушаньями, мясом дичи, птицей, соленой рыбой, которую привозили издалека. «Что касается нас, — заявляет царь в сохранившемся пересказе компиляторя Афинея (XII, 73), — мы поступили иначе. Мы велели сделать огромные серебряные чаши, равные по цене затратам на обычные подарки; вдобавок к этому для каждого гостя мы дали полностью снаряженного коня с конюхом и фалерами, отделанными золотом, и мы пригласили их занять место в седле и таким образом вернуться домой». Как же было знати Кирены, ошеломленной и очарованной такой невиданной и неожиданной щедростью, не думать, что царь имеет иную природу, чем обычные люди?
Этим главным помощникам царь мог также пожаловать в пользование часть царских земель. Это называлось подарком, dorea, — обычай, который был не удивителен в эпоху, когда главным источником богатства была земельная собственность. В лагидском Египте о некоторых из этих имений, пожалованных царем своим друзьям, известно благодаря папирусам, в частности о пожаловании Птолемеем II Филадельфом своему министру экономики и финансов — диойкету Аполлонию. Расположенное на границе Фаюмского оазиса, в Филадельфии, это имение занимало площадь примерно в 2500 га, и о его систематической эксплуатации свидетельствуют 2000 папирусов из архивов управляющего Зенона. Речь не о полной передаче собственности, а о праве пользования, о передаче во временное владение части царских земель: во всяком случае, получатель в течение времени пользования этой концессии имел с нее значительные доходы, особенно если, как это делали Аполлоний и его служитель Зенон, старался распоряжаться ею наилучшим образом.
Этот же прием использовался, чтобы заручиться верностью наемных солдат, наделяя их землями, которые царь предоставлял им во временное пользование, пока владелец этой земли будет в состоянии служить в армии в случае необходимости. Такой земельный надел назывался cleros — отсюда слово «клерух», которым обозначали его держателя. Размеры клера варьировались в зависимости от ранга его владельца: в любом случае они позволяли клеруху не обрабатывать землю, а отдавать ее в аренду крестьянам. Эта система лучше всего известна по Египту благодаря папирусам. Со временем наметилась тенденция к переходу этого изначально пожизненного надела в наследственную концессию, а затем и в полную собственность. Такое закрепление греческих и македонских ветеранов в сельской местности как на азиатском Востоке, так и в долине Нила способствовало проникновению эллинского уклада в завоеванные страны. Несомненно, клерухи не жили непосредственно на своей земле, которую для них обрабатывали местные крестьяне: они поселялись в городе или в соседней деревне, где образовывали грекоговорящее общество, непосредственно соприкасающееся с местным населением. Так по-своему проявилась греческая традиция колонизации, всегда имевшая первой целью поиск в чужих странах пахотных земель, поскольку слишком скудные или слишком засушливые земли на их родине не могли прокормить ее население.
Проведя наш обзор, мы обнаружили основные черты монархического государства, сложившегося в эллинистическую эпоху. Оно кажется фундаментально отличным от прежнего, традиционного для греков представления о государстве как о полисе. В эллинистической монархии нет «гражданина» царства, так же как царь не воспринимается как должностное лицо, пусть даже верховное. Монархическое государство не отменяет греческий полис — оно существует в другой плоскости. Оно может включать в себя полис, не уничтожая его, но подчиняя его своим собственным целям. Эта система управления была предназначена для крупных, многосоставных, разнородных, полиэтнических территориальных образований, где варвары находились бок о бок с греками, где полисы, династы и народы сосуществовали друг с другом, где в гибких и одновременно эффективных рамках сохранялись разные обычаи и верования, где личность государя была постоянным и единственным ориентиром, потому что он был единственным, кто по неоспоримому праву копья обладал военным могуществом — очевидной властью, которую никто не мог оспорить, поскольку она подкреплялась победой или демонстрацией силы, которой он располагал.
Эта монархия родилась эмпирически, не имея теоретического обоснования. Необыкновенные походы Александра показали изумленным грекам, что способен создать один гениальный человек за несколько лет при весьма скромном количестве солдат. Эта демонстрация имела решающее значение, и урок вскоре был применен на практике диадохами, но имел разные последствия: по мере использования оказалось, что эта система эффективна только при достойном руководителе. Действительно, все держалось на личных качествах царя: те, кто в конце концов одерживал верх, могли утверждать, как Селевк Никатор, по словам Аппиана (Сирийские войны. 61), что «решения царя всегда справедливы и они суть закон, который признают все».
Конечно, потом появились философы, возобновившие апологетику монархического режима, которую развивали еще в IV веке до н. э. историк Ксенофонт в своей «Киропедии» и ритор Исократ в своих похвальных речах киприотским государям Эвагору и Никоклу. Но ссылки на общественное благо и следование государем добродетели всегда было для эллинистических царей лишь темой для рассуждений, оправданием a posteriori сложившейся ситуации. Верховная власть осуществялась сама для себя, и ей не нужно было доказывать свою необходимость, достаточно было ее эффективности — одно это устанавливало божественное право. Так, по крайней мере, это понимали греки, которые, несмотря на свою склонность к воображению, всегда демонстрировали поразительную готовность признать очевидность факта.
Царь, таким образом, не стремился править на благо своих подданных или упрочивать процветание своей державы. Если говорить о свободе греков, то она была средством пропаганды, а не догматом. Его целью было сохранить, прославить и расширить по возможности, во всяком случае полностью взять на себя роль вождя, которую он завоевал или получил по наследству. В поведении царей не было никакой идеологии, разве что доказательства легитимности его власти: для этого вводился культ государя. Но он не озадачивался ни благоденствием своего царства, ни вынашиванием каких-либо далекоидущих планов, кроме политических. Администрация эллинистического монарха стремилась сохранить в неприкосновенности свой авторитет, ввести порядок, который облегчал бы руководство, и получить с царских владений максимально возможный доход. Эта администрация была сугубо прагматична: обеспокоенность о справедливости, о филантропии, о милосердии, которыми цари любили похваляться, позволяла успокаивать умы. В зависимости от обстоятельств их сменяла строгость. Ни при какой другой форме государства власть не использовала столько уловок и оправданий.
Цари относились к грекам как к грекам, а к варварам — как к варварам, говоря с ними на их собственном языке. Принадлежавшие к греческой культуре, они считали естественным и удобным распространять свою цивилизацию и язык, но не видели необходимости навязывать их. У Селевкидов наряду с обиходным греческим языком беспрепятственно употреблялся обиходный семитский язык — арамейский. В лагидском Египте использовать египетский язык никогда не запрещалось, хотя официальные документы обычно составлялись на греческом. Государи не пытались подавить или искоренить местные верования, если только они не были связаны с политическими интригами против царской власти, как это было в случае с иудейскими традиционалистами во время восстания Маккавеев. Сами греки были благосклонны к чужим богам, которых с легкостью уподобляли своим собственным: их цари, можно сказать, не проявляли культурного деспотизма.
Зато, осознавая, что их держава — это их личная собственность, государи с удовольствием подчеркивали это. Поскольку греческая цивилизация была городской и сосредоточивалась вокруг городов, — только основывая, завоевывая и развивая города, царь мог явить свое фактическое господство. И чтобы сильнее дать это почувствовать, в соответствии с древнейшими эллинскими верованиями, придававшими имени бога или человека крайне важное, если не магическое значение, они зачастую давали своим вновь образованным или завоеванным городам династические названия — по своему имени или по имени членов своего рода. Ничто очевиднее не обнаруживало эгоцентристский характер эллинистического государства, как необыкновенное распространение этой новой топонимии, которая отражала территориальные масштабы и силу личной власти монарха: население, которое он там размещал или контроль над которым брал на себя, отныне свидетельствовало о величии царя.
Еще Александр подал тому пример, основав Александрию Египетскую и многие другие одноименные города, которые вплоть до самой Александрии Дальней (Эсхате) в Центральной Азии за Самаркандом напоминали о его походе от одного до другого края империи. Диадохи сделали то же самое: Птолемей основал Птолемаиду в Верхнем Египте, Антигон Одноглазый — Антигонию в Вифинии, Деметрий — Деметриаду в заливе Воло, Кассандр — Кассандрию и Фессалоники в Македонии, Лисимах — Лисимахию в Херсонесе Фракийском. Тот же Лисимах переименовал Антигонию Вифинскую в Никею — по и