более сплоченный и более закаленный строй, стоило только противнику обнаружить свое слабое место. Поскольку вся эффективность такой тактики зависела от способности удержать сомкнутыми свои ряды, несмотря на потери, фаланга могла занимать боевую позицию исключительно на непересеченной равнине. Также она была неспособна быстро развернуться и вынуждена была прикрывать свои фланги и тылы легковооруженными войсками и конницей, в противном случае был велик риск, что строй рассыпется. Эти требования объясняют, почему этот потрясающий военный инструмент, унаследованный от греческой традиции и усовершенствованный македонской монархией, в конце концов уступил место римской инфантерии, такой же боеспособной, но более маневренной. Полибий в связи со сражением при Кеноскефалах (XVIII. 28–32) замечательно анализирует различия между двумя тактиками и вскрывает причины, принесшие победу легионам.
Фалангу окружали многочисленные легковооруженные войска различного рода: лучники, пращники, пехотинцы без кирас с маленькими щитами, солдаты-варвары со своим традиционным оружием. Галаты сражались в соответствии со своими обычаями: они шли в бой почти обнаженными, с косматыми волосами, с негнущимся ожерельем (торквесом) на шее, с длинным мечом, с продолговатым щитом эллипсоидной или шестиугольной формы, усиленным в середине, с раструбными горнами в виде звериной пасти. Пергамские художники воспроизводили эти экзотические подробности в скульптурах, создаваемых в честь одержанных их царями побед против беспокойных соседей, и эта колоритность вошла в художественный арсенал мастеров и позже была воспринята скульпторами, творившими для Рима в ознаменование завоевания кельтской Галлии: галлы, изображенные на арке в Оранже, — это на самом деле галаты, такие, какими их знали атталидские цари двумя веками ранее в Анатолии, а не реальные противники Цезаря.
Конница со времен Филиппа и собенно Александра стала ударным родом войск. Несмотря на отсутствие стремян, она бросалась в атаку и некоторые эскадроны были покрыты броней. Она была очень эффективна против легких родов войск и иногда, как это произошло при Гранике или при Арбелах, решала исход сражения. Наряду с ней была одна значительная инновация: применение боевых слонов. Александр познакомился с этой военной силой, когда сражался с индийскими царями, в частности с Пором. Из своего похода он привез в качестве трофея несколько слонов вместе с их погонщиками; эти невиданные животные поразили воображение современников настолько, что на деревянной панели, украшавшей погребальную колесницу Александра, перевозившую его набальзамированное тело из Вавилона в Мемфис, была изображена вереница боевых слонов, на каждом из них сидели индийский погонщик и вооруженный македонский воин, как написано об этом у Диодора (XVIII. 27). Согласно историкам, и прежде всего Диодору, крайне внимательному к тактическим ходам баталий, в крупных сражениях между диадохами в бой вводились слоны — по нескольку десятков и даже сотен животных. Получив пятьсот слонов от царя Сандракотты Маурьи, Селевк I убедился в их эффективности и решающей роли в сражении при Ипсе в 301 году до н. э., когда он, по свидетельству Плутарха, помешал Деметрию и его коннице присоединиться к фаланге Антигона, которая осталась без поддержки, была окружена и сдалась (Жизнеописание Деметрия. 28–29). Впоследствии на слонов стали водружать четырехугольную зубчатую башенку, откуда двое или трое солдат могли стрелять из луков или метать копья: такие башни на слонах уже использовал Пирр в своем походе в Италию и Антиох I в сражениях с галатами в 275–274 годах до н. э. Отныне боевой слон, снабженный башней и частично защищенный латами, поистине играл роль танка, который одновременно использовал свою ударную силу и стрелковую мощь своего экипажа. Лагиды вместо индийских слонов использовали африканских, которых отлавливали в южных пустынях между Нилом и Красным морем охотники под началом специально назначенных для этой задачи офицеров. Но в качестве погонщиков по-прежнему были индийцы. Карфагеняне тоже переняли этот способ битвы, и римлянам пришлось столкнуться с их слонами, так же как раньше они встретились со слонами Пирра. Однако вскоре появились эффективные методы защиты от этих чудовищ: ни в битве против Ганнибала при Заме, ни в сражении с Антиохом при Магнесии римские войска не сильно пострадали от слонов противника, так что в эллинистических армиях вскоре перестали использовать этих животных в военных целях, кроме дальних государств Востока, где эта традиция, позаимствованная из Индии, сохранялась дольше.
Техника морского боя тоже подверглась инновациям, которые шли в двух противоположных направлениях: применение крупных кораблей, более мощных, чем триеры классической эпохи, и использование легких судов, удобных для пиратских действий. От триеры, конечно же, не отказались совершенно, но эти быстрые и легко управляемые конструкции не могли нести на борту боевые машины, и в их экипаже, состоявшем по преимуществу из гребцов, было слишком мало солдат — гоплитов и лучников. В 330 году до н. э. в афинском флоте кроме трехсот триер было восемнадцать тетрер, а через пять лет их стало уже пятьдесят. Мы не знаем, были ли это галеры с четырьмя расположенными друг над другом рядами гребцов или с двумя рядами весел и с двумя гребцами на весле. Скорее всего, второе, поскольку увеличение числа надстраивающихся рядов создавало почти неразрешимые технические проблемы: судно становилось слишком высоким, чтобы сохранять устойчивость в неспокойном море, а длина верхних весел не позволяла управляться с ними в одиночку. Таким образом, вероятнее предположить, что тяжелые галеры снабжались веслами на несколько гребцов, как это делается сегодня в Средиземноморье. Эти суда, естественно, были гораздо шире, чем изящные триеры, чтобы можно было установить длинные скамьи для гребцов: тексты упоминают о пентерах (с пятью гребцами на весле), а потом о галерах с шестью, семью, восемью и даже пятнадцатью, двадцатью и тридцатью гребцами на весле в эскадрах III века до н. э. О расположении весел на этих огромных судах нам остается только догадываться, поскольку на этот счет нет ни одного точного описания, ни одного художественного изображения. Но бесспорно, что их водоизмещение делало их способными нести на средней надстройке спреди и сзади или на верхней палубе катапульты, стрелявшие утяжеленными стрелами или каменными ядрами — настоящую бортовую артиллерию, которая значительно модифицировала морскую тактику. Вершина гигантизма была достигнута около 220–210 года до н. э., при Птолемее IV Филопаторе, в чудовищных размеров корабле, параметры которого сообщает Плутарх (Жизнеописание Деметрия. 43): 40 гребцов на весле, более 125 м в длину, более 20 м в высоту на корме (действительно всегда сильно надстроенной у античных судов), экипаж из 4000 гребцов, 400 матросов и 3000 солдат на борту. Однако, замечает Плутарх, этот корабль был построен исключительно для зрелища, а не для плавания, настолько он был ненадежен в море и трудно управляем, тогда как великолепные суда Деметрия (с пятнадцатью-шестнадцатью гребцами на весле) были весьма боеспособны и «достойны восхищения как за свою скорость и мощь, так и за свои огромные размеры».
Таким образом, цари, имевшие колоссальные ресурсы, снабдили свои флотилии этими громадинами, которые составляли костяк флота, тогда как менее богатые полисы, такие как Родос, довольствовались более скромными судами — триерами и тетрерами, предназначенными для защиты побережья и путей сообщения. Но во II и I веках до н. э., как мы видели, развивается морское пиратство, главные базы которого находились в Иллирии, Этолии, на Сицилии и Крите: эти морские разбойники, чьим разграблениям подвергались все прибрежные регионы Центрального и Восточного Средиземноморья, обеспечивали товаром невольничьи рынки, примером чему приключения Цезаря, который в юности был пленен киликийскими пиратами в Эгейском море, откупился от них за очень большую сумму, затем набрал в Милете небольшую эскадру, с которой вскоре застиг их врасплох и, вернув выкуп, распял их на крестах, как и пообщал им, еще будучи пленником. Эти пираты, как правило, использовали для своих набегов не крупные корабли, а много легких судов, быстрых и маневренных, которые шли одновременно на парусах и веслах и легко прятались в бухтах, чтобы напасть на торговые корабли. Даже флотилии царей и полисов не пренебрегали помощью этих судов, более маневренных, чем их огромные военные корабли. Во время битвы при Акции в 31 году до н. э. они сыграли свою роль в поражении Антония. Таким образом, различие между военным флотом эллинистического периода и более ранней эпохи касается не только размеров кораблей, но также их большого разнообразия, которое контрастирует с однородностью классических эскадр, главной составляющей которых была триера.
Торговые суда, бывшие обычным объектом нападения пиратов, тоже воспользовались прогрессом в судостроении: их размеры значительно увеличились, достигая порой максимально возможной для деревянных кораблей величины, превзойти которую удалось только в XIX веке н. э. Эти огромные грузовые суда имели длину более 40 м, как, например, тот, что затонул в начале I века до н. э. в открытом море у Махдии (Тунис) вместе с перевозимыми на нем колоннами и произведениями искусства. Поскольку длина их срединных поперечных балок превышала четверть длины самого корабля (около 12 м — судя по обломку у Махдии), можно вычислить приблизительно тоннаж этих грузоходов — порядка 400–500 т, то есть в два или три раза больше, чем у каиков, обычно использовавшихся в IV веке до н. э. Эллинистические инженеры сделали возможными крупные перевозки товаров, и прежде всего зерна, без которых Рим не мог бы выжить в имперскую эпоху. Два текста сообщают нам о необыкновенных кораблях, изумлявших античных авторов. В своем малом сочинении «Корабль, или Пожелания» Лукиан из Самосаты, этот грек из Верхней Анатолии, которого назвали Вольтером века Антон