между 289 и 281 годом до н. э. царица Арсиноя, жена Лисимаха и будущая супруга Птолемея II Филадельфа. На другом берегу потока находился длинный портик в несколько ярусов, театр и выдолбленная в склоне четырехугольная ниша, где в центре бассейна, наполняемого водами моря, возвышался знаменитый монумент Победы, стоящей на носу корабля, воздвигнутый в начале II века до н. э. Святилище, восстановленное по данным раскопок, полностью относится к эллинистической эпохе. Оно свидетельствует о процветании культа кабиров, получившего особое развитие во II веке до н. э.: сюда приходили приобщиться к нему из самых отдаленных мест, с островов Эгейского моря, из Малой Азии, Александрии, Кирены и даже Италии. Персей собирался укрыться здесь в 168 году до н. э. после своего поражения при Пидне. Кабиры считались также покровителями мореплавания. Поскольку они разделяли эту роль с Диоскурами, в результате произошло смешение Великих богов Самофракии и двух братьев Елены, так что на Делосе в 101 году до н. э. появился храм, посвященный «Великим богам Диоскурам Кабирам самофракийским». Феномен контаминации, или синкретизма, знавшего и другие примеры в ту эпоху, во времена Римской империи стал характерной чертой развития многобожия.
Если мистериальные культы несли утешение душе, то боги-целители приходили на помощь телу. Для них эллинистическая эпоха стала крайне благоприятным периодом. Культ Асклепия распространился от главного святилища в Эпидавре, которое продолжало привлекать верующих и в котором учащались случаи чудесного исцеления. Тем не менее бог требовал от поклоняющихся кое-что еще, помимо традиционного ритуала очищения: здесь добавлялось требование более возвышенное — требование нравственной чистоты. Эпиграмма, начертанная на храме (Палатинская антология. XIV, 71), выражает эту идею таким образом: «Пусть будет чист тот, кто вступает в этот храм, где воскуряется фимиам! Быть чистым — значит иметь лишь святые помыслы». Впрочем, если во врачебной практике в традициях Гиппократа имели прецеденты исцеления, даруемого Асклепием; безусловно, немалую роль в этом играли психологические средства, такие как самовнушение. Из Эпидавра культ распространился во многие другие места, например в Балаграи, в Ливии, возле Кирены, или в Лебену, на Крите. Эпиграмма Каллимаха (Эпиграмма. 54) предназначалась для вотивной таблички, посвящаемой лекарем Акесоном в храме Балаграи. Посвящавший обещал богу внести в храмовую казну дар в 100 драхм (одну мину), если его больная жена поправится. Он исполнил свой обет и упомянул об этом в посвятительной надписи на небольшой раскрашенной дощечке, которую прикрепил в храме по обету. Живой и занятный тон, который он использует, демонстрирует ту доверчивую непринужденность, с которой относились к своим богам греки: «Ты получаешь всю сумму долга, Асклепий, о котором Акесон договорился по обету ради своей жены Демодики: имей это в виду! Впрочем, если ты случайно забудешь об этом и о том, что тебе потребовалась одна мина, сия табличка это удостоверит».
Самый величественный храм Асклепия находился тогда на Косе, родине Гиппократа. Медицинская школа, имевшая здесь своих учеников и последователей, процветала и пользовалась большой популярностью. Находящаяся вне города, на отлогом склоне холма, где был благодатный источник, необходимый для любого лечения, на земляной насыпи в конце IV века до н. э. был выстроен храм и монументальный жертвенник. Поэт Геронд в 270 году до н. э. с иронией воспроизводит эту обстановку в своем произведении «Женщины, жертвующие Асклепию». Две кумушки скромного происхождения приходят в храм, чтобы освятить там петуха и принести вотивную табличку в благодарность за исцеление. Они любуются мраморными статуями, изображающими Асклепия и Гигиею («здоровье»), его дочь, стоящими возле жертвенника и изваянными двадцатью или тридцатью годами ранее сыновьями великого Праксителя. Они восторгаются другими произведениями искусства: группой, изображающей ребенка, обнимающего гуся за шею, портретом женщины с Коса, чье сходство с моделью их поражает. Они проходят в храм, двери которого только что открыл священнослужитель — неокор. Там они рассматривают чудесные картины художника Апеллеса, на которых изображены приготовления к жертвоприношению и которые приводят их в восторг своим реализмом, создающим полную иллюзию достоверности. Наконец, они кладут свой обол «в пасть бронзовой змеи», которая служила крышкой сосуда для сбора пожертвований и, довольные, удаляются, чтобы устроить у себя застолье с петухом, которого они только что заклали, не забыв отделить от него заднюю часть в пользу неокора, который таким образом получал свою плату натурой. Этот диалог — живописнейшая картина, воспроизводящая сцену из повседневной религиозной жизни.
Чтобы принимать растущие толпы паломников, во II веке до н. э. храм на Косе был значительно расширен: уже существующая площадка была надстроена еще двумя, полностью преобразившими ансамбль. Нижняя образовывала широкую четырехугольную площадь примерно 100 х 50 м, ограниченную стеной, опирающейся на первоначальную террасу, и большим портиком, занимающим три другие стороны: это была зона приема, куда попадали по пандусу и через проем портика. Оттуда широкая лестница вела в зону жертвенника и в храм. Наконец, еще выше находилась третья площадка, венчающая ансамбль и отражающая в обратном порядке расположение первой террасы: портик на три стороны, четвертая открывается на святилище и деревню, наверху крепкая подпорная стена; в середине этого верхнего яруса возвышался новый храм, больше старого, с прекрасным дорическим перистилем; он был обращен к первоначальному жертвеннику, расположенному на среднем ярусе, и их связывала монументальная лестница, заканчивающаяся фасадом верхнего храма. Эта внушительная архитектурная композиция с тремя ярусами, обрамленными портиками. Стремление подчеркнуть симметрию с помощью расположенных на одной оси лестниц и верхнего храма отвечала новому вкусу: она предваряла величественные ансамбли, которые так любили римляне в эпоху империи и первый потрясающий пример которых на итальянской земле явил собой храм Фортуны в Пренесте (Палестрине), сооруженный во времена Суллы.
Асклепий был не единственным богом-целителем. Эту роль играли также многие другие божества, боги или герои. Например, Сарапис — оригинальное творение этой эпохи, заслуживающее особого внимания: это действительно замечательный пример того, как греки в соприкосновении с религиями завоеванных или варварских народов иногда заимствовали у них богов, чтобы ввести их в эллинический пантеон. Это обогащение греческой религии чужеземными элементами считается, не без основания, одним из главных вкладов эллинистической эпохи. Следовало бы также изучить характер этих заимствований, и пример Сараписа здесь показателен. Происхождение нового культа является предметом противоречивых традиций, которые приписывают его введение одному из трех первых лагидских монархов. Но авторитетные документы свидетельствуют, что он был установлен в эпоху Птолемея I Сотера; в любопытном фрагменте у Тацита (История. IV, 83–84) рассказывается, что этот царь увидел сон, который внушил ему привезти из храма в Синопе на Черном море статую этого бога. После совета с Дельфийским оракулом Птолемей не без труда добился, чтобы народ Синопы отдал ему эту божественную статую, изображавшую у них Зевса, но «хтонического» Зевса, напоминающего Аида, хозяина преисподней, связанного с Персефоной. Привезенная в Александрию, статуя была установлена в старом египетском квартале Ракотис, где для нее был построен храм на месте маленького местного святилища Сараписа и Исиды. Имя Сараписа, по-египетски Осераписа, носил местный бог, в котором соединились две божественные личности, первоначально четко разделявшиеся: знаменитый Осирис, супруг Исиды, и бык Апис, которому поклонялись египтяне в Мемфисе и мумия которого хранилась в огромном подземном некрополе в Серапеуме. Имя Сараписа было дано новому богу, привезенному из Синопы в Александрию, но кроме этого ничего египетского больше в нем нет: во всем остальном это абсолютно греческий бог. Благодаря различным документам нам известен вид этой статуи. Она напоминала статуи Зевса, Аида и Асклепия: величественная голова с длинными волосами, крупными прядями, спускающимися на лоб, и густой бородой; голову вместо головного убора венчала своего рода высокая корзина почти цилиндрической формы — калаф, который называли также латинским словом модий, с растительным орнаментом из оливковых ветвей или пшеничных колосьев. Бог был задрапирован в греческие одежды; он сидел на троне, возле которого находился Кербер, чудовищный пес преисподней. Другие изображения на имперских монетах показывают Сараписа стоящим, полуобнаженным, с жезлом в руке и калафом на голове, с сидящим у его ног Кербером, что напоминает изображения Зевса, только без калафа и Кербера. Считается, что его первая статуя была сделана Бриаксием, знаменитым скульптором IV века до н. э., работавшим около 350 года до н. э. в мавзолее Галикарнаса. Скульптор действительно во второй половине IV века до н. э. с большой долей вероятности мог выполнить для Синопы эту статую Зевса-Аида (Юпитера-Диса), о которой говорит Тацит. Во всяком случае, хотя он и был переименован в Сараписа в Египте, в его облике для греков не было ничего необычного.
Что касается его культа, о нем сообщают два свидетельства: Каллимах сочинил две посвятительные эпиграммы для пожертвований Сарапису. Одним из этих пожертвований был светильник с двадцатью гнездами для плошек, то есть исключительных размеров и яркости, который, как говорит поэт, затмевал своим светом вечернюю звезду. Вторая эпиграмма сообщает о посвящении критским наемником своего колчана и лука после военного похода против Эвгесперид, в Киренаике, в начале царствования Птолемея III Эвергета, в 246 году до н. э. Ни то ни другое пожертвования не имели в себе ничего экзотического и могли быть посвящены абсолютно любому греческому богу. Культ Сараписа, несмотря на его имя, таким образом, был действительно греческим культом, обязанным своим происхождением грекам, обосновавшимся на египетской земле, точно так же как раньше греки Ливии установили у себя культ Зевса-Амона — греческий культ, адаптировавшийся в Киренаике. Оба эти культа вовсе не свидетельствуют об ослаблении религиозной традиции эллинов, которая приспосабливалась к чужой культуре. Культ Сараписа не является результатом соединения или, как го