орый остается самой чувственной любовной беседой в античной поэзии. Неоспоримый создатель быстро устаревшего жанра, этот эмоционально утонченный поэт не заслуживает опалы, наложенной на него менее изысканными Соперниками, к которым можно с оговорками причислить самого великого Вергилия.
Каллимах, ученый, автор «Причин», «Элегий» и «Гимнов», был библиотекарем в Александрии при Птолемее Филадельфе и Птолемее Эвергете. Воодушевляемый обостренным сознанием великого достоинства поэзии, он ненавидит критиков, «бичей поэтов, погружающих во мрак разум детей, клопов, пожирающих прекрасные стихи». Жаль, что он так любил раритеты, намеки, упивался тяжелым слогом.
Его непримиримый враг [9]* Аполлоний Родосский своей «Аргонавтикой» как бы провел параллель «Одиссее»: <102> плагиат был бы непереносим, если бы не было великолепного изображения страсти Медеи. Арат, любимец Антигона Гоната, пошел еще дальше: в «Феноменах» он стихами изложил астрономическую систему Евдокса Книдского и показал, что самая высокая философия может быть совместима с поэзией. Ликофрон, прозванный Темным, библиотекарь Птолемея Филадельфа, в длинной монодии Александра передал пророческий плач несчастной Кассандры, предсказавшей даже будущее величие Рима. Он владел искусством смелого определения (например, Клитемнестру назвал «почтительной распутницей»), но слишком часто терялся в непонятных тонкостях геометрической поэзии {59}. Геронд проявил себя в миме – вольном, плутовском жанре, которым не пренебрегали даже наиболее выдающиеся поэты эпохи. В своей одноактной пьесе «Школьный учитель» он выводит на сцену типичных персонажей: глупую и жадную женщину среднего класса, мечтавшую дать образование сыну; ленивого, хитрого, озорничающего мальчишку; учителя, который использует самые разные телесные наказания. Его Сводник, пытаясь через суд вернуть похищенную воспитанницу, говорит елейным, полным двусмысленности языком, свойственным людям профессии сводника.
Многочисленные эпиграммы «Антологии» (искусственного сборника позднего периода, который содержит также немало произведений римского и византийского времени) свидетельствуют в минорном тоне об изысканных и манерных вкусах, свойственных эпохе эллинизма.
Эта поэзия не заслуживает того пренебрежения, с которым к ней часто относятся. Она гораздо большее, нежели «упражнения ученой собачки», к чему ее нередко пытаются свести. Современным языком, удивляющим при первом знакомстве с ней, она выражает новые чувства и эмоции. Она воодушевляется поиском формального совершенства, которое и превратит ее в естественный образец для тех, кто на протяжении веков будет стремиться к искусству ради искусства.
Знание филологии
Несмотря на презрение Каллимахом труда грамматиков эллинистической эпохи, труд их был весьма полезным. Они создавали новую отрасль знания – критику текстов, которая по мере формирования больших библиотек становилась все более и более необходимой. <103>
Имена грамматиков заслуживают того, чтобы их помнили, так как благодаря им мы располагаем правильными текстами великих греческих писателей. Зенодот из Эфеса, до того как стать библиотекарем в Александрии, был наставником Птолемея Филадельфа. Он издал гомеровские поэмы и открыл путь диортотам (исправителям). Аристофан из Византия (библиотекарь при Птолемее Эвергете) выпустил в свет Гомера, Гесиода и лириков, дав великолепные комментарии к ним. Имя Аристарха, его самого замечательного ученика и последователя в Библиотеке, известного прежде всего своим комментарием к Гомеру, стало нарицательным для определения строгого судьи. Вместе со своим учителем он начал создавать канон (т. е. список) классиков, который быстро становится общепризнанным. Наконец, соперник Аристарха – Кратет из Малла (библиотекарь в Пергаме), комментатор Гомера и Гесиода, написал значительный труд по стоической философии.
Историография III в. до н. э.
Историография в эллинистический период сильно видоизменилась. После Эфора из Кум (ученик Исократа, автор «Всеобщей истории», которая охватывает период от возвращения Гераклидов до 340 г. до н. э.) она включила в круг своих интересов помимо Греции Восток, который после походов Александра сделался грекам гораздо ближе, и Запад, к которому понемногу привлекали внимание римляне. Но число событий так возросло, круг необходимых исследований столь расширился, что историки сделались кабинетными учеными, за исключением Полибия.
Полибий, несомненно, поднялся над своими предшественниками и соперниками именно благодаря тому, что был непосредственным очевидцем описываемых событий. К тому же история все более и более становилась научным исследованием и отвергала порой какое бы то ни было литературное влияние.
Труды великих историков III в. до н. э. дошли до нас только во фрагментах, и авторы сильно различаются по методу, а также по таланту.
Иероним из Кардии служил у македонских царей и вплотную сталкивался с событиями, которые изложил в <104> «Истории диадохов» и «Истории эпигонов». Его труды («самое значительное из того, что было написано о пятидесяти годах, последовавших за смертью Александра»,– Ф. Якоби) привлекают внимание ясностью и содержательностью. Отнюдь не живописательны, а абстрактны, они незаменимы для установления фактов и их понимания.
Эти работы были широко использованы Диодором и Плутархом, но они плохо написаны, и, по словам Дионисия Галикарнасского, их невозможно читать «из-за отсутствия гармонии стиля».
Дурис Самосский (в «Истории Греции» и «Истории Македонии») описывает события с 370 до 280 г. до н. э. Он же автор «Истории Агафокла». Также не обладая большим литературным дарованием, он отличается здравым смыслом, умеренностью и интересом к пикантным историям.
Филарх продолжает Дуриса и доводит повествование до 220 г. до н. э. У него явная склонность к патетическим сценам, к пафосу, за что его порицает Полибий. Труды Филарха привлекают образностью, динамичностью изложения, забавными историями; понятно, почему Плутарх так много позаимствовал у него для своих биографий.
Самый крупный историк III в. до н. э.– Тимей из Тавромения, автор «Истории Сицилии», дополненной «Историей Пирра». Изгнанный Агафоклом со своей родины, он скрывался в Афинах и на протяжении пятидесяти лет до возвращения на Сицилию при Гиероне II писал свои труды.
Этот замечательный знаток проделал обширнейшую работу, прочтя все, что было написано по интересующему его вопросу; использовал он и подлинные документы. Высказывая о предшественниках живые суждения, он демонстрирует невиданную силу критического ума. Проявив интерес к хронологии, Тимей успешно пытается свести в единую систему даты календарных систем Афин, Спарты, Аргоса, Олимпии... Его иногда судят по колким критическим замечаниям, высказанным в его адрес Полибием, который упрекал Тимея в слишком книжных знаниях и особенно в склонности к риторике. На самом деле жажда знаний заставляет Тимея обратиться к областям, прежде обойденным вниманием, например к варварскому Западу, и в частности Риму, к которому он первый привлек внимание. <105>
Рационалистическая история: Полибий
Тимей был затмен славой Полибия (около 210– 125), который совершил настоящую революцию в историографии и был, безусловно, одним из самых плодотворных и глубоких умов эллинистической эпохи. Родом из большой мегалопольской семьи, этот молодой человек являлся одним из заложников, которых Ахейский союз вынужден был выдать после битвы при Пидне. Он прожил сорок лет в Риме, где завязал знакомства с самыми благородными мужами города, в частности с сыновьями Сципиона Эмилиана. Для него, как и для Фукидида, история была как бы искуплением за ссылку. Как и великий афинянин, он вносит в нее реальные знания войны и политики. В своем основном труде – «Истории» Полибий рассказал, как Рим завоевал мир. Повествование охватывает период с 221 по 146 г., но в виде вступления дан обзор событий от 264 г. до н. э. Весь период, изложенный в хронологическом порядке, разделен на сорок книг, из которых только первые пять сохранились полностью.
В самом начале своей работы Полибий приписывает истории двойную дидактическую цель – политическую и моральную: извлекать уроки для государственных деятелей и учиться переносить удары судьбы. Заявляя о себе как о прагматике, он отвергает все, что не соответствует этим целям, в частности риторику.
Для достижения этих целей Полибий должен искать причины событий, и здесь он выступает как верный ученик Фукидида. Как и последний, Полибий требует различать поводы и истинные причины войн. Как первостепенные среди причин он выделяет деятельность сильных личностей (таких, как Ганнибал или Сципион), характер государственных учреждений и нравов (он считает, что соперничество между Римом и Карфагеном было неизбежным в силу некоего детерминизма), экономические факторы (он великолепно показывает роль, которую сыграли в римской политике капитал, биржа, купцы), социальные факторы, настаивая на важной роли малонаселенности в упадке Греции. Таким образом, для него история – не изложение фактов, а продукт осмысления действительности, ориентированный на пользу.
По мнению П. Педеша, чтобы воздать историку должное, его надо сравнить с прославившими эпоху учеными – Эратосфеном, Кратетом, Агатархидом. Полибий был движим теми же чувствами, что и эти ученые, – «любопытством, <106> любовью к разуму, пристрастием к тщательности и точности, чувством синтеза, верой в науку».
Несмотря на старание объяснить все с позиции разумного и рационального, Полибий часто упоминает Тюхе (Фортуну). Но «случай», судя по всему, он допускает в историю не чаще, чем Провидение. Таким образом, Тюхе представляет собой нечто вроде остаточного явления, ибо событиям человеческой жизни автор старается найти естественные причины. Так, по его мнению, римские завоевания – это результат продуманного плана я продукт исключительных качеств римского народа.