За последние десять минут меня никто не убил, поэтому мысли перетекли в вопросы. Как отсюда выбраться? И где отец?
Мой папа странный человек. Имя неизвестного мне происхождения – Ноян. И фамилия, будто случайно выбранная из списка английских фамилий, – Брасс.
Ноян Брасс.
На этом странности моего отца не заканчиваются. Но об этом я еще успею рассказать.
Прошло семь часов. Не точно, но примерно семь часов с тех пор, как отец забрал меня из школы.
Когда я отключилась?
С момента пробуждения я хожу взад-вперед, чтобы согреть промерзшее тело. Сухие листья под ногами уже не хрустят – я их истоптала, превратив в вязкую осеннюю смесь цвета жидковатой заветренной горчицы. Но это лишь предположение, ведь лунный свет не может проникнуть сквозь густоту высоких сосен. Моя рука периодически тянется к заднему карману школьных брюк, но я не поддаюсь. Мой отец скоро вернется. Он всегда возвращается.
Вот только мне еще не приходилось просыпаться в лесу и не иметь ни малейшего понятия о том, что происходит. Обычно я нахожусь в сознании, когда отец одаривает меня любящей улыбкой, захлопывает перед лицом дверь внедорожника и уезжает прочь. Если бы в машине существовала кнопка «гнусно повилять задом», то папа, я уверена, нажимал бы на нее чаще, чем на педаль газа.
Отец постоянно подвергает мою жизнь опасности. Он не оставляет меня в безопасных местах. Мои будни состоят из заковыристых подвохов и маленьких испытаний на смелость или смекалку. Чаще всего мой пятничный вечер проходит именно так. Прежде папа возвращался за мной через три или четыре часа. И неважно, где он оставлял меня: в горах, в заброшенном торговом центре или на улицах сомнительного района. Он находил меня, и мы возвращались домой.
Но его проверки на готовность бессмысленны. Если бы мир близился к своему логичному концу, то что бы я с этим сделала? Одно мое действие не изменит судьбу вселенной, а значит, мне и не нужно бесконечно готовиться ко всему этому.
Где-то вдали кто-то устрашающе завыл.
Я прикусила губу и сдалась. Не сомневаюсь в своих физических способностях, но не горю желанием отбиваться от медведя или волка. Поэтому потянулась к заднему карману, и синеватый экран мгновенно осветил мое хмурое лицо.
– Уже час ночи? – Я фыркнула. – Издевательство.
Держать родную дочь в лесу, к тому же ночью, уж точно перебор даже для моего отца. Я без промедлений набрала его номер, и в динамике послышались первые гудки. Отец обычно берет трубку со второго. Даже сон не мешает ему ответить, словно папа всегда настороже.
Но мой звонок остался без ответа.
– Это уже не смешно. – Я еще сильнее нахмурила брови.
Палец замер над номером мамы, но я покачала головой. Не буду лишний раз тревожить ее. Наверняка папа дома, сидит в своем излюбленном кресле в гостиной и ждет, когда я самостоятельно вернусь домой. Я вздохнула. Как же мне повезло с отцом и его замашками.
Я его люблю. Правда. С отцом мы часто перегибаем палку, огрызаемся из-за сущей ерунды, разрешаем конфликты молчаливым бойкотом, однако быстро остываем. Если поведение папы невозможно предсказать, то мама – полная его противоположность. Она не повышает голос и не показывает слабость. Но любой звонок с незнакомого номера или внезапный стук в дверь заставляет ее замереть в ожидании. Даже если отец рядом.
Спустя двадцать минут благодаря навигатору мне удалось выйти на дорогу и вызвать такси. Слава современным технологиям! Однако пары купюр, найденных под чехлом телефона, хватило лишь на половину пути домой. Поэтому дальше пришлось идти пешком. Надеясь, что телефон не сядет, я открыла приложение с навигатором, вбила зазубренный адрес, вставила лишь один проводной наушник в ухо и последовала за командами монотонного женского голоса.
Год назад мы с родителями переехали в Россию. Однако частые переезды – всего лишь часть моей рутины. За свои семнадцать лет я поменяла десять школ в десяти разных странах. Это объясняет, почему дома мы говорим на нескольких языках. С английского, смешанного с японским, с легкостью переходим на русский. Странно, не правда ли? Казалось бы, откуда нам знать русский? Но все дело в том, что мне уже приходилось ходить в русскоговорящую школу, когда мы недолго жили в Беларуси и Молдове. С двумя другими языками все проще. Моя мама японка. А отец – из семьи неких европейских аристократов. История их любви началась со знакомства в аэропорту. Моя мама забеременела задолго до того, как родители решили пожениться, но их семьи не приняли такой союз. Вот моим родителям и пришлось бежать. Мы переехали в Москву, когда папа посчитал, что пора пожить в шумной столице. Мой странноватый отец – мастер боевых искусств, поэтому работать среди молодежи ему в самый раз. А мама устроилась в один из салонов красоты в центре города, где она использует свои ценные секреты японской молодости.
Спустя час я без происшествий добралась до самой обыкновенной улицы с домами-муравейниками за пределом Третьего кольца. Среди одинаковых высоток я отыскала свой подъезд, отключила навигатор и направилась к домофону. Нашла ключи в одном из карманов, отперла дверь, поднялась на третий этаж и наконец зашла в дом.
На часах около трех ночи. В квартире тишина. Свет горел лишь на кухне, над плитой. Я стянула кеды в коридоре, но обуви отца не заметила. Рядом с балетками мамы не нашлись те самые сапоги, которые он неизменно выбирал вот уже несколько лет. Это меня не удивило, ведь папа постоянно уходит из дома. Возвращается через день или даже два. Мама относится к выходкам отца спокойно, поэтому его пропажи не кажутся мне подозрительными. В отношениях родителей нет места сомнениям. То, как они смотрят друг на друга, то, как обмениваются улыбками, понятными только им двоим… Да, пожалуй, вечной любви у них не отнять.
Я на носочках прошла по скрипучему паркету и как можно тише прошмыгнула мимо спальни родителей. Остановилась лишь раз, когда послышался звонок телефона. Мама мигом ответила сонным голосом, приглушенно доносившимся через закрытую дверь.
Я не стала подслушивать. Некоторые клиентки мамы, дамочки за сорок, готовы в любое время дня и ночи записаться на очередной прием, лишь бы удержать ускользающую молодость.
Я направилась к своей комнате, не глядя на фотографии в коридоре. Юное лицо старшего брата запечатлено почти на каждой из них.
Не помню, когда в последний раз мое тело было настолько тяжелым от усталости. Но после такой «прогулки» прыгнуть в кровать равносильно преступлению. Я с сожалением взглянула на постель и прошествовала прямиком в ванную комнату. Сняла с себя школьную форму, включила горячую воду и потянула за пластиковую шторку душевой кабинки.
Не знаю, то ли от сонливости, то ли от проведенного на природе времени, мои мысли затянуло в плен непрошеных воспоминаний. Перед глазами возникло лицо брата.
Его улыбка…
Его необыкновенные глаза…
Необъятное сердце и терпеливость…
Аксель… Аксель Брасс был настоящим старшим братом, пусть и родился всего на год раньше меня. Он был братом, который таскал меня за собой, даже если его друзья были против. Братом, который защищал от наказаний родителей. Чего бы я ни натворила по детской глупости, Аксель неизменно меня прикрывал.
Мысли об Акселе отозвались болью в сердце. Поэтому, вздохнув, я подставила лицо под струю горячей воды в надежде смыть не только лесную грязь, но и детские воспоминания.
Вдруг дверь моей комнаты скрипнула. Кто-то вошел, и я напряглась.
– Элли? – раздался голос мамы. – Anata desu ka?[3]
Она говорила на японском. Это редкость. Но ее голос звучал тревожно. Мало что могло ее так взволновать. Только что-то такое, что… что…
Я выключила воду, схватила полотенце и пулей выскочила из ванной комнаты, чуть не поскользнувшись. Мокрые волосы тут же прилипли к спине.
– Что такое, мама?
– Элли…
– Мам?
Мама стояла на пороге комнаты, все еще одетая в серую ночнушку. Длинноногая, тоненькая и красивая. Густая коса растрепалась после сна, черные раскосые глаза наполнились слезами. Лицо бледное, но впалые щеки покраснели от тревоги. Остановив взгляд на мне, мама застыла с открытым ртом. Молчание повисло между нами, и мое волнение не только пробудилось, оно взбунтовалось, требуя объяснений. Я видела маму такой лишь раз. И случилось это почти одиннадцать лет назад. Худшие воспоминания вновь грозились воплотиться в реальность.
– Мама, – тверже позвала я ее.
– Элли. – Она прикрыла рот руками, покачав головой, и пробормотала что-то на японском. Ее шепот был полон эмоций, но слова, сотканные из двух языков, я расслышать не могла.
– Мама, я тебя не понимаю.
И тут она очнулась. Бросилась ко мне в объятия, схватив за плечи и притянув к себе. Ее одежда тут же пропиталась влагой.
– Ма…
Я умолкла, почувствовав, как она дрожит. Во рту пересохло, и тело оцепенело.
– Мне так жаль, Элли, – сказала она, и я перестала дышать. – Прости меня.
Мама прикоснулась к моему лицу холодными ладонями, убрав мокрые волосы. Ее нижняя губа задрожала, когда она вцепилась в меня так, словно кто-то мог разделить нас.
– Я бы хотела, чтобы у нас было больше времени, – прошептала она, погладив меня по щеке. – Прошу, Элли, будь сильной, ладно? Стань сильнее нас.
Слезы скатились по ее высоким скулам, ноги подогнулись, и мы вместе упали на пол, но из объятий мама меня не выпустила.
– Что случилось? – в последний раз спросила я, зная, что мое сердце вот-вот разобьется на осколки.
– Gomen nasai[4], Элли, – прохрипела мама. – Это папа, Элли… Это наш папа.
По шкале от одного до десяти насколько я готова никогда не двигаться, никого не видеть и ни с кем не разговаривать?
Десять из десяти.
Однако жизнь не станет ждать, пока ты оправишься после утраты, верно?
Утро понедельника наступило незаметно, два последних дня прошли как в тумане. Со вчерашнего вечера я сижу дома, на полу в коридоре, опершись спиной о стену, покрытую шершавыми обоями. Я смотрю на сделанную в далеком детстве фотографию, висящую в рамке. На цветной картинке моя небольшая семья стоит в обнимку. Мама со сдержанной улыбкой, папа с ухмылкой, и мы с братом перед родителями. Рука Акселя треплет мою макушку, и я надуваю щеки так, словно еле сдерживаюсь, чтобы не шлепнуть его. Позади нас – огромный стадион.