Я до сих пор помню, как папа поймал прохожего, вручил ему серебристую камеру Canon и попросил запечатлеть этот момент. На фотографии Аксель в толстовке, в той самой, что и на мне сейчас. Его любимая толстовка, купленная в день долгожданного матча в Нью-Йорке. На фотографии моему старшему брату семь лет. Он улыбается шире всех. Той самой улыбкой, которая не оставляла сердца равнодушными. Улыбка брата сияла столь же ярко, как и его необычные серые глаза с приподнятыми уголками. Такие же, как у меня. Форма глаз от мамы и цвет от папы.
Тогда купленная толстовка висела на брате мешком. Аксель нарочно взял ее на четыре размера больше. Сегодня эта толстовка была бы ему в самый раз. Прошло одиннадцать лет, и даже мне она великовата.
Я ношу ее с тех пор, как брата не стало.
А теперь не стало и отца.
Внутри меня, под ребрами, что-то ноет с тех пор, как я услышала страшную новость и пришла с мамой в морг на опознание тела. Грудь раздирает жуткая боль, и я не знаю, как с этим справиться. Каждый вдох и выдох дается с трудом, и кажется, что это никогда не пройдет.
– Шаг за шагом, Элли, – напомнила я себе шепотом.
Затем прикусила губу. Больно. И выдохнула. Резко. Отвела взгляд от фотографии и посмотрела на экран телефона. Ровно семь утра. Пора идти.
Я поднялась, еле словив равновесие, и направилась в свою комнату. Уже там стянула толстовку и пижамные штаны, из которых не вылезала почти все выходные. Сходила в душ, затем надела школьную форму, собрала влажные волосы в пучок на макушке и больше к ним не притрагивалась.
Я взглянула на свой рюкзак. Он лежал у кровати, там же, где я его и оставила. Местная полиция нашла его во внедорожнике отца и передала нам. Моя школьная сумка стала свидетелем произошедшего с папой. Замечательно. И как мне носить рюкзак в школу?
На выходе из комнаты я остановилась и взглянула в зеркало. Вид у меня был, мягко говоря, ужасный. Волосы мокрые, форма, как и я сама, вся помятая. Лицо уставшее, однако глаза не опухли, а нос не покраснел.
Ведь я не плакала.
Мама не переставала рыдать после того самого звонка. Но я не проронила ни слезинки. Почти не разговаривала и ничего не ела вот уже два дня. Однако слез не было.
Я вышла из комнаты и хлопнула дверью, оставляя мысли позади. Заглянула в гостиную, убедилась, что мама еще спит, и подошла ближе. Мама тихонько посапывала с опущенной головой, сидя в кресле отца и закутавшись в плюшевый плед. На скулах виднелись следы высохших слез, прямой нос покраснел, и кожа вокруг него иссохла. Мама так и не притронулась к ужину, который я оставила на кофейном столике. Множество скомканных салфеток валялось на ковре, на подлокотниках кресла и даже на пледе.
События после смерти отца разворачивались быстро. Мама хотела закончить со всем как можно скорее. Она отказалась от вскрытия и традиционных похорон, однако согласилась на кремацию.
Субботнее утро мы провели в участке.
А вчера нам передали урну с его прахом.
Слишком быстро.
Я видела его. Видела своего папу, его безжизненное тело и раны от последнего удара. Запоминала черты его молодого лица, загорелую кожу, длинные ноги и рыжеватые волосы, стянутые в низкий хвост на затылке. Прикасалась к его бесчувственным рукам. Смотрела, как его накрыли простыней и укатили прочь. Однако даже это не вызвало слез.
Возможно, мне нужно время. Но, может, я просто бессердечная корова.
Выйдя из квартиры, я спустилась по пыльным ступеням подъезда. Небо уже затянуло плотными облаками. Чувствую, грянет мощный осенний ливень, но возвращаться за зонтом не хотелось.
Я достала телефон, вбила в навигатор адрес школы, вставила наушник в ухо и зашагала вперед. Моя школа находится всего в пятнадцати минутах от дома, но запомнить путь за последний год мне так и не удалось. Привычное дело. С самого детства я терялась даже в хорошо знакомых районах. Мой отец диагностировал у меня топографический кретинизм. Различные врачи лишь забавлялись и говорили, что все пройдет с возрастом.
В детстве меня повсюду таскал за собой Аксель, с ним я не терялась. Но после его… ухода я передвигалась самостоятельно, за исключением тех случаев, когда отец устраивал «тесты на выживание».
Через шестнадцать минут я добралась до самой обыкновенной двухэтажной школы нашего района. Как только вошла, в нос ударил знакомый запах из столовой. Смесь из «ароматов» соленой каши, сладкого черного чая и масла на черством хлебе.
Занятия вот-вот должны были начаться, и шумный коридор был забит учителями и их учениками. Кто-то разговаривал между собой, кто-то бегал и дурачился, кому-то за это делали замечание. Некоторые ученики умоляли преподавателей о втором шансе, другие же делали вид, что никакую контрольную работу не провалили.
Я смотрела только вперед. На меня же оборачивался почти каждый. Кто-то бросал взгляды исподтишка, кто-то пялился без стеснения. В нашем районе любая новость разлетается со скоростью света. Не пройдет и часа – и вот даже помойная крыса знает, что вчера ты заказал пиццу с ананасами и ветчиной.
– Ну ты только посмотри на нее, – прошептала одна из учительниц, чьи кудри неудачно подчеркивали плешину на макушке. Она вела химию у выпускных классов. – Взгляни на это лицо. Ей все равно!
– Бедная Айя, – с придыханием произнесла имя моей мамы другая учительница, она преподавала у меня географию. – Как же ей пережить такое горе? Еще и осталась с такой дочерью совершенно одна. Может, занесем ей коробочку конфет после работы? Чай попьем…
Я сжала челюсти, но шаг не замедлила и продолжила искать номер кабинета. Мой топографический кретинизм проявляет себя даже в здании школы. Я шмыгнула в приоткрытую дверь, только чтобы проверить, не это ли кабинет биологии. Не мой класс и не мой преподаватель. Я вынырнула обратно в коридор и пошла дальше, пока группка старшеклассников провожала меня пренебрежительными взглядами.
– Я слышала, она вела себя так же, когда умер ее брат, – пропищала одна девчонка, дергая за руку свою подружку. – Как там его звали? Еще такое странное имя было…
Без понятия, откуда им известно о моей реакции на смерть брата, если тогда мы жили в другой стране. Но за свои семнадцать лет я успела убедиться в том, что этот мир невероятно мал. Кто-то знает кого-то, и этот кто-то передал кому-то чей-то секрет. Не удивлюсь, если через пять рукопожатий я знакома с премьер-министром Канады.
– Говорят, ее брат был таким хорошеньким! – раздосадованно добавила одна из старшеклассниц, подтверждая мои догадки. – Ну, до того как умер ни с того ни с сего. Как же его там звали? Аксель или Элио… Одно из двух, но имя было очень странным.
Элио. Как же давно я не слышала этого имени. Так звали моего брата по паспорту. Родители не отличались особой оригинальностью, когда давали нам имена. В частности, учитывая тот факт, что мое полное имя – Эллиот. А такое обычно дают мальчикам, но мама с папой закрыли глаза на эту несостыковку.
«Эллиот» и «Элио» не особо уживались в одном доме. Поэтому за мной закрепилось коротенькое «Элли». А брат попросил называть его исключительно Аксель. Именно так звали его любимого персонажа из какого-то супергеройского мультфильма. Признаюсь, Аксель ему шло гораздо больше.
Я рыскала по коридору в поисках кабинета. Ученики продолжали шептаться за спиной. Одноклассники обо мне и прежде сплетничали, и для меня это давно не новость. В каждой школе меня недолюбливали по разным причинам. Для кого-то я была слишком молчаливой, другие считали меня слишком странной, чтобы влиться в их общество. Некоторые смеялись над моим именем, пока другие подшучивали над моими занятиями боевыми искусствами с отцом. Они не знают, как ко мне подступиться, но я и не настаиваю. Тишина лучше фарфоровой дружбы. Для дружбы требуются чувства, а для чувств нужна постоянная отдача энергии. Энергии, которую я сохраняю, держу в себе и дарю только своей семье.
Я отыскала нужный кабинет за секунду до школьного звонка, одноклассники ввалились следом, но болтовня тут же смолкла. Все бросали на меня взгляды, я старалась не обращать на них внимания. Никто не обмолвился и словом, но я знала, какие вопросы повисли в воздухе.
Как твой отец умер? Почему ты сегодня в школе? Почему не плачешь? Почему тебе плевать?
Я не ожидала от одноклассников большего. Люди реагируют на смерть любопытством. Или же испытывают дискомфорт.
Поэтому я прошла к самой последней парте, ближе к окну, кинула рюкзак под ноги и плюхнулась на стул. Учительница прошествовала к доске, глянув на меня из-под очков. Мелом написала дату, затем открыла учебник и принялась зачитывать материал. Я даже не уловила, какую страницу нужно открыть, поэтому вставила наушники, скрыла провода за волосами и включила случайно попавшуюся рок-группу. Подперев кулаком подбородок, я уставилась в пресно-серый пейзаж за окном. Пальцы почти неосознанно водили по рисунку одуванчика на обложке учебника биологии.
Прошло несколько уроков, когда прозвенел очередной звонок и одноклассники отправились в столовую, а я так и осталась сидеть за партой. И тогда ко мне кто-то подошел. Я оторвала взгляд от окна и вытащила один наушник.
Лия.
– Привет, – робко сказала она и прикоснулась к моему плечу, – как ты?
Лия словно цветок – нежная, цветущая и настоящая. Единственная в школе не тратит времени на сплетни. Она терпелива и не придирается к моей скованности. И еще Лия получила бонусные баллы за то, что никогда не просила познакомиться с моим папой. Потому что… ох… фу… Почти каждая старшеклассница сохла по моему отцу и его необычному акценту. Он в совершенстве знал русский и английский, понимал японский. При этом почему-то на всех языках говорил с акцентом.
– Сойдет. – Я принялась наматывать провод на палец.
– Это нормально. – Щеки Лии порозовели.
И я приподняла бровь.
– Это нормально, – повторила она. – Любая реакция на… такое – это нормально. Каждый скорбит по-своему. Не слушай их.
Ее голос звучал тихо и обрывисто, а в больших глазах заблестели слезы. Я кивнула, но слова благодарности оставила при себе. Лия улыбнулась и зашагала к выходу из класса.