Едва только коридорный закрыл за ними дверь номера с двуспальной кроватью, Элмер кинулся к Клео, сорвал с нее пальто с мокрым от снега воротником, швырнул на пол и стал целовать ее шею. Когда он разжал свои объятия, она попятилась назад и, испуганно прижав руку к губам, прерывающимся от страха голосом попросила:
— Не надо! Только не сейчас! Я боюсь!
— А-а, чепуха! — рявкнул он, надвигаясь на нее грудью. Она снова отступила.
— Нет, нет! Пожалуйста!
— Но, черт побери, что ж тогда, по-твоему, замужество?
— Ох, ведь ты еще никогда при мне не ругался!
— Господи, да я и сейчас не стал бы, но ведь ты себя так ведешь, что у святого терпение лопнет! — Он овладел собой. — Ну, ладно, ладно! Прости! Видно, и я немного устал! Ну тихо, девочка, тихо! Я не хотел тебя испугать. Извини меня! Это только показывает, что я с ума схожу от любви — понимаешь?
В ответ на его широкую, апостольски-сладкую улыбку слабо улыбнулась и она, и он снова схватил ее в объятия и положил свою мясистую руку ей на грудь. В промежутках между долгими объятиями, чувствуя, как в нем нарастает злоба оттого, что Клео ничем не расшевелить, он пытался ободрить се:
— Ну-ну, детка, веселей! Что ты, как неживая!
Она не сопротивлялась больше; она являла собою олицетворенную покорность. Безвольная, бледная, она только мучительно покраснела, когда он стал подшучивать над ее старомодной ночной рубашкой с длинными рукавами, которую она робко надела, укрывшись в относительном уединении ванной комнаты.
— Хо-хо! Ты могла бы с таким же успехом облачиться в мешок из рогожи! — загрохотал он, протягивая к ней руки.
Медленно двигаясь к нему навстречу, она попыталась принять безмятежный вид. Ей это не удалось.
«Иногда нужно быть грубым — это ей же на пользу!» — сказал себе Элмер, хватая Клео за плечи…
Когда он проснулся рядом с нею, он увидел, что она плачет. Нет, с нею положительно пора было поговорить твердо.
— Ну, вот что, милая! Тот факт, что ты жена священника, еще не означает, что ты должна перестать быть человеком. А еще берешься учить мелюзгу в воскресной школе! — К этому он добавил немало других выразительных и сильных слов, а она все плакала, отводя растрепанные пряди волос со своего кроткого лица, которое он ненавидел.
Открытие, что Клео никогда не будет пылкой возлюбленной, побудило Элмера по возвращении в Банджо-Кроссинг еще более рьяно взяться за осуществление своих честолюбивых стремлений.
Клео, всякий раз заново ошеломленная его неистовыми вспышками злобы, все же находила некоторое утешение, наводя уют в своем маленьком домике, расставляя на полках книги мужа, восхищаясь его красноречием на церковной кафедре и принимая знаки уважения, которые ей, как жене пастора, оказывали даже старые подруги. Элмер же сумел совсем выбросить ее из головы и сосредоточить все свои помыслы на своей карьере. Он с нетерпением ждал весны и Годовой конференции: пора было двигаться дальше, в большой город, в большой приход…
Ему надоел Банджо-Кроссинг. Жизнь захолустного священника, лишенного даже невинных сельских развлечений, пожалуй, скучнее, чем жизнь сторожа на железнодорожном полустанке.
По правде говоря, Элмеру попросту не хватало дела. Впоследствии, в крупных церквах, он был завален работой, как управляющий большого предприятия, но теперь настоящая работа отнимала у него не более двадцати часов в неделю. Четыре молитвенных собрания по воскресеньям, если он, кроме церковной службы, посещал также воскресную школу и Эпвортскую Лигу; молитвенное собрание в среду вечером, в пятницу — спевка хора. Примерно раз в две недели — заседание комитета прихожанок и миссионерского общества и тоже, вероятно, раз в две недели свадьба или похороны. Пасторские визиты отнимали не более шести часов в неделю. С помощью своих справочников он мог подготовить две проповеди за пять часов, а в те дни, когда его одолевала лень или когда хорошо клевала рыба, на это хватало и двух часов.
В строгой обстановке рабочего кабинета его одолевала лень, он любил деловую сутолоку, любил встречаться с людьми, блеснуть перед ними своими талантами. Но блеснуть чем бы то ни было в Банджо было довольно трудно. Добрым горожанам вполне хватало порции благочестия, которую они получали по воскресеньям и средам.
Тогда Элмер начал помещать в местной газете объявления о своих еженедельных службах, положив этим начало торговле спасением душ, благодаря которой со временем снискал себе известность и почет во всех рекламных конторах и дальновидных церковных организациях страны. Просматривая сообщения о предстоящих богослужениях, читатели «Пионера Долины Банджо» с изумлением нашли среди объявлений пресвитерианской и баптистской церквей, секты учеников христовых и объединенных братьев нижеследующее объявление:
ПРОСНИТЕСЬ, МИСТЕР ДЬЯВОЛ!
Если бы старик сатана был так ленив, как иные из наших горожан, именующих себя христианами, мы могли бы чувствовать себя в полной безопасности. Но сатана не дремлет! Приходите же в это воскресенье к 10 ч. 30 м. утра послушать захватывающую проповедь преподобного Гентри на тему:
«СТАЛ ЛИ БЫ ИИСУС ИГРАТЬ В ПОКЕР?»
Методистская Епископальная Церковь
Он научился хорошо печатать на машинке, и это ему очень пригодилось. Медлительное перо не подходило к бурному темпераменту преподобного Элмера Гентри — ему куда более соответствовал стремительный цокот клавишей; из-под его пишущей машинки мощным потоком вырывались заповеди новой морали и социальные откровения.
В феврале он на две недели с головою ушел в проведение евангелических собраний. Он пригласил странствующего миссионера с женой; он отлично умел пустить слезу, она недурно пела. Но куда, самодовольно отметил про себя Элмер, куда им было тягаться с ним самим, человеком, работавшим с сестрою Шэрон Фолконер! Впрочем, эти двое были новинкой для Банджо-Кроссинга, и, когда истерический подъем достигал высшей точки, Элмер был тут как тут, сам бросался с атакой на перепуганную толпу, предостерегая, что, если грешники не выйдут вперед и не падут смиренно на колени, они еще до завтра могут оказаться в аду.
В результате церковь приобрела двенадцать новых прихожан и пять отступников вернулись в ее лоно, а Элмер получил повод опубликовать в «Западном христианском защитнике» заметку, которая значительно повысила его престиж в кругах праведников:
«В церкви Банджо-Кроссинга отмечается поразительный и волнующий подъем религиозной активности, являющийся результатом трудов брата Т. Р. Физелса и певицы-евангелистки сестры Физелс при содействии местного пастора, преподобного Гентри, ранее принимавшего участие в работе евангелистов в качестве помощника покойной Шэрон Фолконер. Нам сообщают, что здесь наблюдается великий всплеск духовной жизни. Молитвенные собрания дали богатые всходы и привели многих в лоно церкви».
Сам он тоже испытал «подъем религиозной активности» и, дав городку понять, как это ему обременительно, еженедельно — в течение двух недель — лично обследовал младшее отделение Эпвортской Лиги — юношеское отделение этой превосходной молодежной организации, целью которой, как сама она утверждает, является «убрать зло из отдыха и развлечения и превратить их в духовное возрождение»[159].
Он получил коротенькое письмо от епископа Тумиса, в котором епископ намекал на то, что от окружного инспектора получены самые благоприятные отзывы об «усердной и истинно творческой работе» Элмера, а также о том, что на предстоящей Годовой конференции Элмер будет переведен в значительно более крупный приход.
— Чудесно! — ликовал Элмер. — Ну и рад же я буду выбраться отсюда! Здешней деревенщине от первокласного пастора, вроде меня, столько же проку, как стаду ослов!
Айшуа Роджерс умер, и в методистской церкви шла панихида. Все свои семьдесят девять лет Айшуа Роджерс прожил в Банджо-Кроссинге, был фермером, потом лавочником и почтмейстером.
Старого Дж. Ф. Уитлси смерть Айшуа потрясла. Они росли вместе, вместе мужали, жили на соседних фермах, а в последние годы, когда Айшуа почти ослеп и поселился у своей дочери Дженни, Дж. Ф. Уитлси ежедневно наезжал в город, часами просиживая с другом на крылечке и до хрипоты споря о Блэйне и Гровере Кливленде[160]. У Уитлси теперь не осталось в живых ни одного друга. Мир будет казаться ему пустыней, когда, проезжая мимо домика Дженни, он не увидит старого Айшуа.
Он сидел в церкви на передней скамье и видел лицо своего друга в открытом гробу. Смерть стерла с этого лица все, что было в нем мелочного и суетного, осталось лишь то немое благородство, с которым он переносил зимние метели и августовский зной, труд и горе, лишь то мужество, которое и любил в нем Уитлси. И этого Айшуа он больше не увидит никогда! Он вслушивался в слова Элмера, который с глазами полными слез (все же драматическое зрелище — церковь, наполненная людьми, оплакивающими своего старого друга) унимал скорбь своей паствы торжествующей песнью Откровения:
«Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровью агнца. За это они пребывают ныне пред престолом бога и служат ему день и ночь в храме его, и сидящий на престоле будет обитать в них. Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо агнец, который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод и отрет бог всякую слезу с очей их».
Собравшиеся затянули вслед за ним: «О господи, заступник наш в веках минувших!» И старый Уитлси тоже пытался подтягивать старческим фальцетом.
Потом все вереницей потянулись к гробу. Когда Уитлси бросил последний взгляд на мертвое лицо Айшуа, сухие глаза его застлала пелена и он пошатнулся.