История Элрика
Я, Элрик, сын Садрика, прозванный Белым.
Черный меч, рунный меч я сжимаю в руке.
Грабители вторглись, кровь разлилась рекою,
И великая скорбь в песнях вдов излилась.
Души скрелинги крали без счета, без меры.
Они тысячу жизней послали на смерть.
Снился сон мне, сон о тысяче лет.
Каждый миг прожил я, испытав тьму и свет.
Время шло, и пространство свихнулось давно,
Странных чар я искал, но желал одного –
Что потеряно мной. Исходив сто дорог,
Я душой заплатил за свой тайный порок.
Глава восьмаяРазговор в Саду дьявола
Из владений Локи Элрик Среброкожий вышел.
Говорил он с древними камнями, мудрость нес
Он проклятому трижды дому Диоклетиана,
И искал он пленника у норнов.
Снился мне сон о тысяче лет. В действительности он длился всего лишь одну ночь, но я прожил во сне каждый миг и серьезно рисковал, пытаясь в очередной раз спастись. Я описываю его при посредничестве Улрика, поскольку он связан с его историей. Сон приснился мне, когда я распятый висел на нок-рее победоносного флагманского корабля Ягрина Лерна, словно знамя моего поражения. Я лишился так необходимого мне демонического клинка Буреносца. Прочесывал свою память в попытке вернуть меч, спасти себя и Мунглама и, если получится, остановить волну Хаоса, что грозила Космическому Равновесию и могла отбросить все мироздание в зачаточное состояние.
Во сне я искал нихрэйнского кузнеца, который выковал первый черный клинок. Мне говорили, что его зовут Волнир. Он жил на севере, в краю, что некоторые зовут Киммерией, но вы его, скорее всего, знаете как Северную Америку. Если бы я нашел его, то смог бы отыскать и Буреносец. И с его помощью спасти себя, своего друга и даже свой мир. Я знал, что мне придется дорого заплатить, если я пойду по пути грез.
Уже во второй раз я погрузился в Тысячелетний сон. Он являлся обязательной частью обучения молодых людей моего поколения. Но погрузиться в него необходимо несколько раз. Ты остаешься один в диком краю.
Ты быстр. Ты размышляешь и ищешь путь в мир долгих грез. В этих мирах определяется и раскрывается будущее. В них можно узнать тайны своего прошлого. Там ты больше служишь, чем правишь. В результате многолетнего опыта и обучения ты обретаешь некие знания. Тысячелетний сон дает такой опыт. Память множества жизней стирается, оставляя тебе инстинктивную мудрость и редкие кошмары.
Без подобного опыта невозможно научиться править Сияющей империей Мелнибонэ. Только в чрезвычайных обстоятельствах я могу использовать свои умения и навыки. Знаю, как это опасно, но выбора у меня нет. Судьба моего мира зависит от того, смогу ли я хотя бы на несколько мгновений заполучить Черный меч.
Чтобы применить отчаянную и необычную магию, я собрал все остатки чародейских сил. Позволил себе войти в привычный транс. Благодаря стараниям Ягрина Лерна я достаточно наголодался и испытал все прочие необходимые лишения. Начал искать сверхъестественные врата в миры грез, некоторые вели в прошлое, в мою юность, где уже были записаны многие варианты судеб. Так я попал в ваш мир, в 900 год от Рождества Христова. И ушел из него лишь в 2001 году, когда умер мой родственник.
Недавно вернувшись после завоевания Иерусалима, я выехал из Вены и к октябрю оказался в каменистых балканских горах, где одни традиционно промышляли разбоем, пока другие гнули спины и надрывались, возделывая склоны холмов.
Может, волкоглавцы и мечтали заполучить мой прекрасный черный стальной шлем и доспехи, но им хватало здравого смысла держаться в стороне от огромного меча, висевшего у меня на боку. Его звали Равенбранд, он был братом моего Буреносца. То, как я завладел Равенбрандом в этом месте, – отдельная история, которую еще предстоит рассказать.
В Юных королевствах я служил наемником и занимался разбоем, пока временно не успокоился, женившись на Зарозинии. Зарабатывал на жизнь легко. Мы с клинком обрели такую репутацию, что не многие осмеливались бросить нам вызов. Я успел послужить в Византии, в Египте, воевал с датчанами в Англии и христианами в Кадисе. В Иерусалим я попал в результате череды странных событий, желая приобрести некоего коня, там я помог при создании ордена тамплиеров, рыцарей-храмовников, основанного христианами лишь для того, чтобы никто не завладел Гробом Господним. Меня интересовали не их примитивные религии, а их сложная политика. Их пророки постоянно делали лживые заявления о себе и своих народах.
На их картах Иерусалим находился в самом центре мира, поэтому я надеялся, что именно там смогу найти кузнеца, но, оказалось, я шел на звук затихающей песни. Те кузнецы, которых я там нашел, умели лишь подковывать лошадей крестоносцев и чинить их оружие. В Вене я в конце концов услышал о норманне, что побывал в самых дальних уголках мира и мог знать, где найти нихрэйнского кузнеца.
Во время путешествия по Балканам случилось много всего. Вскоре я оказался в землях Далмации; единственным законом там считалась кровная вражда, и ни римляне, ни греки, ни даже турки не имели на них никакого влияния. В горах продолжали укрываться племена, для которых наступление Железного века означало лишь то, что теперь они могут грабить любого, кто везет с собой хоть что-то металлическое. В основном они пользовались старыми кривыми арбалетами и копьями и не отличались меткостью. Особых проблем они мне не доставили. Только одна банда осмелилась попытаться отобрать у меня меч. Их изрубленные тела послужили предостережением для остальных.
Я нашел теплый гостеприимный приют в известном монастыре Священного Яйца в Далмации. Их величественная настоятельница рассказала мне, что Гуннар Норманн месяц назад бросил якорь в безопасном заливе Исприт на защищенном западном берегу, чтобы восстановить корабль. Аббатиса услышала это от одного из моряков с корабля, идущего домой. Гуннару надоела скудная добыча в цивилизованных портах, и он решил отправиться на север в колонии Эрикссона и его последователей. Мысль о городе из чистого золота не давала ему покоя. Моряк, закаленный пират, он поклялся, что больше никогда не выйдет в море под флагом такого злобного капитана, как Гуннар. Парень провел невероятно много времени в исповедальне, а затем ушел, сообщив, что попытает удачу в Святой земле.
Аббатиса-венедка оказалась женщиной образованной. Она поведала, что Исприт знавал и лучшие времена, но теперь вся настоящая власть перешла Венеции. Норманн сделал хороший выбор. Аббатиса упомянула о старом имперском порте, назвав его тем именем, что было в ходу у местных. Он лежал на расстоянии чуть меньше трех дневных переходов верхом на хорошем коне. Даже двух, если я, конечно, рискну пройти Садами дьявола, добавила пышногрудая венедка и рассмеялась от души. Она обняла меня за плечи так крепко, что менее закаленного в боях ветерана могла бы и задушить. От ее незамысловатого тепла я размяк.
Моряк сказал, что Норманну не терпелось выйти из порта как можно скорее. Он боялся застрять тут надолго. Викинги и так уже разозлили венецианцев удачным набегом на Паг и не слишком удачным – на Раб. Мечтательные древние порты Адриатики теперь полагались на Венецию в надежде, что она обеспечит их процветание и безопасность, и радовались, что находятся вдали от основных путей крестоносцев. От рыцарей и их армий пользы не было, одни лишь разрушения. Папа провозгласил новый крестовый поход в 1148 году. Он заразил всю Европу и Аравию своим безумием, которое привело к смерти и его самого. Он придумал джихад. Арабы хорошо усвоили урок.
Я не спорил с воюющими сектами, что утверждали, будто служат одному и тому же Богу! Человеческое безумие всегда было банально. Иерусалим больше не представлял для меня интереса. Я взял от него все, в чем нуждался. У меня были конь, золото и странное кольцо на пальце. Ненадолго меня втянули в общественные дела города, но меня уже не слишком интересовало, восстановится ли порядок или нет. Иерусалим – беспокойное средоточие всех человеческих течений и, вне всякого сомнения, таким и останется.
Тем временем Венеция распростерла свои щупальца над теми краями, куда Турция еще не успела добраться. У Венеции имелись все причины считать Норманна досадной помехой. Ее флот уже пытался заманить его в ловушку в Нине, но он сбежал, повредив «Лебедь». Викинг не собирался рисковать тем, что его любимый корабль захватят. Говорили, что его корабль единственный в своем роде, как и Гуннар – в своем. Другие викинги сделались королями и расширяли империю, став посланниками своего Князя мира.
Пока крестоносцы все больше завладевали вниманием народов, тот, кого я искал, в зимние месяцы совершал набеги на обнищавшие города Адриатики, достаточно осторожно, чтобы не навлечь на себя гнев Венеции. До недавних пор ни у византийцев, ни у турков, ни у какой-либо другой местной державы не хватало желания и людей, чтобы схватить морского разбойника. Его способности и жестокость стали притчей во языцех, а корабль был так быстр и верток, что много кто мечтал заполучить его. «Лебедь» оказался столь же удачлив, сколь красив. Но порты, раньше независимые или спорные, теперь перешли под защиту Венеции. Она быстро расширяла торговлю, и дож возжелал завладеть легендарным кораблем Гуннара.
Говорили, будто Гуннар от рождения был не викингом, а русом. Изгнанный из Киева, он вернулся к лихому ремеслу своих предков больше по необходимости, нежели из романтических соображений. Остальное было покрыто тайной. Явно ни христианин, ни иудей, ни мусульманин, он никогда не показывал своего лица, даже своим женщинам. И ни днем ни ночью не снимал блестящую железную маску.
– Похоже, это просто дьявольское злобное существо, а не жертва чумы или проказы, – сказала аббатиса.
До того как принять постриг, величественная настоятельница была обычной земной женщиной и заправляла домом терпимости в Афинах. Она живо интересовалась всеми здешними делами. Поддаться ее чарам было полезно, приятно, да и попросту вежливо, хотя во мне она обнаружила несколько больше сверхъестественного, чем рассчитывала. Однако перед тем как мы отправились на отдых, к нам присоединился еще один весьма умный и опытный человек – по случайному совпадению он остановился там на ночь.
Гость прибыл на несколько часов раньше меня. Жизнерадостный, невысокого роста рыжий парень с большим ртом мог бы быть дальним родственником моего старого друга Мунглама. Память моя, как всегда бывает во снах, лишь смутно напоминала мне о другой жизни. Этот брат оказался военным священником, в железной кольчуге под тяжелой домотканой сутаной, с достойным на вид мечом восточной работы в узорчатых ножнах и в дорогих сапогах, явно знававших и лучшие дни.
Он представился на греческом, который все еще был в ходу в здешних местах. Брат Тристеланн был иеронимитом-отшельником, пока природная словоохотливость не привела его обратно в мир. Теперь он зарабатывал на жизнь всем, чем мог: венчал, соборовал, хоронил, писал письма и время от времени продавал небольшие реликвии. К сожалению, дело чаще находилось для его клинка, чем для молитвенника. Крестовый поход разочаровал его. Он, несомненно, утолял аппетиты христиан-освободителей города, но, по его словам, дело это не достойно настоящего мужчины. Последней каплей стало убийство иудейских старух и младенцев во имя Владыки Света.
Брат Тристеланн знал Норманна.
– Некоторые называют его ярлом Гуннаром Злодеем, но у него есть дюжина прозвищ и похуже. Капитан настолько жесток, что лишь самые отчаянные и лихие люди идут с ним в море.
Попытка язычника Гуннара присоединиться к крестовому походу, чтобы поживиться, сорвалась.
– Даже такие реалисты, ханжи и беспринципные авантюристы, как Сент-Клеры, не смогли найти предлог, чтобы принять в свои ряды необращенного, да к тому же поклоняющегося Одину.
Гуннар прославился коварством, и никто не гарантировал, что, добравшись до Святой земли, он не найдет себе хозяина получше в лице Саладина. Человек мог заключить союз с Гуннаром Обреченным по единственной причине – если крайне нуждался в отличном мореходе.
– Он намного способнее Эрикссона. Да еще пользуется волшебными магнитами. Идет на любой риск и всегда выживает, даже обрекая на погибель остальных. Гуннар не только достиг края земли – он обогнул ее всю.
По словам брата Тристеланна, он встречался с ярлом Гуннаром, когда тот служил наемником в Византии. Монаха поразило это сочетание ума и необычайной алчности. Разумеется, Гуннар попытался ограбить с его помощью богатый ирландский монастырь, где, по его словам, находился «градаль санте». Но методы Гуннара показались византийцам настолько отвратительными, что они объявили его вне закона. Потом Норманн какое-то время послужил турецкому султану, а затем снова отправился в плавание, набрав новую команду. Он пообещал, что каждый, кто поплывет с ним, получит свою долю, и она будет не меньше, чем все сокровища халифа.
Брат Тристеланн подумывал присоединиться к путешествию, но был слишком хорошо наслышан о коварстве Гуннара.
– Шансов вернуться в цивилизованный мир живым почти не оставалось.
Монаху представилась возможность через несколько дней отплыть на корабле из Омиса, направляющемся на Пиренеи. Он решил добраться до Кордовы, где мог найти работу толмача и сколько угодно времени проводить в огромной библиотеке, если халиф все еще доброжелательно относится к неверным.
Монах, как и многие другие в этом регионе, знал меня под прозвищем По д’Аржан, или Среброкожий, а мой меч здесь называли Дентануар. Многие избегали меня из-за болезненного вида, но брата Тристеланна это не беспокоило. Он говорил со мной как со старым добрым знакомым.
– Если вопреки совету доброй аббатисы вы решите пойти коротким путем до берега, то для своей же пользы лучше всего ненадолго задержитесь, когда доберетесь до Предков. Возможно, они вам что-то подскажут. Говорят они мало и очень медленно, и их довольно трудно расслышать, но в каждом их слове мудрости больше, чем в любой книге.
– Предки? Это кто, ваши родственники?
– Они наши общие родственники, – ответил рыжий монах. – Они знали этот мир еще до того, как его создал Бог. Они самые древние и разумные камни в этой части мира. Вы обязательно узнаете их, когда увидите.
Я уважал его верования и доверял его суждениям, но не обратил особого внимания на слова монаха. Уже решил, что пойду к порту самым коротким путем, через горы, и потому заранее пренебрег предостережением монахини.
Я поблагодарил воина-монаха и с удовольствием поговорил бы с ним еще, если бы он не извинился и не пошел в постель. Он сказал, что мог остановиться лишь на короткое время, поскольку следовал своему сну. Да и у меня на эту ночь уже имелась компания.
Утром аббатиса сообщила мне, что монах ушел еще до рассвета, напомнив, чтобы я обратил внимание на древние камни. Она еще раз предостерегла меня, чтобы я не входил в Сады дьявола.
– В том месте обитает древнее зло, – сказала она. – Неестественный пейзаж, созданный Хаосом. Там ничего не растет. Это Божий знак, что нам там нечего делать. Лишь древние языческие боги до сих пор обитают в этом месте. – По глазам ее я увидел, как разыгралось ее воображение. – Там Пан, его братья и сестры насмехаются над Божьей вестью.
Она сжала мою руку, словно мы стали заговорщиками.
Я заверил ее, что чувствую себя в присутствии Хаоса вполне удобно. Однако стану остерегаться коварства и хитрости врагов, которые могут встретиться мне на пути. Она от всей души поцеловала меня в губы, вручила котомку с провизией и подкрепляющими травами и пожелала, чтобы Бог хранил меня в моем безумии. Также она настойчиво потребовала принять в подарок драгоценный свиток со стихами из одной священной книги, где упоминается Долина Смерти. С такими словами аббатиса сунула мне под кольчугу свиток, который я принял только ради ее спокойствия, а не в надежде, что кусок пергамента защитит меня в Саду дьявола. Поцеловав ее на прощание, я сказал, что теперь неуязвим. Она ответила что-то по-венедски (я ничего не понял), затем добавила по-гречески:
– Бойся Творца потрясений.
То же самое она говорила мне вчера, когда разложила гадательные карты.
Другие монахини и послушницы собрались у стен монастыря, чтобы проводить меня. Похоже, они все слышали о Среброкожем. Неужели их настоятельница совершила благочестивое дело, разделив постель с прокаженным? Кажется, они и правда верили, будто тот, кто так поступит, непременно попадет на небеса.
С насмешливым почтением я помахал им, поклонился и, пришпорив крупного черного жеребца по кличке Соломон, выехал на каменистую дорогу. В последнее время здесь обитали в основном олени, медведи, козы и кабаны, на которых охотились местные крестьяне и разбойники (что, впрочем, одно и то же). Дорога должна была привести меня в Сады дьявола, а затем и к западному побережью.
Местные славяне были в основном грубы и бледнокожи. Лучших представителей своего народа они давно уничтожили в запутанной вековой кровной вражде. После романтического прикосновения монгольской крови жители Далмации обрели поразительную красоту.
Повсюду возникали могучие культуры, которые влияли на весь мир, но в этих скалах обретали успокоение лишь тревожные провидцы. Вдоль побережья изредка попадались очаги цивилизации, но по большей части они переживали упадок, истощенные постоянной платой дани множеству держав.
Именно в Исприт удалился на покой император Диоклетиан, который, как всем известно, разделил Римскую империю на три части, а затем отдал правление триумвирату, члены которого рассорились и в результате поубивали друг друга, так же как убили и дочь Диоклетиана. Его сомнительная печать на политике региона держалась целое тысячелетие. Несчастный бывший император, который надеялся достичь баланса сил между разными враждующими фракциями, стал последним настоящим наследником власти Цезаря. Теперь древняя империя держалась лишь благодаря приверженцам Карла Великого, которого короновал сам Папа, сделав императором Священной Римской империи. Трансформация их жажды добычи в идеал рыцарства привела к необычайной экспансии, завоевания которой, нередко под знаменем религиозных реформ, не прекратились бы, пока они не завладели бы всей Землей. Норманны уже навязали свой надменный и эффективный феодализм большей части Франции и Англии. Они, в свою очередь, распространят эти методы по всему миру. Мнения в Риме сходились на том, что неуправляемые саксы и англы нуждаются в сильной руке герцогов Нормандии: она превратит их в нацию, которая однажды сможет противостоять власти императора Священной Римской империи.
В монастыре я в обмен на гостеприимство поделился самыми свежими сплетнями. Разумеется, меня не слишком интересовал их мир, лишь то, что так или иначе было связано с моими поисками. Но в тавернах много болтают, и странникам вроде меня, кого обычно сторонятся, часто приходится этим пользоваться. Меня мало интересовали подробности человеческой истории. Она была слишком грубой и примитивной в сравнении с моей, я все еще оставался мелнибонийцем и ощущал свое превосходство над смертными в большинстве убеждений.
С моей помощью граф Улрик получил возможность лично увидеть превращение своего клана в народ: он видел мои сны, словно они были его собственными. Он видел мой сон так же, как видел его я. Но он не прожил мой сон, как я, и, скорее всего, запомнил намного меньше. Что ж, сколько он выбирает помнить – это его личное дело.
Почти осеннее солнце на удивление сильно напекло голову, покрытую шлемом, и я вдруг начал замечать, что местность сильно изменилась. Скалы стали острее, обрывы спускались террасами, ручьи текли на дне глубоких ущелий, наполняя их неземными звуками. Я определенно вступил в Сад дьявола. Лошадь с трудом шагала по глинистой скользкой породе.
Суровый пейзаж был удивительно красив. Здесь почти ничего не росло. Лишь изредка доносился бодрящий сосновый запах. Огромные известняковые скалы сверкали в лучах солнца. Тропы тут были весьма коварны. Полные жизни узкие реки текли вниз по бурным порогам и низвергались водопадами среди валунов причудливой формы.
Солнце отбрасывало густые резкие тени на мощные сверкающие утесы, поднимающиеся под самое небо. Проплывающие мимо облака вдруг превращали льдисто-голубые под ярким солнцем озера в листы ослепляющей стали. Небольшие заводи среди камней переливались цветами нежными, словно кораллы. Рощицы темно-голубых сосен и крепких дубов поднимались на редких участках почвы. Не раз я слышал, как с шуршанием осыпаются камни, потревоженные горными козами. Древние скалы крошились. Трещины занимали папоротники и кипрей. Ландшафт показался мне знакомым: в детстве я как фон Бек проводил здесь каникулы с семьей, наша вилла стояла на берегу. Местность напоминала и далекие земли Мелнибонэ, где фурны, наши союзники-драконы, построили свой первый великолепный город из огня и камня.
Стало еще жарче, ярко-синее небо раскинулось над головой. Меня вдруг охватила невероятная тоска. Не слишком приятное ощущение, будто чей-то разум пытается вторгнуться в мои мысли – не я сам, не другая моя инкарнация, проникшая в этот сон, а иной разум, гораздо старше и весомее моего. Отчего-то я сразу подумал о Му-Урии, в памяти ожили образы и воспоминания о том, что, по всей видимости, пока еще не случилось в истории этого мира. Мне стало неловко, ведь я привык полностью контролировать себя в любых обстоятельствах. Мой конь Соломон тоже занервничал, проникшись настроением хозяина. Мне захотелось убраться отсюда, и как можно скорее. Но мы продолжали продвигаться на запад, конь с легкостью находил тропу. Серые комья летели из-под копыт. Иногда нам приходилось цепляться за скалы, словно ящерицам, и смотреть, как вниз уходит почти отвесный спуск, а под ним плещется странного цвета вода.
В ту ночь я разбил бивак в пещере, сперва убедившись, что это не медвежья берлога. Люди здесь тоже не останавливались – в здешних местах человек не прокормился бы.
Я поднялся рано утром, напоил и накормил Соломона, оседлал его, навьючил переметные сумки, сменил шлем на капюшон и вновь восхитился сверхъестественной красотой долины. На дальнем конце ее виднелось широкое блестящее озеро.
Я дернул повод, понукая Соломона пойти вперед, и вновь ощутил чужое присутствие. Почувствовал их запах и мощь. Проникся инстинктивным уважением к этим существам, хотя и не понимал, кто они. Они находились совсем близко, и их было много – вот все, что я мог сказать. Существа казались намного старше офф-му, наблюдавших зарю земной истории. Они помнили тот миг, когда их изгнали из газового Эдема солнца, чтобы сформировались планеты.
Даже звезды на небосводе этого мира отличались от моих. Я понимал, что лучше узнать, что же пытается сказать мне Сад дьявола, чем подходить к нему с мелнибонийскими мерками. Почувствовал, что когда-то это место стало великим полем боя – Порядок и Хаос сражались здесь так, как никогда не сражались раньше. Одно из старейших мест мира, где обитают сверхъестественные сущности. И самых отдаленных. И самых стойких. Наконец-то я начал понимать, что это за место. Его обитателей не затронули события человеческой истории. Эти философы повидали куда больше остальных, они стали свидетелями гибели всех человеческих идеалов из-за человеческой глупости. И несмотря на это, они не стали циниками. Я знал их, точно так же, как знал их молодых кузенов, козлоногих, что все еще скрывались в скалах, скользили среди ручьев и деревьев и просили милости у Природы, а не приказывали ей. Полусмертные старые божки, которых знавали и греки, чувствовали: скоро им придет конец. Эти древние существа думали так медленно, что их было почти невозможно обнаружить, но в то же самое время именно они являлись хранителями памяти Земли.
Потребовалось бы несколько жизней смертных, чтобы произнести имена, которыми они сами себя называли. Посвященные относились к ним с огромным вниманием. Мало кто советовался с ними, хотя многие знали, как это делается. Предки размышляли над ответами долго, и к тому времени, как они приходили к заключению, вопрошавший мог давно умереть. Они могли заснуть на миллионы лет и пробудиться лишь на несколько секунд. И они никогда не разбрасывались словами. Я начинал понимать, на что намекал брат Тристеланн.
Часть ученичества я провел среди древних, но все еще ощущал неловкость. Если бы со мной был Мунглам, он непременно поделился бы своими страхами, а я бы над ним посмеялся, но сейчас я пребывал в полном одиночестве. Я выжил в сотне великих битв, но тогда испытывал страх гораздо меньший, чем сейчас.
Я спешился и повел Соломона к реке на дне глубокой впадины, чтобы напоить, огляделся и увидел, что склоны раздвинулись. Мы находились в белом амфитеатре с крутыми подъемами почти без растительности.
Лишь редкие дикие цветки виднелись то тут, то там, но в целом огромная площадка была голой, если не считать травянистого ковра под ногами. Трава выглядела ухоженной, словно лужайка, на которой паслись овцы и козы. Известняковые скалы растрескались. Валуны стояли, точно высокие одинокие фигуры или головы. Мне даже показалось, что я вижу выражения лиц. Смесь самых разнообразных чувств отражалась в огромных естественных скалах. Стало понятно, отчего в здешних местах так популярны сказки об ограх.
На старых картах это место называлось Тролльхайм. Считалось, что здесь зародилась добрая половина всех легендарных великанов Европы. Вспоминая слова рыжего священника, я принялся искать надписи на скалах. Я мог с легкостью читать по-гречески, по латыни, по-арабски, другие же языки знал хуже.
Надписей я не нашел. Однако, дотронувшись рукой до камня, ощутил вибрацию, нечто вроде бормотания, будто разбередил спящий улей. Я убрал руку и в панике отпрянул. Если эти камни разумны, да к тому же враждебны, даже меч не поможет мне прорваться сквозь них.
Мои органы чувств гораздо более чутки, чем у смертных, но конь мой услышал эти звуки раньше меня. Соломон всхрапнул и заржал. И лишь после до меня донесся низкий рокот, идущий из-под земли. Он быстро превратился в громкое жужжание, и вся долина зазвучала. Склоны холмов задрожали и засияли. Камни плясали и пели. Затем звук снова стал ниже, и я оторопел: все ущелье разом ожило, словно пробудилась сама Мать Земля.
Соломон, который обычно вел себя тихо, громко фыркнул. Его задние ноги задрожали, зрачки расширились. Отважный конь от страха не мог сдвинуться с места. Повсюду ему виделись враги.
Чувства мои немного улеглись, но я все еще не мог собраться. А затем вдруг вся долина наполнилась ощущением добра.
Раздался один-единственный мощный удар. Великое медленное сердце мира стукнуло. От вибрации мое тело исполнилось радости и понимания. Рука, по старой привычке сжимавшая рукоять меча, отпустила ее. И теперь чародейским взором я увидел их лица. Я был актером на сцене, а камни – моими зрителями. Они стояли рядами, поднимаясь по склонам долины, глаза их прятались в глубоких тенях, губы замерли в вечной ироничной улыбке, признаке их древней мудрости – они не осуждали человечество. Они были разумны, как газы. Мудры, как вулканическая лава. Нравственны, как подвижная кора планеты. И рассудительны, как горы. Этот разум, древний и медлительный, хранил огромный опыт. Миллионы тысячелетий посвятили они наблюдениям и пониманию.
Нечто важное в судьбе мультивселенной, их мира и моего заставило их заговорить. Уши смертных почти не могли расслышать их слов. Они произнесли четыре слова, и на это ушло четыре дня, но на этом наше общение не закончилось. Могучие головы смотрели на меня сверху вниз. Они изучали меня, сравнивали, без сомнения, вспоминали других, искавших мудрости на этом пути. Конь мой успокоился и принялся щипать траву. Я сел и начал слушать Предков, духов творения, которые в своей бурной юности отделились от родителя-солнца, чтобы создать планеты.
Любовь к жизни в них замедлилась, но не угасла совсем. Мысли их были столь же сконцентрированны, как и их физические тела. Каждое слово даже на самые лаконичные языки можно было перевести лишь с помощью нескольких предложений. К примеру, древний мелнибонийский в сравнении с их языком был так цветист и неуклюж, что только привычное ухо различило бы мелкие нюансы тона. Мне пришлось вспомнить старое заклинание и замедлить собственное восприятие времени. Только так я смог понять их.
Благодаря нашему сверхъестественному общению я постепенно начал понимать то, что они говорили мне. Почему первые каменные мужчины и женщины мира решили побеседовать со мной, мне неведомо. Однако я понял, что это важная часть сна. Я сел и погрузился в странное, но довольно приятное общение. Все четыре дня я, позабыв о скором отплытии Гуннара, слушал камни.
Предки произнесли первое слово.
ТАМ ГДЕ ВЕТЕР ВСТРЕТИТСЯ С РОГАМИ ЖЕНЩИНЫ БРОСЬ
ВЫЗОВ РАЗРУШИТЕЛЮ СУДЬБЫ И СТАНЬ ЕЕ ЛУЧШИМ
СОЮЗНИКОМ
Мне привиделся образ белого зверя, озеро, сверкающее строение, окруженное горами. Я знал, что мне нужно попасть туда, чтобы понять значение своего сна.
Предки произнесли второе слово.
КЛИНОК ИЗМЕНИТ РАВНОВЕСИЕ ЧАША ПОДДЕРЖИТ ЕГО
ДРАКОН ТВОЙ ДРУГ
Мне привиделся клинок меча без рукояти, острие его погрузилось в какую-то чашу, а из тени на меня смотрел огромный желтый глаз.
Предки произнесли третье слово.
КОРЕНЬ И ВЕТВЬ ДЕРЕВА ПОДДЕРЖИВАЮТ РАВНОВЕСИЕ
И СОХРАНЯЮТ ЖИЗНЬ
Я увидел огромное дерево, дуб с раскинувшимися ветвями, на которых укрылись целые миры. Корни его уходили вглубь земной коры. Ветви его заслонил другой образ, обозначавший то же самое, но в другой форме. Я понял, что это и есть Космическое Равновесие.
Предки произнесли четвертое слово.
ИДИ ДЕЛАЙ
На малый миг меня посетил величественный образ – огромный зеленый дуб на фоне серебристого неба. А затем яркие краски погасли, остались лишь голые скалы и мягкая трава подо мной. Предки замолчали. Вновь уснули. Я отдал им должное, хотя чувствовал: они возложили на меня бремя, а не просто дали откровение. Я заверил их, что обдумаю их слова, хотя, признаться, мало что понял. Может быть, камни тоже впали в старческое безумие?
Вдруг меня осенило: как же глупо я поступил! Я пошел в Сад дьявола, чтобы сэкономить время. И потерял его, вместо того чтобы выиграть. Норманн наверняка уже покинул Исприт. Из медлительнейшего из смертных я превратился в самого быстрого. И хотел, чтобы мой жеребец сделал все возможное.
Соломон нес меня всю дорогу из Акры. Он достался мне от рыцаря из Ломбардии, который, как многие мои товарищи-крестоносцы, отправился в поход только ради обещанных земель. Но найдя Землю Обетованную несколько бесплодной, он вступил в орден тамплиеров и, разочарованный, принялся пьянствовать и проводить время в азартных играх, что и привело к неизбежной дуэли. Я не стал его отговаривать. Давно уже хотел заполучить его коня. К тому же немного ослабел, и для поддержания сил мне как раз требовалась пара свежих созревших душ.
Религиозные взгляды этих мерзавцев были так же испорченны и лживы, как и все, что я тут видел. Религия настолько не соответствует природе человечества и его положению в естественном порядке вещей, что приводит лишь к безумию, и жертвы его постоянно пытаются привести реальность в соответствие со своими фантазиями. В конечном итоге рушится весь мир. В их истории всякий раз, как поднимается благочестивое знамя Порядка, по пятам за ним следует Хаос.
Хоть люди Норманна и утверждали, что побывали в Киммерии, все равно могло случиться, что Гуннар не сможет мне помочь. Я знал, что скоро все узнаю сам.
Я и раньше бывал в Исприте, но прежде высаживался с моря. Горы стали зеленее, покрылись лесом, и поездка к портовому городу могла стать весьма приятной, если бы я так не торопился. Еще до заката я оказался на холме, что возвышался над городом. Адриатическое море разлилось во всю ширь, блестя спокойным оловом в лучах золотого солнца.
Диоклетиан выбрал этот порт, защищенный огромным мысом, из-за вида и прекрасного воздуха. Часть стен и колонн вдоль гавани осталась здесь явно с римских времен. Но имперские паруса расцветали над тяжелыми триремами, торговыми и рыболовецкими кораблями. Виднелся лишь один рифленый парус на высокой тонкой мачте, его «воронье гнездо» украшали яркие драконы – они извивались вокруг верхушки, где развевался черный флаг. Этот парус не узнал бы лишь тот, кто жил в глубине материка. Алые и лазурные полосы на белом поле были знаком старика Норманна. Значит, Гуннар все еще в порту.
С высоты город казался неорганизованным и ветхим, меж мраморных руин римского поселения разбегались хибары и убогие халупы с треугольными крышами. По мере приближения город явил себя во всей красе, от мусорных куч и грязных луж вокруг гавани доносился отвратительный смрад. Со стороны моря, в лучах заходящего солнца, походившего на кровавую лужу, все это выглядело не так ужасно. По древнему торговому пути я спустился с гор и въехал в невероятный портовый город.
Несколько сотен лет тому назад император построил здесь дворец с видом на собственный причал и Адриатическое море. Огромное сооружение возводилось лишь с одной целью – ублажить отрекшегося от престола императора и помочь ему забыть обо всех мировых проблемах, многие из которых он сам лично и создал. Высокие стены. Внутренние дворы с фонтанами. Рощи для приятных прогулок. Скамьи и столы из базальта, мрамора и агата. Храмы и часовни. Невероятно роскошные бани. Когда я побывал здесь в последний раз, все выглядело не настолько ужасно.
Власть Рима ослабела, а власть варваров в Исприте усилилась. Византии не хватало ресурсов, чтобы установить здесь свое правление, поэтому в порту обосновались свободные рыбаки, поставщики металлического лома, работорговцы, крепильщики, торговцы, пираты, скорняки и весь прочий честный и не слишком законопослушный люд. Заброшенный дворец стал их обиталищем. Они занимали комнаты и галереи, выращивали в садах овощи и фрукты, в залах торговали и обсуждали городские дела, в банях, которые еще работали, набирали воду. Это скандальное, сварливое, дружное, молящееся, вопящее, хихикающее, не скованное человеческими условностями нашествие меня даже в каком-то смысле очаровало.
Фонтаны давно пересохли. Вокруг них понастроили лачуг, и причудливость кладки разительно контрастировала с простотой жилья и его обитателей. На окраинах держали в сараях свиней, овец и коз, так что на подходах к городу вонь усиливалась, но на улицах слабела.
Я ехал мимо лачуг и хибар, сложенных из выброшенных на берег моря коряг и из камней; они походили скорей на обломки погибших кораблей, откуда забрали все ценное. И все-таки жизнь здесь кипела даже сильней, чем когда сюда переехал император. На имперских руинах бывших некогда могущественными, но ныне павших правителей зародилась новая жизнь. Именно это я пытался объяснить своим соотечественникам. Последний урок они получили, когда я продемонстрировал их слабость и силу нового народа, что бросил им вызов.
Я возглавил этих людей-разбойников. Я разрушил Город грез. Неудивительно, что этот сон мне нравился больше прочих. Здесь меня считали прокаженным колдуном, умеющим воевать. Там я был принцем, который предал свой народ и оставил его в рассеянии, без дома, умирать от воспоминаний о своем прежнем мире. Мои поступки позволили Ягрину Лерну, что всегда жаждал захватить власть в Мелнибонэ, разбудить Владык Высших Миров, и они начали угрожать Космическому Равновесию во имя Владык Энтропии.
Силы Порядка и Хаоса сами по себе не добры и не злы. Я судил Высших Владык по их поступкам. Некоторым можно было доверять больше, чем другим. Мой покровитель, Владыка Хаоса герцог Ариох, был существом весьма последовательным, хотя и свирепым, но в этом мире он почти не имел власти.
Лабиринты мощеных улиц и строений освещались лишь светом из окон таверн и домов. Тусклый свет свечей и ламп лился из этих окон, затянутых промасленной кожей, и окрашивал сумерки в рыжеватый цвет. Я искал постоялый двор для мореходов, о котором мне рассказал брат Тристеланн. Запах озона и рыбы бил в ноздри. Мне хотелось съесть порцию свежих осьминогов, которых мелнибонийцы очень уважали. Эти существа были наделены умом, каким не обладало большинство смертных. Оттого и вкус их считался тонким и изысканным.
Мои мелнибонийские желания и порывы почти всегда шли вразрез с теми, что я унаследовал от своих товарищей-людей. Когда Симорил была жива, она даже не представляла, насколько отвратителен мне каннибализм. Она занимала свое место за ритуальным столом без особых раздумий. Мне не доставляло удовольствия и искусство истязаний – мелнибонийцы развивали его на протяжении многих тысячелетий. Для нас пытки были обычным способом умереть – или убить.
В юности я начал сомневаться в мудрости подобных достижений. Жестокость – не ремесло, и уж тем более не искусство. Мои опасения за Мелнибонэ были весьма практичными. Я много путешествовал и жил в землях Юных королевств. Я понимал, что вскоре они смогут одолеть нас. В этом ли причина, что я вступил в ряды врагов? Я постарался отогнать от себя чувство вины. Сейчас на самокопание просто не было времени.
Наконец я обнаружил покосившийся деревянный домишко с соломенной крышей, тусклая лампа с рыбьим жиром освещала вывеску «Одиссей», написанную старым кириллическим шрифтом. То ли это и вправду было имя хозяина, то ли героя, на которого тот хотел походить. Со времен Золотого века таверна пришла в упадок.
Не доверяя жителям Далмации, я спешился и повел Соломона к таверне. Внутри пахло прокисшим вином и заплесневелым сыром. Солому на полу не меняли месяцами. В углу лежал труп собаки. Он притягивал мух и скрывал намного худшие запахи. Большинство посетителей сгрудились вокруг скамьи, где играли в нарды. Мое внимание привлекли двое мужчин, они тихо беседовали в дальнем от собаки углу. Их грязные светлые волосы, обычные для датских пиратов, были заплетены, и жирные косицы то и дело ныряли в тарелку с мясной подливкой. Парни, по всей видимости, пребывали в хорошем настроении и могли объясняться по-гречески. Кажется, относились к ним тут хорошо, хозяйская дочь спокойно сидела с ними и рассказывала байки, над которыми они дружно хохотали, пока не разглядели меня.
– Хороший конь, – заметил тот, что повыше, слегка прищурившись в попытке скрыть свои чувства.
Я уже видел подобную реакцию. Он узнал меня, Среброкожего. И задавался вопросом, доведется ли ему заразиться проказой или же его бессмертная душа пойдет мне на прокорм.
– Мне нужен кто-то, кто мог бы присмотреть за ним, – сказал я. – Возможно, я даже захочу его продать.
Я показал серебряную монету с Константином. Со всех сторон набежали оборванцы. Я выбрал одного и пообещал отдать монету ему, если он позаботится о коне и будет за ним ухаживать. А найдет покупателя – получит еще. Затем взглянул на недовольные лица викингов и сообщил им, что ищу человека по имени Гуннар Неудачник. Мужчины поняли это тонкое оскорбление.
– Его зовут ярл Гуннар Вальдский, и ему нравятся люди с хорошими манерами, – ответил тот, что помоложе, явно жалея, что ему пришлось это сделать. Их звали Лейф Маленький и Лейф Большой.
Когда маленький оборванец отвел моего коня в стойло, я повернулся к подавальщице и заказал мех лучшего желтого вина. И добавил, что тоже люблю хорошие манеры и обижусь, если они не разделят вино со мной. Игроки в нарды услышали, как мы говорим по-норманнски, и лишь мельком взглянули на меня, решив, что я иноземец. Один из них назвал меня Обероном, чем изрядно позабавил. Какой из меня король фей? Это были венецианские рыбаки, они осели здесь совсем недавно и еще не слышали о По д’Аржане и его мече, в Венеции до сих пор известном как «Иль Корво Нуар» – по имени его легендарного создателя, что выковал лишь его узорчатую рукоять, но не сам клинок. Многие верили, что свою первую душу меч выпил как раз из Корво.
Я отряхнул плащ крестоносца, который до сих пор носил, и присел к насторожившимся парням, Лейфу и Лейфу; их руки были ухожены настолько же, насколько засалены были их волосы. Я предположил, что раз они обычно едят руками, то имеет смысл держать их чистыми. Мелнибонийцам не приходится ни бриться, ни испражняться в традиционном смысле слова, и мало кто из нас знает, что такое борода или писсуар. Так что многие человеческие привычки оставались для нас загадкой.
Викинги, вероятно, приняли меня за изнеженного византийца, привыкшего к восточным манерам. Наслышанные о моей репутации, они вели себя вполне учтиво. Известные любовью к поэзии, музыке и искусному мастерству, они наслаждаются культурной жизнью и весьма гостеприимны. Хотя эти двое служили одному из самых злобных капитанов, они многое знали и сообщили мне, что подумывали бросить Гуннара и отправиться в крестовый поход либо податься в наемники в Византии. На самом деле выбора у них не было: судьба повелела им ходить под парусами с Гуннаром, пока валькирии не отнесут их в Валгаллу. Они подозвали мальчишку и отправили его к своему капитану. К тому времени, как мы прикончили мех с вином, все вокруг засуетились, и раздались приветственные возгласы. Это прибыл ярл Гуннар.
Он не любил показывать лицо. Говорили, что раны его так уродливы, что он не может смотреть на себя в зеркало. Я был поражен вычурным шлемом, похожим на голову грифона с устрашающе разинутым орлиным клювом, но там, где предполагалась глотка, находилось лицо из серебристой стали. Мудреный гребень шлема (явно восточного происхождения), отлитый из серебра и олова, изображал взлетающего грифона. Но при первом взгляде на Гуннара я сначала увидел свое собственное лицо. Он приближался ко мне тяжелой угрожающей походкой.
Гуннар Обреченный походил на медведя, вдвое шире меня и немного выше. Я мог себе представить эту жуткую фигуру на мостике корабля. Он носил тонкий клетчатый плащ и льняную рубаху, а руки его, как и у всех пиратов, были ухожены едва ли не как у женщины. Тронутые сединой волосы до плеч, аккуратно подстриженные, вьющиеся локонами, богатая одежда, высокие, до колен, кожаные сапоги – просто датский аристократ прошлого века. Все в нем казалось слегка старомодным. Прошла сотня лет с тех пор, как последние викинги выходили в море и делали набеги.
Норманнские моряки в большинстве своем походили на моего старого друга, прямодушного грубоватого реалиста Смиоргана Лысого из Фиолетовых Башен. Гуннар оказался его полной противоположностью. Было в нем что-то неприятное. Вел он себя резко, как аристократ, слишком долго пробывший в компании простолюдинов. И в то же время оказался настоящим дипломатом. Он понимал, что не стоит мне угрожать, и предпочел очаровать меня, поэтому заказал еще один мех булгарского вина и принес его к столу, где сидели мы с парнями. Разумеется, я ничего не мог прочитать по его лицу, полностью закрытому зеркальным шлемом. Он смотрел на меня через два темных отверстия в маске. А в третье закладывал кусочки какого-то мяса, которые принес с собой. Если не считать этого, он вел себя, как и остальные, кто меня не знает. Старался держаться на расстоянии – на всякий случай, если я и правда болен проказой. Я вежливо отказался от вина. Сказал, что выпил достаточно.
– У меня к вам дело, ярл Гуннар.
Гуннар пожал плечами.
– Я не торговец и не сдаю свой корабль внаем.
– Вы – искатель приключений, как и я, и владеете кораблем. Я здесь не для того, чтобы нанять вас, ярл Гуннар. Не думаю, что такой человек, как вы, станет плясать под чужую дудку, какой бы приятной ни была мелодия.
– Вы приехали издалека? Откуда? Из Константинополя? Проехали через Сад дьявола?
Я подтвердил. Он кивнул. Откинулся на спинку стула, таинственная маска с интересом разглядывала меня.
– Значит, вы видели те огромные головы. Думаете, они живые? Мне встречалось нечто подобное, когда мы с Розой на ее двухкорпусном корабле «Либо-либо» проходили мимо острова на границе человеческого мира. Огромные глаза смотрели на нас с каменных лиц. Остров гигантов. Но сильно мы не приближались.
Гуннар явно обладал чародейским зрением. Обычные смертные не заметили бы в этих камнях ничего необычного. Я промолчал, позволив ему продолжить.
– Как я понимаю, господин Среброкожий, вам известна моя репутация. И вы умеете льстить. И все же вы знаете, что порой я нанимаюсь на работу. Ценю вашу учтивость, но я бы хотел поговорить скорее о деле, если оно у вас есть. Отплываем мы с утренним приливом, команда моя уже на борту, кроме этих двоих, за которыми я сюда и пришел. – Он помолчал, достал из куртки соломинку, один конец ее сунул в кубок с вином, другой – в отверстие в маске. Аккуратно отпил. – Конечный пункт путешествия уже определен.
– Это я тоже понимаю, – сказал я и понизил голос: – Вы плывете на север и запад к Краю мира?
Он был слишком умен, чтобы ответить сразу.
– Вам известно даже больше моего, господин Среброкожий. Мы направляемся в Лас Каскадас, чтобы набрать новую команду. Приближается зима, в это время года мы обычно идем на юг в Занзибар, где нас интересует работорговля. Дела идут плохо, но у свободного капитана есть и другие способы заработать на жизнь в такое спокойное время.
Я разжал кулак и показал, что лежит на ладони.
– Выделите мне место на вашем корабле, ярл Гуннар, и я вам расскажу об этом.
Он не привык долго раздумывать.
– Место ваше, – ответил он. – Отплываем с первым приливом.
Глава девятаяПо Д’Аржан
Викинга гордость – темный дракон
Проносится над бирюзовой водой.
Волны вздымают и хлещут челн,
В богатую гавань несут, где покой.
Викинга гордость – темный дракон.
Владыка Последних на смерть обречен.
Но в волнах Одина не сгинет он.
Гибель написана черным клинком.
Незадолго до рассвета я пришел в гавань – посмотреть на длинный узкий корабль, стоящий в доках. Соломона за хорошую цену приобрел у меня греческий купец, который хотел покрасоваться на нем, словно рыцарь. Заодно я отдал ему и плащ. По крайней мере, он сможет делать вид, что тоже крестоносец, и хвастаться перед другими христианами. Вскоре после того, как мы отплывем, Соломон отправится домой в Ломбардию. И если ему повезет, купец не будет сидеть на его широкой, выносливой спине.
Узкий и хрупкий на вид, но полный сил даже на якоре, «Лебедь» рвался с канатов, гордый и уверенный, как птица, в честь которой его назвали. Говорили, будто бы Гуннар купил корабль у обедневшего гренландца – тот построил судно, но не имел достаточных навыков управления.
Я любовался очертаниями корабля. Изящная клювастая фигура на носу, несомненно, являлась чем-то средним между лебедем и крылатым драконом. Судно обладало спокойным достоинством лебедя, и в то же время в наклоне его палубы и расположении мачт было нечто угрожающее.
По старой традиции викингов к поручням над бортами крепились их щиты – между скамьями для гребцов и ящиками, где они хранили пожитки и могли отдохнуть, когда выбивались из сил. Я знал, что многие викинги предпочитали спать, сидя на веслах, они придумали особый способ держаться за огромные золотые кормила, позволявший полностью отдохнуть, даже когда валишься с ног от усталости. Щитов оказалось вдвое меньше, чем нужно. Видимо, в команду входили не только норманны.
Я терпеливо ждал у ближайших сходней, пока не прибыли морские разбойники. Команду составляли представители множества народов, от исландцев до монголов.
– Клянусь богиней Иштар, – пробормотал перс, увидев меня. – А мы и не знали, что Гуннару так сильно не хватает людей!
Кое-какие народности я так и не распознал, но здесь были высокие худощавые выходцы из Восточной Африки, пара здоровенных мавров, три монгола, греки, албанцы, арабы. Все имели мрачный вид людей, привычных скорее к насилию, чем к миру. Устраиваясь на корабле, некоторые заняли места у щитов – они, очевидно, достались им от погибших. Двое африканцев-ашанти принесли свои собственные длинные щиты. У других щитов и вовсе не было. Оружие у них имелось самое разнообразное. Если когда-то на свет и появлялась команда для путешествия в царство Хаоса, это, несомненно, была команда «Лебедя».
На горизонте что-то мелькнуло. Я взглянул. Мелнибонийцы тоже ходили по морям, и я привык смотреть на океан боковым зрением. Один монгол взобрался на мачту, словно крыса, и тревожно выкрикнул:
– Венецианские боевые галеры! Несутся на огромной скорости.
На пирсе с громогласными ругательствами появился Гуннар, за ним вереницей тянулись с полдюжины шлюх и собак, он выкрикивал команды, и его верные матросы исполняли их в ту же секунду. На мгновение он обратил ко мне безликий шлем и прокричал:
– Мы идем в Лас Каскадас. Там будем в безопасности. Поднимайтесь на борт, если не договоримся, я высажу вас на острове.
Он перебросил свое тяжелое закутанное в плащ тело через борт и отправился на корму.
Лас Каскадас – печально известный скалистый остров в Средиземном море с одним-единственным портом. До него было несколько дней пути, и нам наверняка пришлось бы иметь дело с венецианцами, возможно, турками, вероятно, с византийцами, а еще итальянцами и представителями халифата – все считали себя хозяевами этих вод. Даже Гибр аль-Тайрат не был столь же неприступен, как Лас Каскадас, защищенный так хорошо, что ни один вражеский флот не мог даже надеяться войти в гавань. Крутые вулканические скалы выступали из воды, предотвращая любую попытку напасть на остров. В результате он стал убежищем для всех корсаров Красного побережья и за его пределами, у них имелась даже своя королева, печально известная всему миру мореходов Берберка Роза. Гуннар хвалился тем, что ходил с ней в плавание. Ее корабль-катамаран со странным названием невозможно было спутать с другими, его строили корабельщики, привезенные Розой из Южных морей Империи, которые, по мнению большинства штурманов-европейцев, даже не существовали. Только два покрытых татуировками великана, которые служили капитанше, знали секреты создания таких судов.
Черно-золотые паруса Венеции выросли на горизонте. Начинался прилив, и я втиснулся в пространство между мачтой и палубной рубкой, восхищаясь умелостью мореходов. Они могли за считаные мгновения приготовить корабль к бою, для этого им хватало всего лишь одного паруса.
Весла ударили по воде под ритмичный рык Гуннара. Мы вылетели из гавани, не обращая внимания ни на что, лишь бы поскорее убраться. Плоскодонки и баржи бросились врассыпную, когда мы выбрались из внешних стен в открытое море, заработали весла, и парус надулся, неся корабль. Гуннар встал у руля, меняя направление одним движением руки, так хорошо был сбалансирован корабль. Весла вздымались вверх на удивление слаженно, словно в хорошо поставленном танце, «Лебедь» двигался под ногами, как живое существо, и добрался до глубоких вод задолго до того, как нас заметили венецианцы. Мы уже направились в Средиземное море и, если нам не приготовили там ловушку, вскоре оставим их далеко позади. Как только мы окажемся в безопасности Лас Каскадас, от нас отстанут все прочие. Ярл Гуннар не зря всегда старался сохранить хорошие отношения с халифатом.
Двухмачтовые венецианские корабли с рабами на веслах, тяжелые и неуклюжие с носа до кормы, создавались для защиты и дальних плаваний, но не для атаки, и, чтобы угнаться за нами, нуждались в хорошей погоде и огромной удаче. Мы быстро помахали им ручкой, и наши славные преследователи пропали за горизонтом. Затем мы прошли вдоль Иллирийского побережья, работая веслами на полную скорость, юго-западный ветер наполнял парус. Благодаря сильному ветру с Сицилии и Тирренского моря обогнули Итальянский полуостров и влились в небольшую флотилию с черными парусами, которая давно поджидала нас. Две бригантины и бриг.
Гуннар стоял на мостике руки в боки и хохотал, когда неуклюжие корабли двинулись за нами.
– Три! – прокричал он. – Три корабля! Только три, чтобы поймать «Лебедя»! Да вы ополоумели от своего богатства!
Затем он повернулся ко мне:
– Они решили оскорбить нас, не так ли, господин Среброкожий?
Стало ясно, что я пришелся ему по душе, но сам я не разделял его чувств.
Я развеселился, увидев корабль в деле. Гуннар, однако, продолжал вести себя так, словно венецианцы вот-вот нас захватят. Видимо, как и я, понимал, что не стоит расслабляться раньше времени.
Позже тем же вечером он наконец дал команду замедлить ход. Его гребцы тут же заснули, прямо на веслах. «Лебедь», словно по собственному хотению, продолжал двигаться по воде. Гуннар собирался обогнуть нумидийский берег и добраться до Магриба. На западе в нескольких милях от берега лежал Лас Каскадас.
Гуннар встал рядом со мной на носу, где я в уединении любовался великой россыпью Млечного Пути, смотрел на знакомые и одновременно незнакомые звезды. Я закутался в свой темно-синий непромокаемый плащ. Золотая осень уже прикоснулась к океану. Я вспоминал историю, которую в Мелнибонэ рассказывают детям. Сказку о мертвых душах, что бродят по звездным дорогам Млечного Пути – у нас он зовется Землей мертвецов. Отчего-то я думал об отце, разочарованном вдовце, который винил меня в смерти матери.
Гуннар даже не извинился, что помешал мне. Он пребывал в отличном расположении духа.
– Эти жирные ублюдки-торгаши все еще тащатся вокруг Отранто! – Он хлопнул меня по спине, словно пытаясь найти слабое место. – Так вы расскажете мне, как узнали о моих планах? Или мне сразу выбросить вас за борт и из своей головы?
– Я бы вам этого не советовал, – ответил я. – Впрочем, это и невозможно. Вы же знаете, что я бессмертен и неуязвим.
– Не узнаю, пока не проверю, – отозвался он. – Но мне думается, что бессмертны вы не больше моего.
– В самом деле?
Я решил не спорить с ним. Он узнал то, что я показал ему. Кольцо, которое выглядело так, словно его только что отлили.
– Точно так, Элрик Садрикссон, я помню вас со времен короля Этельреда, когда он заплатил вам этим кольцом за помощь в войне с датчанами. Но кольцо намного древнее. Я думал, теперь оно у тамплиеров.
– Этельред правил полтора века назад, – сказал я. – Разве я выгляжу таким старым? Я, как вы знаете, не совсем здоров.
– Думаю, вы намного старше, господин тамплиер, – произнес Гуннар. – Думаю, годам вы неподвластны. – Что-то зловещее появилось в его голосе, издевательские нотки, раздражавшие меня. – Но все-таки уязвимы.
– Верно, вы путаете меня с Луэрабасом, бродячим албанцем, которого Иисус проклял из гробницы.
– Я знаю, что вся эта история полная чушь. Принц Элрик из Мелнибонэ, ваша история еще далека от завершения. И от суда.
Он явно пытался сбить меня с толку. Но я не показал, что это ему удалось.
– Вы знаете очень много для смертного.
– Слишком много для смертного. Я обречен, принц Элрик, помнить прошлое, настоящее и будущее. Например, я знаю, что умру, полностью осознавая всю глупость и безнадежность существования. Так что смерть станет для меня облегчением. И если я заберу с собой всю вселенную, тем лучше. Небытие – моя судьба, но и то, чего я страстно желаю. Вы же, с другой стороны, обречены помнить слишком мало – и умереть, надеясь и любя жизнь…
– Я умирать не собираюсь, но если и умру, то сомневаюсь, что при этом буду надеяться, – сказал я. – Я нахожусь в этом мире потому, что ищу жизнь, даже прямо сейчас.
– Я ищу смерти. Но наши поиски приводят нас в одно и то же место. У нас с вами общие интересы, принц Элрик, пусть и разные желания.
Я не смог прямо ответить ему.
– У вас, без всяких сомнений, есть свое место в этом сне, – проговорил я. – Вы, по всей видимости, путешествуете по снам. Может быть, даже крадете их?
– Вы, похоже, все-таки собираетесь оскорбить меня.
Я не повелся на его слова, начиная понимать ход его мыслей. Он знал обо мне не больше, чем все остальные в этом мире. В самом деле, когда я только появился здесь, я служил королю Этельреду по прозвищу Неразумный. Я путешествовал с женщиной, которую называл своей сестрой, и в конце концов нас обоих предали.
Однако долгожителем я был лишь во снах, но не в реальности. Гуннар явно наслаждался моим замешательством. Я показал ему кольцо потому, что подумал: оно может иметь для него какое-то значение. Оказалось, да, и даже большее, чем я предполагал. Я приобрел его в Иерусалиме у того же рыцаря, у которого забрал Соломона.
– Идемте, – сказал Гуннар. – Я покажу вам кое-что. Интересно, узнаете ли вы эту вещь или нет.
Он повел меня по палубе к рубке. Внутри стоял сундук; он без колебаний его открыл, а затем поднял над ним бронзовый масляный фонарь, чтобы я заглянул внутрь. Там лежали меч, доспехи, перчатки, но поверх всего этого находился круглый щит с изящным узором в оттенках синего, белого и красного, похожим на солнце с восемью лучами. Может, он африканский, и Гуннар нашел его во время легендарного плавания к Южным морям с Розой? Щит был не металлический, а деревянный, покрытый кожей; когда Гуннар сунул его мне в руки, он показался необычно легким, хотя размером и формой повторял щиты викингов.
– Вы знаете, что это за «пластина»? – Он назвал щит древним норманнским словом.
– Возможно, когда-то у меня была такая игрушка. Он как-то связан с моим детством? Что это? – Я взвесил его в руках. Щит казался живым и подвижным. На малый миг меня посетил образ друга, но не человека – возможно, дракона. Вещь явно была сделана не в Мелнибонэ. – Видимо, какой-то талисман. Вам его продали как чародейский щит? Возможно, это знак Хаоса или же символ сторон света. Думаю, вы слишком высоко оценили эту вещь, ярл Гуннар. И что, он должен был наложить на меня чары? Убедить, чтобы я встал на вашу сторону?
Гуннар нахмурился. Он просто мне не поверил.
– Завидую вашему самообладанию. Вы же знаете природу этого кольца! Сами себя обманываете? Или просто у вас нет памяти?
– Уж чего-чего, а памяти мне хватает. Ее даже слишком много. Самообман? Я помню, какую цену заплатил за то, что убил свою нареченную…
– Ну что ж, – сказал Гуннар, – по крайней мере, такие подавляющие и бесполезные чувства меня не омрачают. Мы с вами умрем. И оба понимаем, что это неизбежно. Но я стремлюсь к тому, чтобы эта судьба постигла одновременно и все мироздание. Если Судьба считает, что может шутить с нами, то я хочу показать ей последствия подобного заблуждения. Все в мультивселенной умрет, когда умру я. Я не могу вынести мысли, что жизнь продолжится, когда для меня наступит небытие.
Я подумал, что он шутит, и рассмеялся.
– Собираетесь убить нас всех? – сказал я. – Тяжелая задача.
– Тяжелая, – согласился он, – но нет ничего невозможного.
Гуннар взял яркую «пластину» из моих рук и положил поверх добычи. Он явно остался недоволен, словно ожидал от меня чего-то большего. Мне даже захотелось извиниться.
– Когда-нибудь вы пожелаете получить этот щит, – сказал он. – Вероятно, не в этом воплощении. Но будем надеяться.
Он не рассчитывал на мой ответ. Видимо, просто ждал, что я снизойду до его несчастий. Но мои несчастья были несколько другого порядка. Я не имел «памяти» о будущем, лишь смутные воспоминания о прошлом. Меня заботили проблемы собственного мира и амбициозный теократ, призвавший силы Хаоса, которые не смог удержать в узде. Мне нужно было освободиться от него. Нужно было каким-то образом медленно убить его. Я все еще был мелнибонийцем в душе, и мне требовалось получить удовлетворение от мести, долгой и незаметной. Чтобы достичь этого, необходимо было найти нихрэйнского кузнеца, который выковал прообраз черного клинка. Почему он должен быть тут, в этом мире, где царят невежество и лицемерие, я не знал.
Безликий капитан ввел меня в замешательство (хотя надеялся заинтриговать); голос его зазвучал зловеще, и я вспомнил о том, как он злобен.
– Всегда завидовал вашей способности забывать, – сказал он. – И меня бесит, что я понятия не имею, как вы этому научились.
Я раньше никогда не встречал этого человека. Слова его звучали полнейшей бессмыслицей. В конце концов я извинился, устроился в носовой части корабля и вскоре уже спал.
На следующий день, когда густой морской туман начал рассеиваться, мы увидели триполитанский берег. Гуннар отправил матроса на мачту, чтобы тот посмотрел – нет ли вокруг чужих кораблей и препятствий. Мало кто вышел бы в открытое море в такую погоду, но большинство здешних кораблей ходили вдоль берега, перевозя товары из одной части мавританской конфедерации в другую.
Арабы, самая богатая и образованная сила региона, принесли сюда невиданное прежде просвещение. Мавры презирали римлян как недалеких провинциалов и почитали греков как ученых и поэтов. Именно эти две противоборствующие силы принесли в мир большую часть творений искусства и культуры. Римляне были инженерами, а мавры – мыслителями Хаоса. Римляне не имели понятия о равновесии, их больше занимали мысли о власти. Подобная ситуация настолько расходилась с ритмом жизни и настроениями естественных и сверхъестественных миров, что это, казалось, неизбежно приведет к катастрофе.
Лас Каскадас, который мавры называли Хара-аль-Вадим, был гаванью в регионе, слишком полном чужих кораблей, чтобы оказаться для нас безопасным. Я молился: не захватили бы венецианцы или турки остров и не поджидали нас там. Это было крайне маловероятно. Номинально находясь под властью самой сильной из местных держав – Халифата, – Лас Каскадас был сам себе закон, и единственная гавань хорошо защищалась. Пока мусульмане-фатимиды и их соперники боролись за власть в Мекке, византийцы мечтали завладеть Римом, а к вопросу о положении Иерусалима было приковано внимание всего мира, остров находился в полной безопасности.
Берберка Роза, дама осмотрительная, предпочитала держаться в водах, на которые не претендовали ни Халифат, ни Империя. Первую крепость здесь построили карфагеняне, и даже сейчас Лас Каскадас считался безопасным местом, ибо им правила женщина. В свое время я тоже ходил с этой женщиной в плавание. Гуннар рассказал мне о ее двухкорпусном судне, которым я искренне восхищался; «Либо-либо» зимовал в Северной Африке, вероятно, в Мирадоре, у нашего общего старого союзника – морского разбойника из Уэльса, полусмертного Апа Квелча, служившего королю Этельреду. Апа Квелча хорошо знали в английских водах как хитрого врага и вероломного союзника.
Я испытал облегчение – мне не хотелось встречаться с Квелчем. Наш неразрешенный спор лучше разрешать не в Лас Каскадас, где все оружие собрано на складе в доках и заперто на замок.
Еще до того, как мы увидели остров, Гуннар велел поднять флаги; можно подумать, кто-то мог бы не узнать «Лебедя», увидев его. Вероятно, это был какой-то условный знак: Гуннар показывал защитникам города, что все еще управляет кораблем.
Ближе к полудню мы увидели Лас Каскадас, приблизившись к острову со стороны гавани. Сначала островная крепость напоминала мираж – несколько тонких серебристых полос, мерцающих в солнечном свете. Затем стало ясно, что эти полосы сбегают по склонам скал, образуя кратер огромного вулкана. Никаких признаков входа в гавань, лишь спокойная лагуна внутри. Мне вдруг показалось, что попасть на этот таинственный остров можно только с воздуха или из-под воды, но призвать сверхъестественные силы не представлялось возможным.
Я видел, какая судьба постигла эти силы, их изгнали в самые унылые уголки мира, вроде Сада дьявола, где они постепенно умирали. Когда все эти души умрут, то и Земля погибнет, так думал мой народ. Между Порядком и Хаосом много столетий шла война. Вскоре Аравия останется единственной землей, не покорившейся тонкогубым пуританам.
Гуннар вновь взмахнул рулевым веслом. Он обернул канат вокруг могучей руки и управлял кораблем, словно легкой лодкой. За скалами, охранявшими гавань, я увидел скопление домишек, церквей, мечетей, синагог, общественных зданий, базаров, а также прочие признаки процветающего города, расположившегося почти вертикально на склонах гор.
Он стоял по обе стороны от гавани. Каскады рек и водопадов, в честь которых его и назвали, сверкали и струились меж строений и валунов. Весь остров блестел, как серебряный слиток. Домишки пастельных тонов утопали в зелени и последних цветах лета. На крышах и балконах, в садах и виноградниках люди поднимались посмотреть, как мы входим в морские врата Лас Каскадас.
Огромные двустворчатые ворота из меди и стали открывали узкий проход между скалами, через них мог войти и выйти лишь один корабль. Я сразу же вспомнил Мелнибонэ, хотя этому месту не хватало парящих башен Города грез.
Нас громко приветствовали. На каменных арках, к которым крепились створки ворот, появились люди; повернулись рычаги, рабы потащили на себе огромные цепи, и морские ворота открылись.
Гуннар хмыкнул и, тронув кормило, взял чуть влево, потом чуть вправо. Он аккуратно провел корабль в узкую щель, и тот проскользнул легко и быстро, словно угорь. Врата с грохотом закрылись за нами. Мы медленно гребли вперед под пристальным взором жителей Лас Каскадас. Все здесь жили за счет пиратства. Все были верными подданными пиратской королевы. Своими дипломатическими способностями прекрасная Берберка Роза могла сравниться с самой Клеопатрой.
В гавани на приколе стояли самые разнообразные суда. Я узнал китайские джонки, несколько больших доу, египетские корабли с закругленными корпусами, мудреные боевые галеры, в основном переделанные по греческому образцу, – такие больше всего любили капитаны-корсары. Мне вдруг показалось, что здесь я обязательно встречу старых друзей, но не недавних знакомых. Когда я вынес свои пожитки на причал, то почти сразу же услышал, как кто-то зовет меня по имени.
– По д’Аржан, это вы?
Я оглянулся.
Брат Тристеланн, смешливый рыжий коротышка, пробирался ко мне сквозь толпу всякого сброда, что стекался на пристань в надежде получить хоть какую-то работу. Не знаю, чем Гуннар собирался расплатиться с Лас Каскадас за свою безопасность, но явно не грузом. Ненадолго Тристеланн исчез в толпе, затем появился совсем рядом, все так же улыбаясь.
– Значит, вы послушались моего совета, – сказал он. – Поговорили со стариками и старухами?
– Они говорили со мной, – ответил я. – Я думал, вы направлялись в Кордову.
– Собирался уже высадиться, но услышал, что христиане и иудеи вновь впали в немилость халифа. Он верит, что в Империи новый заговор.
Собирается выгнать из страны всех франков. И даже гадает, не слишком ли это мягкая мера для них. Так что я счел разумным переждать зиму здесь, послужу верующим, которых найду. Посмотрим, какой будет погода весной. Моя единственная альтернатива на сегодняшний день – отправиться в Англию, к королю Львиное Сердце, но, если уж совсем честно, порядочному человеку там не место. В лесах полно разбойников, в монастырях – бенедиктинцев, а то и кого похуже. Их помазанник божий сидит в темнице в Австрии, насколько мне известно, потому что народ не желает платить за него выкуп. Иоанн – интеллектуал, и поэтому ему никто не доверяет, особенно церковь.
Продолжая сплетничать, Тристеланн по крутым, запутанным улицам повел меня на постоялый двор, который, по его словам, считался лучшим на острове.
Гуннар что-то вопрошающе прокричал мне в спину. Я ответил, что увижусь с ним на постоялом дворе.
Моя независимость его явно нервировала. Он привык все держать в своих руках. Для него это было естественно. Думаю, он скорее растерялся, чем рассердился.
Все это забавляло брата Тристеланна. Он привел меня на залитый солнцем сад постоялого двора. Посадил на скамейку, а сам зашел внутрь и вернулся с двумя огромными кружками эля. Я постарался воздать должное крепкому напитку, но моему чересчур утонченному вкусу подходило лишь желтое вино. Брат-боец не расстроился. Он принес мне кубок хорошего вина, а эль допил сам.
– Надеюсь, Предки дали вам хороший совет?
– Они скорее ударились в предсказания, – произнес я. – В таинственные видения.
– Исполните все, что увидели, – твердо сказал он. – Они принесут вам то, чего вы желаете. И в сердце своем вы уже знаете, что принесет вам то, чего вы желаете.
Он вздохнул.
– Предсказания меня не интересуют, – отозвался я. – Моя судьба – это моя судьба. Вот что я знаю. И понимание этого позволяет мне плыть по ее течению, поскольку я доверяю удаче, неважно, повезет мне или нет.
– Настоящий игрок, – пробормотал он. – Истинный мухамир!
– Я все это и раньше слышал. Я не принадлежу ни к какому обществу или гильдии. Я не занимаюсь подобными искусствами всерьез, лишь иногда по необходимости, и не верю ни во что. Доверяю лишь себе, своему мечу и неизменной судьбе.
– Но все-таки боретесь с ней.
– Я оптимист.
– В этом мы похожи, – сказал он без всякой иронии.
Тристеланн уселся на скамью и оглядел двор, усыпанный цветами. Красочные соцветия состязались в яркости с одеждами посетителей, которые не обращали на нас никакого внимания. Я знал, что в Лас Каскадас считается дурным тоном уделять чрезмерное внимание незнакомцам.
Впервые я побывал на острове совсем в другом положении. Тогда мы с Розой были любовниками. Во второй раз я оказался пленником, и она обвела меня вокруг пальца. Но когда ситуация изменилась в мою пользу, она, кажется, оскорбилась еще больше. Вряд ли пиратка отдала какие-то распоряжения относительно моей судьбы, так как, скорее всего, не ждала, что я когда-нибудь снова окажусь в ее крепости.
Монах подтвердил, что Роза уплыла до весны. Снова отправилась на юг. Возвращалась она обычно с кораблем, груженным экзотическими специями, драгоценными камнями, а изредка даже превосходными рабами. В плаванье с ней ушел и Ап Квелч.
– Корабль-катамаран ходит намного быстрее и дальше, чем все остальные суда, – сказал Тристеланн. – Она может за несколько месяцев доплыть до Китая и вернуться назад. Пока мы зимуем на берегу Атлантики, она наслаждается солнцем и индийской добычей!
– Я думал, Гуннар тоже ходил туда на «Лебеде».
– Они оба ушли на «Лебеде». А затем, после ссоры, она вернулась на «Либо-либо». – Он резко замолчал и поднял глаза. Я понял, что Гуннар только что вошел в сад. Монах засмеялся, словно только что рассказал веселый анекдот: – А вторая собака сказала: «Я пришла только когти подровнять».
Рука Гуннара легла мне на плечо.
– Нам нужно еще кое-что обсудить, – сказал он. – Насколько я понимаю, у вас, господин священник, ко мне вопросов нет.
Брат Тристеланн натянул капюшон потертой сутаны и поднялся.
– Я никогда не попаду в столь отчаянную ситуацию, чтобы наниматься к дьяволу.
– Значит, я прав, – хмыкнул Гуннар. – А что, тут больше не подают?
Он вошел внутрь. Монах отчего-то совсем развеселился. Он пожал плечами, подмигнул мне и сказал, что наши пути еще пересекутся, а затем вышел за ворота – как раз в тот миг, когда вернулся Гуннар, ведя за ухо мальчишку.
– А все девки, значит, разбежались по клиентам?
– Да, господин, – мальчишка плюхнулся на камни. – Только я один и остался.
Гуннар выругался, проклиная свои мужские потребности, и грозно потребовал, чтобы мальчишка принес эль. Я попросил парнишку принести еще один кубок, бросил ему монетку и поднялся. Сверкающая маска Гуннара уставилась на меня в явном изумлении.
– Вы пользуетесь своим преимуществом, но я не осуждаю вас за это, – сказал я. – Понятно, что раньше вы ни с кем не сотрудничали. У меня нет желания нанимать ваш корабль. Думаю, вы неверно меня поняли. И вы уже сказали, что знаете, кто я такой и каково мое положение. Я ничего не жду от мироедов и прочего сброда, но раз уж вы утверждали, что вам ведомо мое звание, то от вас я ожидал большего.
Он отвесил шутовской поклон.
– Прошу прощения, если это вас, конечно, устроит. Пару слов, и мы все уладим.
– Поступки впечатляют больше, чем слова. – Я встал, чтобы уйти. Разумеется, я просто делал вид, играл – но играл, следуя моим природным наклонностям.
Гуннар сразу понял, что происходит. Он рассмеялся.
– Очень хорошо, господин Среброкожий. Поговорим как равные. И правда, в этом мире я привык идти напролом, но вы же видите, какая компания меня теперь окружает. Я тоже был когда-то принцем Равновесия. А теперь я гнусный корсар, цепляюсь за старые легенды и промышляю грабежом, а ведь когда-то я разрушал огромные города.
Я снова сел.
– Уверен, вы не собираетесь пересказывать мне свою жизнь, поэтому предлагаю просто сообщить, когда вы собираетесь отплыть в Винланд. Лишь отмеченные богом осмелятся отправиться в те края зимой.
– Или проклятые. Господин Среброкожий, я собираюсь пройти напрямую через мир Хель. Вход в него находится на другой стороне Гренландии. Через Подземный мир, через подвижные камни, воронки водоворотов, чудовищную тьму – в страну вечного лета, где нас ждут сокровища. Земля там столь плодородна, что то, что мы взращиваем здесь в поте лица, там растет само собой. Там находятся несметные сокровища, легендарное золото. Огромный зиккурат, возведенный из чистого золота, а потом таинственно брошенный тамошним народом. Мы собираемся попасть в сверхъестественный мир, поэтому, полагаю, время года, будь то лето или зима, не имеет большого значения. Мы идем в сам Нифельхейм.
– Вы плывете на север и запад, – сказал я. – У меня есть необходимый опыт и то, что для вас ценно.
Он задумчиво глотнул эля через тростинку.
– А что вы надеетесь приобрести в этом путешествии?
– Я ищу одного известного бессмертного кузнеца. Возможно, он норманн.
Из-под шлема раздался какой-то шум, отдаленно напоминающий смех.
– Его зовут Вёлунд? Ибо Вёлунд со своими братьями охраняет город, который венецианцы называют Илла Палиа делла Оро. Он стоит посреди озера, там, где край земли встречается с Полярной звездой. Именно туда я и направляюсь.
Однако Гуннар не сказал всей правды. Он хотел, чтобы я поверил, что целью его является золотой город. Но я предположил, что он ищет на Краю света что-то другое. То, что он может уничтожить.
Но в тот момент я и этим был доволен. «Лебедь» шел туда, куда мне нужно. Неважно, сверхъестественен мир Хель или обычен, если мы отправимся в Северное море в декабре или январе.
– Вы так доверяете своему кораблю, – заметил я.
– Мне приходится, – ответил он. – Теперь наши судьбы переплетены. Корабль выживет, если выживу я. Я владею истинной магией, как и говорил, а не той алхимической чушью, о какой вы слышали в Нюрнберге. Я иду вслед за видением.
– Полагаю, что и я тоже, – произнес я.
Глава десятаяПасть Хель
Норманны, проклятые норнами, по странному зову природы
Отправились на Край Земли и заблудились во льдах Фимбулвинтера.
Их омертвевшие руки крепко сжимали мечи, не омытые кровью.
Шли они по стопам лиходея Гейнора по прозванью Проклятый.
Когда мы через несколько дней вышли из порта, на море был штиль. Гуннар надеялся успеть пройти как можно дальше, пока стоят теплые осенние дни. Возможно, даже добраться до Гренландии раньше, чем море скует льдом.
Я спросил, не ожидает ли он обнаружить за границей Нифельхейма империи и армии столь же могущественные, как в этом мире. Он посмотрел на меня, как на безумца.
– Я слышал эту историю из дюжины разных источников. Там лежат девственные земли, пока никем не занятые. Единственные защитники этой страны – жалкие дикари, чьи предки построили город, прежде чем оскорбить богов. Об этом написано в хрониках.
Я развеселился.
– И что? От этого легенды стали правдой?
Мы сидели в его маленькой рубке. Он нагнулся, открыл небольшой сундук и вытащил из него пергаментный свиток.
– Если нет, то мы сами сделаем их правдой!
Записи в свитке были на латыни, но встречались в тексте и руны. Я бегло просмотрел его. Некий ирландский монах, служивший писцом у датского короля, почти не упоминая деталей, описывал историю Эрика Белого. С пятью кораблями отправился он в Винланд и там основал колонию, построив укрепленный город, чтобы защититься от тех, кого именовали по-разному – то скредлинджи, то скрейлинги, то скрелинги. Так викинги назвали туземцев. Насколько я понял, слово это означало что-то вроде «визгунов» или «нытиков», и викинги считали их негодяями и преступниками.
И на основании этого свидетельства Гуннар решил отправиться в Нифельхейм. Подобные истории рассказывали все мои знакомые норманны. Мавританские философы предполагали, что мир имеет форму удлиненного яйца, а снизу, с внешней его стороны, за него каким-то образом цепляются варварские безбожные расы. В подобных обстоятельствах я решил себя вести так, как следует в Тысячелетнем сне, как меня учили, – просто промолчал. Я не мог допустить, чтобы этот сон оборвался. Это был последний сон, где я мог находиться, прежде чем Ягрин Лерн уничтожит наш флот, а затем Мунглама и меня самого.
– Значит, нам придется завоевывать землю, полную дикарей, – иронично заметил я. – А нас всего тридцать, так?
– Точно, – ответил Гуннар. – Если считать ваш меч и мой, потребуется в худшем случае пара месяцев.
– Ваш меч?
– У вас Равенбранд… – Человек без лица постучал пальцем по ножнам, висящим у него на боку. – А у меня Ангурвадель.
Он чуть вытащил его из ножен, продемонстрировав красно-золотую рукоять с искусным узором.
– Можете поверить на слово: на клинке начертаны руны, и в бою они горят красным светом, словно он должен омыться кровью, раз его вынули…
Разумеется, меня разбирало любопытство. Неужели у Гуннара псевдоглефа? Или это настоящий магический меч? Может, Ангурвадель – просто еще один проклятый клинок, из тех, что так часто упоминаются в сказаниях норманнов? Я и раньше слышал это имя, но считал его просто неким прообразом. Даже если меч не фальшивый, Ангурвадель – всего лишь один из множества братьев Черного меча.
Как и надеялся Гуннар, плавание по Атлантическому океану проходило прекрасно. Мы остановились запастись провизией в британском поселении, далеком от защиты норманнского закона. После того как люди Гуннара закончили расправляться с селянами, в живых осталось всего несколько человек. Их заставили заколоть своих животных и перенести запасы зерна на корабль, а потом тоже убили. Гуннар в своих делах был по-старомодному результативен и всегда уделял внимание деталям. Ни его меч, ни мой в этот раз из ножен не вынимались.
Мы поплыли дальше, зная, что в погоню за нами бросятся не скоро. У Норманна имелись магнитный компас и другие мавританские навигационные приборы, которые члены команды, возможно, принимали за магические. С их помощью было проще прокладывать быстрые, пусть и рискованные маршруты. На море, к моему удивлению, царил полный штиль, а на бледном небе не было ни облачка. Люди Гуннара приписывали такую погоду удаче своего проклятого капитана. Он же сам выглядел как человек, полностью удовлетворенный собственным здравомыслием.
В редкие часы отдыха я успевал пообщаться с некоторыми членами команды. При всей своей грубости вели они себя довольно дружелюбно. Мало кто из разбойников отличался богатым воображением, возможно, именно поэтому они были готовы следовать примеру Гуннара. Один из ашанти, по имени Асолингас, сидел, завернувшись в плотный шерстяной плащ. Он говорил на мавританском и рассказал мне, как их с десятью товарищами взяли в плен во время боя, отвезли на побережье и продали в рабство. Их купили в качестве гребцов на сирийское торговое судно, в первый же час пребывания в море они вместе с другими рабами захватили корабль и добрались до Лас Каскадас. Там, по его словам, корабль у них обманом отобрали. Остальных же убили во время набегов.
Асолингас сказал, что скучает по Африке. Душа его давно умерла и вернулась домой, и он тоже вскоре последует за ней. Он знал, что, после того как мы причалим к последнему берегу, его непременно убьют.
– Тогда почему ты пошел? – спросил я.
– Потому что я верю, что душа моя ждет меня на том свете, – ответил он.
С правого борта раздался глубокий вздох: поднялся ветер. Я услышал крики чаек. Вскоре мы должны были высадиться на берег.
В Гренландии колонисты были настолько бедны, что мы смогли разжиться у них лишь водой, парой бочонков кислого пива и тощей козой, которая приняла смерть с радостью. Гренландские поселения славились своей нищетой, поселенцы практиковали кровосмешение, жили замкнуто и непрерывно воевали с туземцами за скудные ресурсы. Я надеялся, что вход в Нифельхейм близок, и сказал об этом Гуннару. Припасов нам хватит лишь на пару недель в лучшем случае. Он заверил меня:
– Там, куда мы направляемся, у нас не будет времени для еды и питья.
Когда мы отплыли из Гренландии и направились на запад, погода стала ухудшаться. На море, прежде покрытом лишь небольшой рябью, вдруг поднялись и начали ударяться об унылый берег высокие волны. Нам с большим трудом удалось выйти из гавани. Позади осталась последняя европейская колония, которая уже не боролась за жизнь в этом жестоком мире. Гуннар часто шутил, что он добрейший из Божьих ангелов.
– Знаете, как называют этот клинок в Ломбардии? «Правосудие Святого Михаила».
Он начал было рассказывать какую-то историю, но так и не закончил – целиком погрузился в созерцание огромных волн. Море колыхалось тяжело и медленно, с воем и грохотом, вода поднимала нас на сотню футов вверх, ветер и дождь свистели в снастях, а затем мы ныряли на сотню футов вниз в бурлящую пенистую воду.
Я привык к ритмичному раскачиванию корабля. Ощущал безопасность и силу, лежащую в глубине этого бурного океана. Теперь я узнал то, что уже знали Гуннар и его команда, – почему корабль считался заколдованным. Он летел сквозь непогоду, как барракуда, будто не замечая волн, едва их касаясь. Корабль был так замечательно построен, что никогда не спускался между гребнями волн и устремлялся лишь вверх, даже когда предыдущая волна шла на спад. Мне прежде не доводилось испытать такого приятного возбуждения от хождения под парусом замечательного судна, я доверял ему больше, чем самому себе. Нечто похожее ощущаешь, летя верхом на фурнском драконе. Я начал понимать, отчего Гуннар ведет себя с такой безрассудной самоуверенностью. Я завернулся в синий морской плащ, стоял на палубе и смотрел буре в лицо, и вдруг в совершенно новом свете увидел фигуру, находившуюся на носу корабля. Что-то промелькнуло у меня в памяти.
Раскачиваясь и держась за веревки, Гуннар пробирался вперед, радостный вопль раздался из-под безликого шлема. Викинг словно опьянел от восторга. Он откинул голову назад и хохотал без остановки. Затем повернулся ко мне и схватил за предплечье.
– Воистину, принц Элрик, мы станем героями, вы и я.
Все удовольствие от плавания растаяло в тот же миг. Нет ничего хуже, чем когда тебя вспоминают как соратника Гуннара Обреченного.
Викинг наклонил голову, словно зверь, почуявший запах.
– Она здесь, – сказал он. – Я точно знаю. И мы с вами найдем ее. Но только один из нас сумеет ее удержать. И он же станет последним мучеником.
Он хлопнул меня по спине. А затем вернулся на корму и взялся за румпель.
На мгновение мне вспомнились смерть матери и ненависть отца. Вспомнилась кровавая кончина моей кузины, как она рыдала, когда душа уходила из нее. Кого Гуннар имел в виду, сказав «она»?
Волны вновь обрушились, и со следующей мы поднялись, и двигались неизменно перед бурлящей водой, и порой казалось, что мы и в самом деле летим над нею. Полуоткрытый парус наполнялся ветром, словно крыло, позволял Гуннару править кораблем быстро, легкими движениями румпеля, качая судно вместе с водой. Я никогда раньше не видел, чтобы капитан управлял кораблем лишь кончиками пальцев. Чтобы он отдал команду – и ее немедля исполнили, невзирая на погоду. Гуннар хвалился, что хотя на земле он и потерял многих из своей команды, но вот в море – ни одного.
Палубы намокли от морской пены, она оседала на коленях и плечах гребцов, хлопьями носилась в бурном воздухе. Черные, красные, коричневые и желтые спины мерно сгибались и разгибались, словно одинаковые шестерни, морская вода и пот текли по ним ручьями. В небе над нами кипели черные клочья рваных облаков. Я дрожал в своем плаще, мечтая воззвать к Мишашааа или еще кому-нибудь из элементалей, кто волшебным образом успокоил бы море. Но я и так уже использовал чары для того, чтобы жить в этом сне! Сила Равенбранда раскрывалась лишь в бою. Попытайся я предпринять хоть что-то, это могло бы привести к самым непредсказуемым последствиям.
Весь день и всю ночь мы носились по бурным водам Атлантики. Использовали весла, румпель и паруса, реагируя на малейшие изменения ветра, полагаясь на мавританский магнит Гуннара, и стрелой летели прямо на север, пока Гуннар не позвал меня к себе в рубку и не показал компас.
– Чертовщина какая-то, – сказал он. – Какой-то негодяй заколдовал эту штуку!
Стрелка вращалась под стеклом совершенно хаотично.
– По-другому не объяснишь, – продолжил Гуннар. – У этого места имеется защитник. Видно, кто-то из Владык Высших Миров…
С палубы раздался вой, мы вывалились из обтянутой кожей рубки и наткнулись на Лейфа Большого; с лицом, застывшим, как маска, он уставился на огромную голову – она поднималась из-под воды и злобно взирала на наш беззащитный корабль. Голова была человеческой и затмевала собою горизонт. Гуннар схватил норманна за плечо и отвесил ему мощную затрещину.
– Глупец! Это скала, она за много миль отсюда. На берегу!
Тем не менее капитан продолжал вглядываться вдаль снова и снова. Вне всяких сомнений, то, что мы увидели, было гигантским лицом, и оно устремило невидящий взгляд вниз из-под закрывшего лоб облака. Мы были слишком малы, чтобы разглядеть его целиком. Пылинки в сравнении с горой. Но Гуннар сказал правду. Голова не казалась живой. Вероятно, нам нечего было бояться. Это не разумное существо и не бог, а скорее невероятная скульптура, вырезанная из гранитной скалы необычного цвета.
Лейф Большой вздохнул и что-то пробормотал в золотистую бороду. Он бросился к борту, и его вырвало. Корабль все еще бросало из стороны в сторону, но он все так же скользил по гребням волн. Продолжал идти по курсу, заданному до того, как кто-то заколдовал магнит. И прямо по этому курсу нас ждала гигантская голова.
Когда я указал на это Гуннару, тот лишь пожал плечами.
– Может, этот великан как раз живет на Северном полюсе? Нужно доверять судьбе, – сказал он. – Вы должны верить, Элрик, идти своим путем и следовать своей легенде.
А следующий миг голова распахнула огромный черный рот, море хлынуло ей в горло, и мы понеслись к горизонту, темному, сияющему и совершенно живому.
Гуннар зарычал от злости и отчаяния. Он делал все возможное, чтобы развернуть корабль. Его люди гребли изо всех сил. Но нас утягивало в эту мясистую бездну.
Гуннар потряс кулаком, грозя судьбе. Казалось, происходящее не столько напугало его, сколько глубоко оскорбило.
– Проклятье! – воскликнул он и захохотал. – Вы разве не видите, что происходит, Элрик? Нас сейчас проглотят!
И правда, мы словно плавали в чашке с водой, которой решил освежиться чудовищный огр. Я вдруг понял, что тоже хохочу. Ситуация казалась невероятно смешной. И все же я мог погибнуть. И если бы погиб здесь, то перестал бы существовать в обеих реальностях.
Нас окончательно смыло вниз. Корабль ударялся бортами и протискивался вперед, словно оказался меж двух берегов реки. Откуда-то с палубы раздалась низкая ритмичная песнь, ее мелодия казалась древнее, чем этот мир. Африканец-ашанти Асолингас, видимо, поверил, что ему настал конец.
Затем даже он замолчал.
Я поперхнулся и закашлялся от смрадного воздуха. Мне в лицо будто дыхнул уличный бродяга. Сразу вспомнились сказки о том, как люди оказывались во чреве гигантской рыбы. Но я ни разу не слышал, чтобы великан проглотил целый корабль. Или это не великан? Может быть, просто скалы стояли так, что мы увидели в них лицо? Или это какое-то древнее морское чудовище, огромное, способное проглотить корабль и выпить море?
Вонь становилась все сильней, но это был единственный воздух, которым можно было дышать, и мы дышали вонью. С каждым вдохом я будто наполнял легкие прахом.
Так мы оказались в Нифельхейме.
Откуда-то со средней части корабля Лейф Маленький отчаянно выкрикивал:
– Я не должен был оказаться здесь. Я ничего дурного не сделал. Ну, убивал, как все. Так неужели меня нужно наказывать за то, что я не погиб в бою?
Я поплотнее завернулся в плащ. Стало гораздо холоднее. Ледяной воздух бил в лицо, угрожая содрать кожу. Дышать стало больно. Казалось, вдыхаешь тысячи острых стеклянных осколков.
Ветер утих, остались лишь ледяная чернильная тьма и полнейшее безмолвие. Я слышал, как скрипят весла, поднимаясь и опускаясь с почти неестественной равномерностью. Неожиданно вспыхнул огонек. Я увидел блестящую маску Гуннара, освещенную факелом. Заметил выражения лиц гребцов, когда он прошел к центру палубы.
– Где мы, принц Элрик? Вам известно это место? Это Нифельхейм?
– Возможно, – ответил я. Палуба снова наклонилась, и мы падали вперед, пока корабль не выровнялся.
Когда мы снова оказались в спокойных водах, весла вновь принялись подниматься и опускаться, подниматься и опускаться. Вокруг слышалось журчание воды, словно ледники таяли… тысячи рек бежали с обеих сторон, стекая в узкий канал, по которому мы теперь гребли.
Гуннар торжествовал.
– Реки Хель!
Остальные не разделяли его радости. Мы слышали глубокие, отчаянные стоны, совершенно не похожие на человеческие, а еще бульканье, словно где-то тонули дети. А еще стуки, свист и шуршание, похожее на шепот. Мы сосредоточились на гребле, поднимали и опускали весла. Знакомый всплеск воды – единственное, что позволяло нам держать себя в руках, ибо чувства призывали бежать отсюда.
Вновь раздалось хрипение Лейфа Маленького. Он впал в неистовство.
– Эливагар, Лейфт и Слид, – кричал он. – Вы их слышите? Это реки Нифельхейма. Река ледников, река клятв и река обнаженных мечей. Неужели не слышите? Мы оказались в Подземном мире. Это звуки Хвергельмира, великого котла, что кипит вечно, утягивая корабли в свое чрево.
Он продолжал бормотать о том, что ему следовало быть храбрее и безрассуднее в юности, и о том, как он надеется, что смерть эта будет считаться насильственной. Что он никогда не был религиозным, но, как мог, поступал по правилам. А затем снова начал рыдать, что не его вина, что он не погиб в бою. Лейф Большой пытался заставить своего кузена замолчать. Но даже рыдания Лейфа Маленького не мешали мерному скрипу весел. Гребцы вцепились в свой тяжкий, монотонный труд, надеясь, что это хоть как-то оправдает их в глазах Судьбы и позволит попасть в Рай.
Чьи-то голоса взывали к нам. Мы слышали, как по бортам шлепают руки, пытаясь схватиться за весла. Но гребцы продолжали грести с той же скоростью, и голос Гуннара перекрывал все остальные звуки, задавая ритм. Голос его звучал напористо и отважно, требуя от гребцов абсолютного повиновения.
Весла опускались в воду и вновь поднимались. Гуннар проклинал тьму, бросая вызов Королеве мертвых.
– Пойми, Владычица Хель, я уже мертв. Я не живу ни в Нифельхейме, ни в Валгалле. Я умираю снова и снова, ибо я Гуннар Обреченный. Я уже побывал на краю небытия и знаю свою судьбу. Ты не можешь напугать меня, Хель, мне есть чего бояться, кроме тебя! Когда я умру, жизнь и смерть умрут вместе со мной!
Его дерзкий смех эхом отражался от мрачных стен пещеры. И если здесь в самом деле обитала бледная богиня, чей нож звался Алчностью, а блюдо – Голодом, то она услышала бы этот смех и решила бы, что настал Рагнарёк, что Горн Судьбы возвещает о конце света. Она бы даже не подумала, что это смеется обычный человек. Его отважные приказы были достойны Валгаллы, но не Нифельхейма.
Дерзость капитана воодушевила парней. Мы больше не слышали причитаний Лейфа Маленького, вспомнившего о религии.
Звон металла сделался громче, словно в ответ на слова Гуннара. Человеческие голоса различимее. Они произносили слова на языках, которых не знал ни один из нас. Из ледяной тьмы появились другие звуки, которые оказалось не так легко опознать, – вздохи, бульканье, чмоканье, точно предсмертные старушечьи хрипы.
Но «Лебедь» продолжал лететь прямо вперед, повинуясь ударам кулака Гуннара и ритмичной песне.
А затем пение прекратилось.
И снова навалилась тишина, слышался лишь скрип весел. Мы почувствовали, как корабль потянуло, словно огромная рука подхватила его снизу и поднимала вверх. Воющие голоса. Вихрь. И все же нас тащило скорее в воду, чем из нее.
Я задыхался от наполнившей рот соли. Изо всех сил цеплялся за снасти, которые мог нащупать во тьме, все еще слыша за спиной хохот Гуннара. Он снова начал петь; казалось, капитан направляет корабль прямо в кипящий водоворот. Корабль скрипел и стонал, как никогда раньше. Он сильно накренился, и последние удары весел больше не укладывались в ритм песни капитана.
Раздался страшный треск. Я был уверен, что корабль разваливается на части. Затем послышался жуткий звон, будто кто-то разом ударил по струнам. Этот странный аккорд поглотил меня, каждый нерв запел в унисон с ним, он потянул меня и весь корабль ввысь, и мы полетели вверх так же быстро, как падали вниз. Ослепительный белый свет залил горизонт. Легкие наполнились водой. Я понимал, что потерпел неудачу, что мне осталось жить лишь несколько мгновений, и я так и останусь висеть, привязанный к снастям Ягрина Лерна.
Корабль начал вращаться вокруг своей оси, вертеться, уносимый потоком воды, пока я совершенно не потерял ориентацию. Неожиданно яркий свет потускнел и стал бледно-серым. Шум перерос в неумолчный крик, и я вновь услышал хохот Гуннара – он ревел, требуя, чтобы гребцы вернулись к веслам.
– Гребите, парни. Хель почти позади!
И они продолжали грести все с той же невероятной слаженностью, мускулы их вздувались и чуть не рвались от усилий, Гуннар поднял свой сияющий шлем к небесам и указал туда. Вот он, знак, что мы ушли из сверхъестественного мира.
Яркий свет погас. Над нами расстилалось темнеющее серое небо. Позади плясал водоворот, но нам удалось увернуться от него, и теперь мы равномерно гребли, удаляясь прочь.
Перед нами возникла высокая лесистая береговая линия с множеством небольших островков. Тяжелые тучи висели над головой, но, судя по характеру света, закат был не за горами.
Грохот водоворота остался позади. Что за невероятные чары помогли нам совершить такой странный переход? Гуннар хозяйской рукой обвел побережье.
– Узрите пропавший континент – Винландию! – изрек он с ироничным ликованием, наклонившись вперед, словно желал насытиться видом. – Греки называли его Атлантидой, римляне – Туле. Все народы именуют его по-своему. Многие погибли в поисках этой земли. Мало кто осмелился заключить такой договор, как я, чтобы добраться сюда…
Поднялся туман. Береговая линия исчезла в нем, словно богам надоело позерство Гуннара. Весла поднимались все медленнее, корабль продолжал двигаться вдоль холодного течения. Мы смогли разглядеть темнеющие очертания поросшего елями каменистого побережья и узкие недружелюбные отмели. Гуннар повел корабль между скалистыми островами, словно знал, куда идти. Следуя течению, мы вошли в бухту и, должно быть, приближались к подходящему месту для стоянки, но нам еще оставалось обойти несколько мелких островков.
Я почувствовал запах земли. Густой сосновый дух и аромат папоротниковых зарослей, полных жизни. По крайней мере в этом Гуннар оказался прав.
Асолингас первым увидел дом. Он показал пальцем и вскрикнул, чтобы привлечь внимание Гуннара.
Гуннар громко выругался.
– Клянусь вам, Элрик, мне сказали, что в Винланде нет никого, кроме дикарей, и я заплатил немало золота и душ за эту информацию.
– А кто сказал, что это не дикари?
Даже после всех лет, проведенных здесь, я не видел особой разницы.
– Такой же дом могли построить в Норвегии на прошлой неделе! Это не те жалкие поселенцы, с какими мы расправились в Гренландии, – разъярился Гуннар. – Проклятые колонии Лейфа должны были давно погибнуть! А мы идем прямо в порт, где стоит, должно быть, дюжина кораблей викингов, а они-то уж точно поймут, зачем мы сюда пришли!
Он приказал табанить и сушить весла. Мы подплыли к острову, на котором стоял дом. Сгущались сумерки, и в окнах нижнего этажа уже зажегся свет, отбрасывая отблески на окружающие заросли. Окна прикрывали сплетенные из веток решетки – они пропускали свет и защищали от посторонних глаз днем, но ночью сквозь них мало что было видно. Я надеялся, что это какой-то постоялый двор. Над трубой вилась тонкая струйка дыма. Хороший крепкий дом, с мощными дубовыми балками и белой штукатуркой, такие строят зажиточные крестьяне повсюду, от Нормандии до Норвегии. Он был немного выше и чуть круглее, чем обычно, но это, скорее всего, объяснялось местными материалами и условиями.
Существование дома, разумеется, указывало на то, чего так боялся Гуннар, – колония Эрикссона не только выжила, но и процветала, создав свою независимую культуру, такую же типично скандинавскую, как в Исландии. Строение таких размеров и из таких материалов говорило Гуннару и еще кое о чем. О том, что здесь наверняка существуют каменные укрепления и изощренные защитные сооружения. О безжалостных людях, что сражались с туземцами-скрелингами и имели собственный кодекс чести, который требовал биться насмерть. И о том, что один корабль, пусть и такой, как наш, не сможет захватить даже гавань, не говоря уж о целом континенте.
Я, разумеется, не разочаровался. С туземцами я не ссорился и на их владения не зарился. Гуннару, однако, пообещали здесь королевство, но оказалось, что король у него уже есть.
Миновав дом, мы ожидали увидеть за ним целый город, но ошибались. Береговую линию покрывали девственные леса и голые галечные отмели, изредка прямо из воды поднимались огромные каменные плиты. Когда наконец опустилась ночь, стало ясно, что никакой гавани поблизости нет. Гуннар все еще осторожничал. Он не собирался расслабляться раньше времени. Здесь имелось не меньше дюжины островов, на которых мог скрываться укрепленный город приличных размеров. Его положение капитана вдруг стало шатким. Он обещал своим людям заброшенный город из золота, а не каменный, да еще и набитый крепкими воинами. Настроения на корабле начали быстро меняться.
Среди этой водянистой, пропахшей соснами тьмы свет горел только в доме на острове. По крайней мере, прямо сейчас нам ничто не угрожало. А если бы кто-то и бросил нам вызов, то Гуннар поприветствовал бы викингов, как брат, это я точно знал. Он бы попытался выиграть время и постарался найти слабые стороны, а для начала начал бы нахваливать их, льстить и рассказывать фантастические истории.
Гуннар облегченно вздохнул. Он отдал приказ грести к острову. Отчего-то мне хотелось надеяться, что обитатели дома смогут защитить себя. Но как только мы начали искать, где бросить якорь, свет в доме погас.
Я посмотрел на звезды. Созвездия показались мне более знакомыми, чем те, что остались позади. Неужели я каким-то образом вернулся в мир Мелнибонэ? Интуиция подсказывала, что мои сны и мои реальности никогда раньше не были так близки.
Глава одиннадцатаяКлостергейм
Гневом достославные корсары бушевали с пеной на устах,
И, кляня бесплодную судьбу, бросились, держа клинки в руках.
Если не считать лампы, светившейся в окне, мы не нашли никаких свидетельств тому, что дом обитаем. Наши парни совершенно выбились из сил. Гуннар понимал это и приказал им сушить весла. Перса послали на нос с ватерпасом. Тут было неглубоко, но, когда мы бросили якорь, ему оказалось не за что зацепиться. Под нами были скалы. Брошенный мельничный жернов тоже скользил. Наконец нам удалось как-то закрепиться, видимо, за переплетенные водоросли. Корабль некоторое время дрейфовал, затем медленно остановился, и птица-дракон на его носу надменно нацелилась в глубь таинственного континента.
Неужели Гуннар в самом деле решил, что тридцать человек под командованием безликого безумца смогут его захватить?
Во сне я нуждался меньше, чем другие. Поэтому вызвался стоять вахту первым. Все это время я провел в небольшом укрытии из оленьих шкур на носу корабля; отсюда отлично просматривалась вода впереди. Я слышал какие-то звуки, похожие на тявканье тюленей, и проверял, не подплыл ли кто к кораблю. За время моего дежурства ничего особенного не произошло.
Я проснулся чуть позже рассвета, услышал пение птиц и почуял запах костра и леса, и меня наполнило неуместное ощущение благополучия. Из глубин дома раздавался необычный клекот, а затем я услышал и человеческий голос – он показался мне странно знакомым.
Мы подняли якорь и медленно поплыли вокруг острова в поисках места для высадки. Вскоре нашли каменную плиту, спускавшуюся прямо в море. На нее мог высадиться один человек в легких доспехах и закрепить веревку, по которой перебрались бы все остальные. Иначе в боевых доспехах и с оружием мы бы просто утонули.
Оставив несколько человек охранять корабль, мы высадились на берег острова. Чайки и бакланы ловили рыбу в серой воде, покрытой белой пеной. Они низко летали в стальном небе, открытые всем ветрам, на берегу же, куда хватало глаз, повсюду росли высокие ели и смешанный лес. Дым поднимался лишь из дома.
Гуннар привычно выругался и во главе отряда направился через подлесок. Мы подобрались к дому сзади. Очевидно, нас до сих пор не заметили: когда мы подошли ближе, внутри встревоженно заклекотала птица. А затем все замолкло.
Гуннар остановился.
Викинг повел нас вокруг дома, пока мы не увидели крепкую дубовую дверь, тяжелые железные петли и замки, а также засовы на решетках, закрывающих окна. Дом выглядел ухоженным и защищенным.
Снова заклекотала птица.
Может, жители надеялись, что мы сами уйдем? Или ожидали атаки?
Гуннар приказал половине отряда остаться со мной впереди, сам же с остальными решил зайти с тыла. Я понимал, что он ищет что-то особенное. Гуннар тихонько бормотал и считал, загибая пальцы. По всей видимости, он узнал это место и отчего-то испугался.
Вдруг поведение его резко изменилось. Он крикнул, чтобы мы немедленно возвращались и поднимались на корабль.
Команда привыкла подчиняться ему беспрекословно. Дело довершили их собственные предрассудки. Через несколько секунд мореходы уже ломились через подлесок к берегу, спотыкаясь и ругаясь на бегу, мечами прорубая дорогу, словно им передалась паника капитана.
А он и в самом деле запаниковал! Гуннар был явно напуган.
Я бы тоже последовал за ними, если бы в этот миг не открылась дверь и из нее не вышел худощавый человек в черных одеждах; я его не припоминал, однако он холодно поприветствовал меня, как знакомого.
– Доброе утро, принц Элрик. Вы же не откажетесь позавтракать со мной?
Говорил он на литературном мелнибонийском, хотя был человеком. Почти бесплотное лицо его напоминало череп. Глаза сидели так глубоко, что казалось – на тебя смотрит пустота. Тонкие бледные губы сложились в полуулыбку, когда он заметил мое удивление.
– Думаю, мой бывший господин, владыка Гуннар, понял природу этого места, но вы не бойтесь, сударь. Я не причиню вам вреда. Вы меня не помните? Понимаю. Вы прожили так много разных жизней и встречались с людьми гораздо более примечательными. Помните Иоганнеса Клостергейма? Около пятидесяти лет я прожил здесь, ожидая прибытия ярла Гуннара. Когда-то мы с ним вместе чародействовали. Свои сатанинские силы я применяю в другом месте. Но сейчас я здесь.
– Этот дом перенесен сюда с помощью чар? – спросил я.
– Нет. Этот дом я и другие построили честным трудом, проливая пот. Здесь стояли лишь каменные столбы. Мы поставили балки, возвели стены, положили полы. Каменные столбы стоят в углах дома, они также служат опорами внутри. Когда я сюда прибыл, мы обнаружили каменный круг.
– Мы? Вы и ваш домашний любимец?
– Прошу извинить меня за птицу. Это моя единственная защита от дикарей. Но я говорил не о ней. Нет, сударь, я счастлив быть вождем маленького племени туземцев-скрелингов. Они путешественники, такие же, как и я. Мы обнаружили, что в этих местах уже живут люди. Поселенцы и помогли мне построить этот дом.
– Других огней мы не заметили. И где же эти поселенцы?
– Как это ни грустно, но они все умерли. Но не от старости. Боюсь, между мной и норманнами произошла ссора. Мое племя победило. Женщин и детей мы приняли к себе, чтобы пополнить племя, остальные же теперь в Валгалле, наслаждаются заслуженной наградой, – он издал лающий смешок. – Теперь здесь живут лишь полукровки.
– Значит, дом вам построили поселенцы?
– Да, они сделали большую часть работы. Он круглый, такой же, как и их дома. Сам остров считался священным местом. Туземцы были напуганы, когда мы прибыли. Я знал, что пройдет много времени, пока вы доберетесь сюда, поэтому решил ждать вас, расположившись со всеми удобствами. Мое племя обитает не здесь. Лишь несколько человек остались со мной, но они живут отдельно, в горах, на другой стороне этого хребта. – Он указал вглубь суши на дальние уступы, поросшие соснами. – Они приносят мне еду и дрова. Я теперь стал чем-то вроде домашнего божка. Не слишком важного, но которого не грех и ублажить. Подозреваю, они много лет ждали другого, более подходящего жителя Востока. Гуннар им подойдет, если не убьет их прежде, чем им удастся с ним поговорить. Вам стоит отвести меня к нему. Я полагаюсь на ваше покровительство, принц Элрик.
Не запирая замка, Иоганнес Клостергейм просто закрыл входную дверь, оставив внутри гомонящую птицу, и пошел за мной. Некоторые викинги уже взобрались по веревке на корабль. «Лебедь» раскачивался и дергался, как поплавок, под весом людей, которые пытались выбраться по веревке из воды и перебросить тело через борт.
– Ярл Гуннар, – прокричал я. – Со мной хозяин дома. Он говорит, что не причинит нам зла. И может объяснить эти парадоксы.
– Парадоксы? – все еще в панике прокричал Гуннар. – Какие парадоксы? Здесь никаких парадоксов нет, одна лишь темная опасность. Я не стану рисковать жизнями своих людей.
Парни его молчали. Похоже, это место их совсем не впечатлило и не напугало, как капитана. Он взял себя в руки и заговорил – властно, поскольку не мог позволить, чтобы команда увидела, что он боится и может принимать ошибочные решения. Иначе он бы долго не продержался.
– Хозяин дома схвачен?
– Он пришел к нам как друг. Говорит, что давно нас ждал. И радуется нашему прибытию.
Гуннар не хотел, чтобы это слышали остальные. Он хмыкнул и пожал плечами.
– Он может взойти на борт, если хочет. Нам нужна свежая вода, но отсюда я не вижу никаких источников.
Улыбаясь самому себе, Клостергейм промолчал. Он поклонился.
– Премного благодарен, ярл Гуннар.
Гуннар протолкался через своих парней, чтобы лучше приглядеться к прибывшему.
– Вы знаете этот мир?
Клостергейм ответил по-гречески:
– Так же, как другие. А вам, видимо, нужен проводник.
Гуннар презрительно фыркнул:
– Еще бы я стал вам доверять!
– Я знаю, почему вы боитесь этого места, Гуннар Обреченный, и знаю, что у вас есть все причины бояться его, – сообщил Клостергейм спокойно и холодно. – Но ни у меня, ни у других людей здесь нет причин для страха.
– Вам известны мои сны? – спросил Гуннар.
– Я догадался, поскольку знаю, что произошло в этом месте. Но сейчас вам нечего опасаться в доме.
– А то, – вымолвил Гуннар. – Можете называть меня осторожным стариком, но я не вижу причин доверять вам и этому месту.
– Вам лучше довериться мне, Гуннар Обреченный, так как у нас с вами общие цели.
– Откуда вы, живущий на Краю мира, знаете так много? Сюда что, каждую неделю приходят корабли из Средиземья?
– Уже не так часто, как раньше, – ответил Клостергейм. – Финикийская торговля теперь процветает на других берегах. Я побывал в стране, лежащей далеко отсюда, там живут христиане, говорящие по-бретонски. Постепенно земля их изменит. Они станут такими же, как здешние туземцы. Люди меняются не по собственному желанию, а по велению природы. Норманны и римляне почти не торгуют. Финикийцы и их союзники кельты сбежали сюда после падения Карфагена. Этот континент принимал поселенцев с распростертыми объятиями. И делал их своими.
Гуннар утратил интерес к беседе.
– Так вы говорите, что здесь нет больших норманнских поселений? Никакой защиты? Ни флота?
– Здесь лишь я и индейцы-пакваджи, – ответил Клостергейм почти весело. – Мы терпеливо ждали вашего прибытия. Я знаю, что вы привезли с собой. Как вам удалось так быстро прийти в Винландию?
Говорил он явно со знанием дела.
Гуннар убедился, что все его люди вернулись на корабль, и снова продолжил разговор.
– Вы имеете в виду боевую пластинку? Щит скрелингов?
– Ведь не только удача привела вас сюда до наступления зимних снегов, – заметил Клостергейм. – Не только это помогло вам найти короткий путь через Ад! – Он заговорил с непривычным нажимом. – Я нужен вам, ярл Гуннар Обреченный, как и вам, принц Элрик, если вы хотите увидеть Золотой город и взглянуть на чудесное Древо скрелингов.
– Вы знаете, что я ищу? – требовательно спросил Гуннар.
– Вероятно, это как-то связано с кольцом, которое носит наш бледный ДРУГ?
– Хватит! – взревел Гуннар и, задумавшись, замолчал, чего обычно не случалось.
– А почему я здесь, вы знаете? – спросил я и показал кольцо.
– А вы не здесь, вам же это прекрасно известно, – ответил Иоганнес Клостергейм, прищурившись. – Вы попали в беду в каком-то другом мире. Но из отчаяния оказались здесь во сне.
– Вам известно, что я ищу?
– Мне известно, что вы сделаете. Я не могу увидеть, как это будет сделано и будете ли вы служить Порядку или Хаосу, – он прервался и взглянул на Гуннара. – Пойдемте со мной в дом. Оставьте своих людей охранять корабль. Вы сможете поспать, а затем мы еще поговорим. Мне нужна ваша сила, так же, как вам нужна моя мудрость.
Но Гуннар вновь покачал головой.
– Интуиция подсказывает, что мне лучше держаться от дома подальше. Он как-то связан с моей гибелью. Если у вас есть воины, мы можем объединить силы и позаботиться о безопасности. И я соглашусь заключить с вами временный союз. Пока не увижу мужество ваших людей. Если завтра выяснится, что ваше племя так же трудно отыскать, как эльфов или гномов, то окажется, что вы прождали пятьдесят лет для того, чтобы потерять голову. Вы тоже считаете себя полусмертным, как наш прокаженный друг? В мире полно таких, как мы. Лучшие из них умирают плохой смертью в возрасте сорока или около того. Лишь некоторые доживают до шестидесяти, не говоря о двух столетиях.
– Я родился не в свое время, – попытался объяснить Клостергейм. – Я такой же искатель приключений, как и вы, и жажду мести и возмездия. Я не могу умереть, пока не умрет само Время. Однажды юная ученица крадущего сны попыталась кое-что украсть у меня и поплатилась за это. Теперь же я путешествую, как и вы, с помощью чародейства. Не могу сказать, почему Время так благосклонно к нам, но однажды мы это узнаем.
– У вас научный склад ума? – спросил я.
– Я много лет был знаком с учеными-натуралистами и их учениками в Кхемире и Джибре. Все они жаждали мудрости, как владыки и короли жаждут власти. Чтобы защитить их мудрость от злоупотреблений силами времени в этом мире, на протяжении веков создавались тайные братства. Самое последнее – Братство Гроба Господня. Все понимают, что сумма человеческих знаний и секреты мира заключены в некоем магическом объекте. Он может принимать форму чаши, посоха или камня. Франки называли его Градаль, такое имя они дали церемониальной чаше, что использовали на приветственных пирах для гостей. Некоторые говорили, что это чаша крови. Другие считали, что в чаше плавают головы врагов и рассказывают неведомые тайны. Или же что это посох или скипетр, вроде тех, какими владеют императоры Священной Римской империи. Посох символизирует справедливое правление в рамках закона. Галлы и мавры убеждены, что это камень, и не маленький. При этом все соглашаются, что Градаль может принять любую из этих форм и сохранить свою суть, но при этом он скрыт от людей, и лишь добродетельные герои могут увидеть его.
Гуннар снова засмеялся.
– Именно поэтому меня зовут Обреченным. Я обречен искать чашу, но никогда не увидеть ее, поскольку меня нельзя назвать добродетельным. И только эта чаша может изменить мою судьбу. Но раз я ее никогда не увижу, то намерен сделать так, что и другие ее не увидят…
– Тогда будем надеяться, – сухо перебил его Клостергейм, – что мы сможем помочь вам изменить судьбу.
– А вы, господин Клостергейм, тоже ищете посох, камень или чашу? – спросил я.
– Если честно, – ответил Иоганнес Клостергейм с подчеркнутым благоговением, – я ищу лишь одного – средства для исцеления Мировой Боли. У меня лишь одна цель. Вернуть гармонию в мир. Я стремлюсь служить моему господину, Князю…
– Мира? – ухмыльнулся Гуннар. Уверенность вновь вернулась к нему и, как обычно, выражалась в виде агрессии. – А я‑то по ошибке принял вас за солдата или торговца, не знал, что вы святоша.
– Мой господин вызывает во мне величайшую преданность.
– А то. И эта преданность тут же испарится, когда вас заставят сожрать свое причинное место, – с усмешкой заметил Гуннар.
Он окончательно поборол страх, из-за которого убежал подальше от дома. Кто бы мог подумать, что у такого отважного и беспощадного человека есть слабости! Мне стало любопытно. Вне всяких сомнений, мое любопытство разделяла и команда, которая доверяла своему капитану, лишь пока считала его решения непогрешимыми. Но он прекрасно понимал: как только он начнет ошибаться, любой из этих тридцати с радостью займет его место на капитанском мостике «Лебедя».
Он заразил их мечтами о заморских королевствах. А теперь Клостергейм обещал отвести их в Золотой город. Но сейчас Гуннар видел в этом смысл и больше не спорил: нам нужен был этот черепоголовый и его люди.
– Должен признаться, – добавил Клостергейм, – у нас появились серьезные проблемы из-за человека, называвшего себя Белый Ворон. Это один из ваших, принц Элрик?
– Такое имя в Мелнибонэ не встречается, – ответил я. Люди отчего-то верят: те, кто выглядит странно, непременно должны быть выходцами из воображаемой сверхъестественной страны эльфов.
Я обвел взглядом берег, поросшие деревьями холмы, древний лес, чьи зеленые волны катились далеко вглубь. Может, это и в самом деле Атлантида, континент, окружающий мировой полюс? Если так, то, возможно, то, чего я ищу, находится в самом центре, как мне и предсказывали?
– Завтра, – произнес Клостергейм, – мы встретимся с моим племенем и вместе пойдем по Сияющей тропе в Золотой город. Теперь у нас есть союзники, и все пророчества вместе говорят об одном и том же. Белый Ворон больше нас не потревожит. Вскоре он навсегда исчезнет из этого мира. И то, что он украл, станет моим. Так говорит оракул.
– Что ж, ладно, – пробормотал безликий ярл. – Никогда не доверял оракулам и богам.
И вновь Клостергейм предложил нам отдохнуть у него дома, и снова Гуннар отказался. Он сказал, что лучше Клостергейму остаться у нас на корабле. Тот слегка поколебался, но отверг предложение. Сказал, что ему нужно уладить кое-какие дела, прежде чем он присоединится к нам утром. Он повторил, что его дом открыт для нас и на случай, если мы захотим прийти, у него запасена отличная оленина и в погребе полно овощей. Поскольку аппетитом я не отличался и хотел сохранить свой союз с Гуннаром, я тоже отказался. Клостергейм озадаченно пожал плечами и сквозь густые заросли отправился обратно. Протоптанной тропы к его дому не было. Внутри тревожно клекотала птица.
Настал полдень. В небе цвета потускневшего серебра ярко светило солнце; его лучи пронизывали золото и зелень осенней листвы. Я смотрел вслед Клостергейму, пока он не скрылся в тенистых зарослях.
Кто же такой этот юный скрелинг? Местный вождь, вне всяких сомнений. Клостергейм явно ненавидел его. Но что он имел в виду, когда спросил, «не из моих ли» этот Белый Ворон? Может, здешние земли населены потомками мелнибонийцев?
Норманнские поселенцы тут больше не обитали, Гуннар в этом убедился. Как только мы поднялись на борт, он дал приказ грести к берегу. Заметил хорошую пологую отмель, к которой просто пришвартоваться. Теперь мы легко могли сойти с корабля на галечный берег. Вскоре его парни уже рубили ветки, разбивали лагерь, закрепляли корабль и ставили охрану.
Во время ужина он спросил, что я думаю о Клостергейме. Уж не колдун ли тот? Я покачал головой. Клостергейм сам не был колдуном, но чарами пользовался. Я не знал, где он черпает силу и есть ли у него какие-то другие способности.
– Он долго ждал и построил для себя дом, понимая, что ждать придется, возможно, даже дольше. Такое терпение заслуживает уважения. И хорошо, что ему нужны союзники, это принесет выгоду всем. Но, разумеется, он не исполнит договора, который заключит с нами.
Гуннар негромко засмеялся. Смех эхом загудел в шлеме и резко оборвался.
– Мы тоже не станем исполнять договоров, которые заключим с ним. Выиграет тот, кто быстрее соображает и сможет лучше предсказать ходы другого. Именно в такие игры я и люблю играть, Элрик. Когда на кону жизнь или смерть.
Страх перед странным домом улегся, и теперь Гуннар находился в непривычно хорошем расположении духа. Он беспрерывно уверял, что будущее выглядит теперь лучше, чем когда-либо, и я даже начал подозревать, что это истерика. Наши шансы на захват Золотого города благодаря большему количеству бойцов стали неизмеримо выше.
Амбиции Гуннара меня не волновали. Я пытался выиграть время, чтобы посмотреть, чем все это закончится. У меня имелись свои притязания и цели, и я не собирался позволить ни ему, ни какой-то таинственной ученице крадущего сны стать мне поперек дороги.
На следующее утро мы пожарили и съели голубей, которых раздобыл Асолингас с друзьями. Маленькое каноэ обогнуло остров и быстро поплыло к нам. Клостергейм в черных одеждах старательно махал веслом. Я спустился к воде, чтобы поприветствовать его. Он не привык грести и запыхался. Клостергейм позволил мне вытащить на берег лодку и, задыхаясь, сказал, что пакваджи уже собрались и ждут нас на гребне холма, где разбили мирный лагерь. Он указал туда, где дым поднимался в рассветное небо.
Пакваджи, по его словам, были родом не из здешних лесов. Они пришли с ним с юга в поисках сокровища, украденного обманщиком Белым Вороном. Племя решило связать свою судьбу с его судьбой. Теперь они готовы стать нашими союзниками, чтобы напасть на древних врагов.
Мы вытянули «Лебедя» на берег и спрятали в лесу. Взяли все оружие, включая сине-красно-белый щит, который Гуннар показал мне в первую ночь. Так как у меня щита не было, он одолжил мне его. При одном условии. Перед тем как мы вышли из рубки, он бросил мне чехол. Помог натянуть его поверх щита. Сказал, что щит нам позже понадобится, но он не хочет, чтобы его увидели пакваджи. И если я его покажу, при любых обстоятельствах, то нам придет конец. Я предположил, что Гуннар тоже считает, будто щит украден. И если его обнаружат, то решат, что это я украл его. Мне было все равно. Даже в чехле щит оказался очень легким, но был полезным и практичным, мог защитить от копий и стрел во время атаки, а еще его удобно бросить в коня, чтобы сбить его с ног. Правда, Клостергейм ничего не говорил о лошадях, когда я спросил его, как долго придется идти. Он описывал расстояние в переходах. Я, тот, кто летал на диких драконах Мелнибонэ, ходить не любил и к переходам не привык. И даже мысль о них меня не радовала.
Мы шагали оленьими тропами, пробираясь сквозь лес в доспехах и железных шлемах, словно древние рептилии. Выносливость викингов впечатляла. Они почти не отдыхали и после короткой передышки снова шли вперед, ноги их выполняли практически ту же работу, что в море делали руки. Гуннар знал норманнские тайны походной жизни, которые они переняли у римлян.
Мы поднимались на холмы и спускались с них, месили вязкую землю, брели по переплетениям корней и зарослям бесконечного золотисто-зеленого леса. Над нами кружили ястребы. Неизвестные птицы кричали в кронах. Быструю ходьбу облегчало лишь то, что мы видели вокруг себя. Реки в хатках бобров, любопытных енотов, гнезда белок и ворон, следы оленей, медведей и гусей.
Клостергейм знаком велел нам замедлить шаг – предостерегающе поднял руки. Мы вышли из леса на осенний луг; у серебристого потока возвышалось около сорока хижин, дым от котлов лениво тянулся в небо. Люди показались мне похожими на лапландцев – я встречал их, когда служил шведскому королю. Низкорослые, плотные, с квадратными плечами и одинаковыми лицами. Наличие собак и другие признаки указывали на постоянное жилье. Но все-таки вся эта сцена казалась какой-то неестественной. Поселок никто не охранял, так что жители очень удивились, когда мы вошли с Клостергеймом во главе.
Поднялся шум, когда меня увидели. Вообще я к такому привык, но эти люди отчего-то воспылали ко мне особенной враждебностью. Я вспомнил слова Клостергейма. Я видел, как он пытается убедить жителей поселка, что я не их враг и не принадлежу к племени их врагов.
Он добавил кое-что еще, я не расслышал, но они приободрились. Начали петь и приветственно потрясать копьями и луками. Почти все были низкорослыми, лишь один или двое могли сравняться ростом с Клостергеймом. Во время ожидания они явно не расслаблялись. Выглядели они как люди, живущие охотой, на них были куртки и штаны из выделанной оленьей кожи, ладно сшитые и украшенные различными узорами. Плечи и рукава курток, а также заднюю часть и низ штанин украшала кожаная бахрома – красивая одежда на не особенно красивых людях. Одежду, похоже, ушивали и усаживали по фигуре. Я спросил Клостергейма, где племя научилось шить такие добротные теплые вещи.
Костлявый улыбнулся.
– Обычное дело. Эти хижины, инструменты и оружие остались от прежних владельцев; на них пакваджи наткнулись, когда пришли сюда. Пакваджи никогда не берут врагов в плен, если только им не требуется заменить погибших. Так что они напали неожиданно и уничтожили всех до последнего ребенка. Племени минкипипси – кажется, так называли себя здешние туземцы – больше не существует. Но вам нечего опасаться. Никто не станет мстить за них, даже просто ради забавы.
Мы вошли на территорию поселка, большую общую площадку, окруженную хижинами. Племя встретило нас приветственными возгласами. Казалось, они ждали нас и готовились, нанося на лица боевую раскраску, так сказал Клостергейм. Что-то в их квадратных суровых лицах напомнило мне о Далмации. Они вымазали тела белой, красной и синей глиной, а руки и лбы – желтой. У некоторых в волосах торчали орлиные перья. Мужчины держали украшенное резное оружие, копья с наконечниками из кости, обсидиана и литого металла. Мужчины и женщины заулюлюкали; мне, не привыкшему к подобному, их крики казались похоронным плачем. Мы как могли отвечали на их приветствие, и нас пригласили на пир.
В здешних лесах хватало дичи. Пакваджи также развели грядки с овощами. Мы отменно подкрепились. Парни расслабились. Они начали спрашивать скрелингов, не найдется ли у них немного пива или вина, так как понятия не имели, что делать с предложенными трубками. Однако викинги заметили, что наши хозяева сами ничего не пили, кроме воды и довольно неприятного на вкус отвара из перечной мяты и тысячелистника. Наконец, попробовав раскурить трубку, они принялись подробно объяснять туземцам, как варить пиво.
Нас торжественно представили одному туземцу с кислым выражением лица, которого Клостергейм называл Молодой Двуязыкий, или Ипкаптам. Несмотря на шрам от меча через всю щеку и губу, его безжалостное лицо казалось привлекательным. Он стал шаманом, говорящим от имени народа, после смерти своего отца.
– Но не потому, что этот титул передается по наследству, – объяснил Клостергейм на греческом. – Для этого нужно быть знахарем, и притом удачливым.
Викинги совершенно не понимали местного языка. Внимание пакваджи в основном было приковано к нам с Гуннаром. Должно быть, мы казались им полубогами (или скорее демонами). Они придумали нам имена, которые невозможно было перевести.
Зато еды оказалось много. Женщины и девушки выносили одно блюдо за другим, и вскоре воцарилась праздничная атмосфера.
Клостергейм пытался развеять сомнения мрачного Ипкаптама, который продолжал наносить на лицо боевую раскраску. Когда Клостергейм предложил пойти в типи, чтобы обсудить наш поход, Ипкаптам покачал головой и ткнул пальцем в мой меч, а потом и в меня, несколько раз произнеся слово «какатанава», и я понял, что меня на совет не допустят. Клостергейм пытался объясниться с ним, но Ипкаптам встал и ушел, бросив на землю узорчатую котомку, которая висела у него на поясе. Я понял, что он не собирается делиться с нами мудростью.
Какатанава! Это слово произносили как проклятье, и оно явно относилось ко мне. Клостергейм заговорил с ним жестко и настойчиво, несомненно, взывая к здравому смыслу, и постепенно Молодой Двуязыкий, хмурясь, начал слушать. Потом он хмурился и кивал. Затем, так же хмурясь, вернулся, касаясь пальцами своих шрамов. Он подобрал свою котомку и показал на большую хижину в стороне от других, рядом с небольшой рощицей и грудой камней. Заговорил, серьезно и долго, вдохновенно жестикулируя и тыча пальцами.
Затем он что-то пробормотал и позвал женщин, стоявших неподалеку. Отдал приказ группе воинов. А после знаком приказал нам следовать за ним, все с тем же кислым выражением лица, и нехотя направился к большому типи.
– Это хижина совета, – усмехнулся Клостергейм, – их вариант городского собрания.
Мы с Гуннаром пошли за Клостергеймом и его приятелем к хижине совета. Насколько я понял, мы собирались обсуждать нападение на Золотой город. Свое оружие мы оставили на попечение нашей команды. Их оружие настолько превосходило туземное, что они могли не бояться «скрелингов».
Несмотря на это, в хижину шамана я вошел с неловким ощущением, будто мне сделали одолжение.
Глава двенадцатаяВидение в хижине
Ты не спрашивай про имя, кто народ мой и где жил он,
Но останься и послушай о мистическом призванье,
Как я путь во сне увидел.
Снился сон мне о терпенье и о том, как все свершилось.
Как придумывал законы, мирно под одною крышей
Жил да был народ могучий.
К одному они стремились, правду гор найти желали,
Мудрость леса, сны пустыни, а потом назад вернувшись,
Знанья принести народам.
Мы затем раскурим трубку, заведем с тобой беседу.
Вспомним доблесть, добродетель.
Дымный дух из красной трубки
Сны и подвиги покажет.
Говорящий сам увидит, слушатель услышит братьев,
И сестер, и матерей, жителей лесных почует
Голоса и духов неба.
Пусть живут легенды вечно о проворных и везучих,
Как бежал зайчишка белый, как летел и каркал ворон,
Как медведь на них бросался, и сражались мы с врагами.
Расскажи, что все мы братья. Вспомни подвиги, отвагу,
Дым вдохни из красной трубки, он твою утешит душу.
В большой хижине было очень жарко, моим слабым глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к полумраку. Постепенно я разглядел посреди жилища костер, вокруг которого были кучами навалены шкуры животных. С одной стороны меховая куча была побольше, ее покрывала выделанная белая кожа. Я решил, что это место Ипкаптама. Для него сплели нечто вроде трона из ивовых ветвей. Некоторых животных я не смог определить по шкурам. Видимо, они принадлежали к местным видам.
В воздухе стоял густой аромат разных трав. В тлеющем огне лежало несколько круглых камней, от которых к вершине типи медленно поднимался густой дым. В хижине сильно пахло выделанными шкурами, животным жиром и, кажется, мокрым мехом. А еще мне сразу вспомнился запах раскаленной стали.
Я спросил Клостергейма, в чем причина столь неуютной обстановки. Он заверил меня, что опыт будет увлекательным и поучительным. Гуннар заявил, что если бы он знал, что произойдет нечто подобное, то с мечом в руке принудил бы этих ублюдков к сотрудничеству. Поняв по тону голоса, о чем он говорит, Ипкаптам незаметно усмехнулся. На мгновение его понимающий взгляд пересекся с моим.
Когда мы все зашли, полог задернули и завязали, и сразу стало намного жарче. Я держался как мог, помня, что в жару порой теряю сознание; у меня уже начала немного кружиться голова.
Клостергейм сел слева от меня, Гуннар справа, а шаман пакваджи прямо передо мной. Довольно странный совет собрался в хижине из бизоньих шкур. С шестов свисали всевозможные сушеные гады и отвратительно пахнущие травы. В мирах снов мне встречались способы поиска мудрости и похуже, но пахли они не в пример приятнее. Мозг мой никак не мог припомнить, случалось ли мне уже побывать на подобном совете. Ипкаптам в головном уборе из белых перьев, в бусах из бирюзы и малахита, медных браслетах и с шаманской котомкой со всем ее содержимым выглядел весьма внушительно. Он отдаленно напомнил мне Предков, богов, говоривших со мной в Саду дьявола. Я отчаянно пытался вспомнить их слова. Вдруг они сейчас пригодятся?
Шаман достал большой плоский барабан и начал бить в него – с оттяжкой, медленно и ритмично. Из груди его рвалась песня. Она предназначалась не для нас, а для духов, которых он призывал для проведения ритуала. Большая часть слов и переливов голоса были вне досягаемости даже для моего, весьма чуткого, слуха.
Клостергейм наклонился над костром и плеснул воду на разогретые камни. Они зашипели, исходя паром, и напев Ипкаптама стал еще громче. Я дышал глубоко и ритмично, но это давалось мне с трудом. Шрам на лице шамана, который казался мне неровной раной, теперь обрел форму. Из-под его лица будто показалось другое, зловещее и насекомообразное. Я попытался вспомнить то, что знаю. Меня тошнило, голова кружилась. Может, пакваджи вообще не люди? Может, они просто похожи на людей? По словам Клостергейма, подобные сомнительные создания здесь не редкость.
Я чуть не потерял сознание, но меня взбодрил изменившийся голос Клостергейма. Он запел, как монах, на греческом излагая историю о пакваджи и их сокровищах. Подбросил дров в костер, подул, пока камни не раскалились докрасна, а затем снова плеснул на них воды. Огонь вновь заплясал, отбрасывая тени, жар усилился настолько, что я не мог ясно думать. Все силы уходили на то, чтобы оставаться в сознании.
Бой барабана, ритмичная песнь, странные слова, – все это завораживало. Я терял контроль над собой. Неприятное ощущение, и я уже испытывал его раньше – эта мысль меня отчего-то подбодрила. Я надеялся, что есть некая высшая цель и ради нее можно и потерпеть неудобства.
В юности, проходя обучение, я поучаствовал во многих подобных ритуалах. Поэтому не стал удерживать свое сознание и позволил себе окунуться в темную безопасность жара и теней, пения и ритмичных ударов. Назвав это безопасностью, я имел в виду нечто вроде смерти. Все мирские и материальные заботы исчезают. И человек остается один на один с собственной жестокостью и потребностями, став их жертвами. Человек может по-настоящему изучить реальность своей души, осудить самого себя, испытать раскаяние и простить. В этой довольно странной психической спирали ты получаешь искупление или рождаешься вновь, очистившись, и в этом состоянии тебя посещают видения. Откровения часто бывают результатом подобных ситуаций. Ипкаптан извинился за то, что традиционной курительной чаши из красного камня, принадлежавшей его племени, больше нет, и, достав большую церемониальную трубку, разжег ее щепкой из костра. Он повернулся ко всем сторонам света, начав с востока, распевая что-то непонятное и раскуривая трубку. Затем поднял ее вверх. Снова начал петь и выпускать дым. А потом передал трубку Клостергейму – тот знал, что с нею делать.
Теперь Ипкаптам начал говорить о великом прошлом своего племени. Раскатистым голосом он описывал, как Великий Дух создал его народ глубоко под землей. Первые существа, сделанные из камня, были сонными и двигались медленно. Они, в свою очередь, создали людей, чтобы те им служили, а затем великанов, что защищали их от мятежников. Люди убежали от великанов в другую землю, землю пакваджи.
Маленькие пакваджи были слишком слабы, чтобы драться с врагами, и ушли под землю. Великаны не стали их преследовать. И высокие люди тоже не стали преследовать пакваджи, и вскоре они стали заодно и с людьми, и с великанами.
Все были равны и имели дары, которыми служили другим. Утроба Матери Земли грела их, и пакваджи не нуждались в огне. Еды хватало. Они жили в мире. Каждый год племя доставало Вечную трубку, курительную чашу из красного камня, которую они завоевали в войне с зелеными людьми, и поклонялось Духу. Трубку курили в каждом племени и во всех народах, созданных Духом. Ее наполняли отборными травами и ароматной корой, и ее не требовалось разжигать. Даже люди-медведи, люди-барсуки, люди-орлы и все другие народы долин, лесов и гор приглашались на это великое собрание, где укреплялись их узы. Все жили в гармонии и взаимном уважении. И только в мире духов случались распри, но их войны не затрагивали ни землю пакваджи, ни земли высоких людей и великанов.
Я вдруг осознал, что слышу не Клостергейма с его греческим, а самого Ипкаптама, его голос и его родной язык. Ипкаптам установил ментальную связь, и я начал понимать их язык. И теперь его слова находили прямой путь к моему разуму.
Со словами у меня в голове возникли и образы. Они казались вполне знакомыми. Я быстро воспринимал их и понимал. Я узнавал всю историю народа, его взлета, и падения, и нового взлета. Я слушал их легенды. Может быть, я узнаю о потерянном мече, который ускользает от владельца или убивает его?
Вода снова пролилась на камни. Трубка переходила по кругу. Я научился вдыхать странный дым, и ощущение реальности погасло еще сильнее.
Черты лица Ипкаптама казались мордой гигантского муравья, а убор из перьев – усиками-антеннами. Мне не хотелось терять ни жизнь, ни рассудок. Я делал вид, что вижу лишь его человечью маску. Мне вспомнилось учение одного народа, среди которого я недолгое время жил, они называли своего бога Первоначальным Насекомым. Считалось, что он – первое сотворенное существо, Саранча. Легенда гласила, что саранча не могла есть, и тогда духи создали лес, где она могла питаться. Но саранча была так голодна, что съела весь лес и теперь не могла делать больше ничего другого. И если бы ее не остановили, она могла съесть весь мир, а затем и себя.
Ничего зловещего в легенде шамана о его народе я не заметил. Возможно, нечто зловещее было не в ней, а в рассказчике. Может быть, Двуязыкий узнал все это не от своих предков. Тем не менее я продолжал слушать.
От пара и дыма я едва не терял сознание. Сердце екнуло, когда великая трубка мира из красного камня опять пошла по кругу. И снова ее возносили духам четырех ветров. Клостергейм коротко затянулся, выпустил дым и передал трубку мне. Я вдохнул ароматы коры и листьев и внезапно оживился. Словно дым потек по всему телу, по жилам и костям, поселился во мне, наполнив ощущением благополучия, не оставив никаких побочных эффектов, которые оказывали на меня наркотики. Наркотики питались моим духом, а я черпал в них энергию. Трубка же была наполнена натуральными растениями, высушенными, но не ферментированными. Казалось, что одной глубокой затяжкой я вдохнул в себя все полезные свойства природы и почувствовал себя бодрым и окрепшим.
Ипкаптам с почтением принял трубку. Он вновь поднял ее к небу, затем поднес к земле, затем всем четырем ветрам и лишь затем положил ее на камень перед собой. Ящероподобные глаза его расширились и заблестели, став огромными в свете костра.
– Много раз духи пытались втянуть нас в свои войны, – сказал он. – Мы не хотели драться ни на чьей стороне. Это были не наши войны. Нам даже нечем было сражаться. И мы не желали убивать наших товарищей.
Он говорил об этом гордо, даже будто слегка подрос.
– Однажды все народы, великаны и люди пришли в подземный мир, чтобы мирно торговать с пакваджи. Мы давали им металл, который добывали в скалах. Весь мир делал из этого металла наконечники для стрел и копий, а еще красивые украшения.
По словам Ипкаптама, железо ценилось дороже золота – с железом человек мог добыть себе золото, но с золотом был уязвим перед человеком с железом. Металл ценился дороже агатов и кварца, потому что его можно было ковать.
Люди многому научились, у них был огонь, но они не знали, где и как раздобыть металл и драгоценные камни. Их орудия труда, украшения и оружия делались из кварца и костей, поэтому они приносили племени пакваджи меха и жареное мясо в обмен на железо. Великаны обладали чародейскими силами и древней мудростью, поскольку были каменным народом. Они тоже знали секрет огня, знали, как накаливать металл и придавать ему форму. Но все приходили к пакваджи за металлом, и самым ценным из них считалось разумное железо, что те добывали в самом сердце мира.
Пакваджи были малы и умны. Они находили трещины, в которых залегали металлы и драгоценные камни, и добывали их. Они обладали терпением, чтобы достать и обработать железо. Они сделали молотки и другие инструменты, достаточно прочные, чтобы плющить железо, медь и золото. Бить их снова и снова, пока те не станут прекрасными предметами и внушительным оружием.
Они жили в своем великом темном королевстве несказанные эоны лет, пока под землей не произошли серьезные сдвиги и люди не развязали войну. Пакваджи пришлось выйти на поверхность. Боясь солнца, они вели ночную жизнь, скрывались от других и не выдавали своих мыслей и намерений. Иногда им приходилось красть еду в селениях. Иногда для них специально оставляли еду, взамен они чинили их горшки и прочую утварь.
Так и скитались пакваджи, пока не достигли земли, что лежала вдали от прочих людей. Здесь они построили свой первый большой город. Но другие люди больше не считали их братьями. Теперь они воевали друг с другом. Покинув людей, пакваджи забрали с собой свои умения и знания о земле и том, что в ней можно отыскать. Со временем глубоко в горах они построили великий город, в той самой земле, до которой они добрались. Город состоял из темных тоннелей и залов, похожих на те, что были у них под землей. Теперь они находились над землей, но внутри были точно такими же, как раньше. Люди чувствовали себя в безопасности, люди процветали, живя в своих прохладных темных городах. В конце концов, вопреки интуиции, вопреки воле духов, они начали работать с огнем.
Вскоре великаны услышали о том, что пакваджи живы и с ними снова можно торговать. Пакваджи узнали секрет огня и начали общаться со всеми, кроме духов, которые продолжали сражаться. Война распространилась и среди людей. Пакваджи делали оружие для всех людей и быстро разбогатели. Люди устали от войны. Города пакваджи процветали и разрастались, пока юг и запад целиком не вошли в их империю.
Пакваджи разбогатели, продавая людям то, что они так ценили. Правление их расширялось по всей земле. Королевство света – так называлась их империя. Они покорили другие племена, сделав их своими подданными, они захватили великие сокровища, в том числе известные всему миру Четыре сокровища пакваджи.
Разные герои завоевывали их, затем теряли в череде запутанных эпических событий и вновь возвращали. Все эти истории шаман рассказал нам, и мы впитали их, куря и потея в хижине, совершенно позабыв обо всем на свете.
Четыре сокровища пакваджи – это Щит полета, Копье неуязвимости, Вечная трубка мира, которую не требуется разжигать, и Флейта разума – если на ней сыграть три правильные ноты, то любое, даже смертельно раненное существо вернется к жизни.
Эти сокровища хранились в их городе, в системе глубоких пещер, в залах, высеченных в скалах и украшенных искусной резьбой по живому камню. Города пакваджи могли выдержать любую атаку: при необходимости жители покидали нижние уровни, защищая верхние. Ни одно племя так и не смогло победить пакваджи, что славились своими сокровищами. Каждый год проводился праздник, где рассказывали легенды о сокровищах, завоевавших их героях и об их невероятных военных подвигах.
Ипкаптам принялся чертить пальцами в воздухе. Они рисовал картины, и мы могли их видеть. Он показал нам вечно наполненную трубку из красного камня, что принадлежала зеленым людям, обитавшим среди озер, в хижинах на сваях. Они отказались платить пакваджи дань рыбой. Поэтому герой Нагтани пошел на них войной, разрушил их селения и забрал трубку как трофей. Зеленые люди ушли с этой земли.
После племя какатанава, жившее далеко на севере, попросило пакваджи сделать великое копье из волшебного железа – какатанава вырезали его из Матери всех металлов. Оно стало первым великим сокровищем пакваджи, созданным ими самими. Какатанава послали волшебный металл, чтобы изготовить копье, но отказались платить высокую цену, которую запросили пакваджи. Клинок оказался намного ценнее, так что пакваджи оставили его у себя.
Ипкаптам показал нам копье: резное узорчатое древко, черный клинок с бегущими по нему алыми буквами. Я был потрясен. Это же мой меч, просто привязанный к древку! Затем шаман показал нам Флейту разума, и мне почудилось, что на этот раз Клостергейм опознал ее. Что-то такое промелькнуло и в моей памяти. А потом Двуязыкий показал Щит полета – он позволял владельцу путешествовать по воздуху. Он выглядел точно так же, как тот, что я принес с корабля. Я знал, что украденный артефакт находился в сотне ярдов от нас под охраной Асолингаса.
Ипкаптам продолжил:
– Все это наши сокровища и наша история. А затем пришел Белый Ворон, он улыбался. Белый Ворон пришел и сказал, что он наш друг. Он пообещал научить нас своим секретам, он не был похож на какатанава, наших врагов, поэтому мы приняли его. Он принес нам свои знания и удачу. Он не был одним из нас, поэтому не мог взять себе жену из нашего племени, но он завел множество друзей среди лучших из наших людей, и их дочери восхищались им. Наш народ приветствовал его, ибо он сказал, что пришел лишь научиться нашей мудрости. Мы понимали, что он совершает путешествие грез, и желали ему всего доброго.
Но потом Белый Ворон ушел. Мы сказали: «Воистину, Белый Ворон ничего не хотел от нас. Он хороший человек. Достойный. Он тот, кто все делает по-своему. Он идет своим путем». Мы сказали, что кому-то очень повезло иметь такого сына.
А на следующий год и еще через год Белый Ворон вернулся. Как и прежде, мы считали его примерным гостем. Он помогал нам охотиться и жил среди нас. Что для нас было трудно, для него было легко. Мы радовались, что он с нами, поскольку он был силен, высок и умен.
В четвертую весну Белый Ворон снова пришел, и мы приняли его с радостью, делились с ним едой, он жил в нашем городе и рассказывал о тех местах, где побывал. Но в этот раз он попросил посмотреть наши священные сокровища. Черное копье Манавата, единственное копье, способное убивать духов. Щит Алконка, единственную защиту против духов. Трубку чероки, великую трубку из красного камня, приносящую мир там, где ее курят, даже среди духов. И Флейту Айанаватты, которая, если извлечь правильные ноты, наделит владельца силой изменить свой духовный путь и даже из смерти перейти в жизнь. Она лечит больных и приносит гармонию и мир туда, где есть вражда.
Белый Ворон обманул нас и украл наши сокровища, забрал их с собой. Злой дух обуял его. Он ушел в великую пустыню, где нет деревьев. И там, у подножья гор, Белый Ворон созвал совет Ветров. Он хотел подружиться с Ветрами. И потому призвал Южный Ветер, и он пришел. Призвал Западный Ветер, и он тоже пришел. Духам ветров он принес дары, чтобы они отнесли их своим народам. Мы еще не поняли, что сокровища пропали, а он уже отдал Вечную трубку людям юга, Щит полета – людям запада. Сам взял Флейту разума и отнес ее людям востока. И все народы в ответ тоже принесли ему дары.
Он запустил череду страшных событий. Существуют пророчества, знаки и знамения. Это конец для пакваджи – или начало. Все перепуталось. Но есть надежда вернуть наши сокровища. Белый Ворон собирается отнести Черное копье на север, в Какатанаву. Это самые могущественные из его друзей, их народы всегда были союзниками с самого начала времен. Его народ также заключил грязное соглашение с Фурном, с этого началось их правление, длившееся десять тысяч лет. Но если Белый Ворон не сможет отнести Черное копье народу какатанава, то наши судьбы изменятся. Поэтому мы делаем все, чтобы остановить Белого Ворона и его союзников. Они стоят на последнем отрезке пути к городу Какатанава.
– Там, – буднично произнес Клостергейм, – наши чары победят их. Белый Ворон стал узником, но его брат и сестра несут копье. Мы должны остановить их! Мой великий союзник держит их на Сияющей тропе, и они не могут завершить свой путь. Время там остановилось. Но они не знают этого и стоят там уже полвека, и это позволило нам снова укрепить наши силы. Они попытались воздействовать на моего союзника всеми своими чарами, но он слишком могуч для них. Только Белому Ворону удалось сбежать оттуда, но я его перехитрил. Но даже мой договор с Владыкой Шоашуаном конечен, а этот элементаль скоро снова проголодается. Он должен получить обещанную награду. Поэтому нам нужно добраться до Какатанавы как можно скорее. В одиночку мы не победим Белого Ворона и его даровитых друзей, но вместе мы возьмем над ними верх.
– А как насчет других потерянных сокровищ? – спросил я. – Как вы собираетесь вернуть их?
– Это будет намного проще, как только мы получим Черное копье, – ответил Клостергейм и тихо добавил по-гречески: – Сокровища пакваджи не сравнятся с тем, что находится в городе Какатанава.
– Меня интересует лишь одно проклятое сокровище, – произнес Гуннар к неудовольствию Ипкаптама. – Это драгоценная чаша, я ищу ее несколько столетий. И если не найду, придется иметь дело со Смертью.
Меня вдруг осенило.
– Вы называете ее Священный Грааль! Тамплиеры буквально помешались на нем. Считали, что в нем содержалась божья кровь или голова? В Уэльсе тоже есть своя волшебная чаша. Мой давний приятель Ап Квелч рассказывал, как однажды нашел ее. Для мира, который столь неоднозначно относится к чародейству, здесь попадается слишком много магических артефактов! Кажется, ваши мудрецы-священники считают Грааль мифом или призрачной мечтой?
– Мне известно, что это не так, – неодобрительно отозвался Клостергейм. – Легенд существует множество, но Грааль один. И именно его я надеюсь найти в городе Какатанава.
Шаман вновь запел. Он извинялся перед духами, которых призвал, за наше поведение. Когда мы умолкли, он заговорил о своей судьбе, о сне, что видел еще в юности, будто он отомстил за деда – тот погиб, призвав Владыку Шоашуана. В этом сне он нашел сокровища своего народа и привел своих людей домой.
– Это моя судьба, – проговорил он. – Я должен выкупить дом своего отца. Вернуть наши сокровища и нашу честь. Слишком долго мы следовали за ложными грезами.
Глава тринадцатаяСуд чести
Я Тор!
Бог войны,
Громовержец!
Север – оплот мой,
И крепость моя,
Властвовать буду
Я вечно!
Здесь среди льдов
Я народами правлю.
Молот в руке моей,
Мьёльнир могучий.
Ни великаны, ни чародеи
Не устоят перед ним!
Возьми эту трубку. Воистину, ты – человек!
Находится суть в ней моя, все мое существо.
Вложи в нее тоже, что есть у тебя, кто ты есть,
И станешь свободным, и смерть не коснется тебя.
Гуннар Обреченный пребывал в отличном расположении духа, когда мы, спотыкаясь, вышли из жаркого типи, и холодный воздух северного осеннего вечера хлестнул по нашим щекам.
– Клянусь Одином, – заявил он, – нам сегодня повезло!
Но я, одурманенный дымом и жарой в хижине, едва мог его расслышать. Казалось, вот-вот мне откроется какая-то великая истина.
Я поднял глаза и чуть не потерял равновесие – такое зрелище нас ожидало. Я даже не сразу понял, что это пакваджи в боевой раскраске. Они выглядели, будто рой насекомых размером с человека, и вдобавок негромко жужжали. Ни в одном из своих путешествий я не встречал подобного народа.
Внезапно их странное жужжание сменилось улюлюканьем. В таком освещении лица туземцев с несколькими слоями разноцветной краски имели такое же выражение, какое я уже видел у шамана Ипкаптама Двуязычного, пока мы находились в типи. Жутковатое сходство с насекомыми стало еще сильнее благодаря полупрозрачному черному блеску, нанесенному поверх остальных красок. Они блестели и переливались, словно крылья жуков. Некоторые надели на головы что-то похожее на головы насекомых. Полупрозрачный слой означал, что они готовы драться до смерти. Красный ободок вокруг глаз говорил о том, что пощады не будет. Ипкаптам с гордостью сообщил, что они назвали свой путь Тропой Чести и либо вернутся назад с сокровищами племени, либо доблестно погибнут, пытаясь добыть их.
И вновь что-то шевельнулось в миллионах вариантов памяти, которые, словно тень, накрывали меня в этом воплощении. Кого мне напоминали эти люди? Не читал ли я что-то подобное в мелнибонийских сказках? О машинах, которые стали рыбами, которые стали насекомыми, а затем превратились в людей? Кто шел Тропой Чести, чтобы основать город на юге? Я не был уверен даже в том, что мог вспомнить. Из-за сентиментальных представлений об уме, чуткости и добродетели легенда эта совсем не походила на мелнибонийские сказки. Не слышал ли я ее где-то в Юных королевствах или в другом сне с причудливой жизнью и столь же вычурной смертью, в мире, куда менее знакомом мне, чем этот?
В юности я совершил пять путешествий, мне снились Двадцатилетний сон, Пятидесятилетний, а затем и Столетний. И каждый из этих снов мне следовало пройти по крайней мере трижды. Но на самом деле я проходил их намного больше. Однако Тысячелетний сон мне снился всего второй раз, и это было уже не обучение – это была надежда спасти свою жизнь и большую часть выжившего человечества от разбушевавшегося Хаоса.
Возможно, наступил момент, к которому я так долго готовился? Кажется, я родился и возродился для подобных потрясений. Так мне сказала аббатиса в монастыре Священного Яйца в горах Далмации. В ту ночь мы сидели нагишом на постели, и в свете сальной свечи она погадала мне на судьбу. Удовлетворив страсть, она наконец разглядела, как я сложен, увидела все шрамы и отметины и решила разложить карты. Спросила со всей серьезностью, не разделила ли она ложе с демоном. Я сказал, что давно уже служу наемным солдатом.
– Тогда, возможно, ты сам спал с демоном, – пошутила она.
Бойся Творца потрясений, предупредила она меня, и я тогда подумал, что она советует мне бояться самого себя. Что может быть хуже всего в разумной вселенной, чем тот, кто отказывается думать, боится своих мыслей, кого тошнит от них? Он неизбежно выбирает насилие и путь меча, хотя жаждет мира и покоя.
– Бойся дитя, – сказала она.
И вновь я подумал, что дитя – ревнивое, алчное, требовательное и эгоистичное – я сам. Почему ее Бог призвал служить себе такого человека?
Я задал этот вопрос почтенной аббатисе, но та лишь рассмеялась. Все воины, которых она встречала, так или иначе занимались самокопанием. Она предположила, что это неизбежно.
– Порой, – сказала она, – меч и интеллект должны быть единым целым. Таково и наше время, Серебряный век. Именно так мы сможем создать эпоху Золотого века, когда можно будет позабыть об оружии. Но пока о мечах помнят, пока клинки существуют в нашей жизни и люди говорят на их языке о богах, героях и битвах, Золотой век неизбежно будет сменяться Веком Железа и Крови.
Она говорила о Князе мира так, словно он действительно существует. Я расспросил ее о нем.
– В нем спасение моей души, – сказала аббатиса.
Без всякой иронии я сказал, что завидую ей. Но мне было сложно понять, почему человек готов умереть ради того, чтобы спасти других. Сказал, что по опыту я знаю, что подобные жертвы чаще всего бесполезны. Она громко рассмеялась, услышав это.
Ее христианские воззрения, разумеется, были чуть ли не апофеозом всего того, что мелнибонийцы считают слабостью. Но я все-таки понимал: эти идеи выросли на общей почве, и она, если рассудить, имела возможность стать реальностью. Не мне относиться с пренебрежением к их мягкости и терпимости. Мой отец часто спорил о том, что там, где слабость превозносится над силой, народ из хищников превращается в жертву. Однако, несмотря на то что мышление Юных королевств сильно повлияло на меня, раньше до меня не доходило, что можно стать жертвой по собственному выбору!
От мелнибонийцев из моей касты ожидалось, что они сами пройдут через все те страдания, которые за свою долгую жизнь навлекут на других. Это порождает вкус, близость, тайный сговор жестокости, которая придает культуре особую пикантность, но в результате ведет к полному разложению. Воображение, а не изобретательная чувственность – вот спасение нации. Я пытался убедить в этом свой народ. Теперь пакваджи стояли перед той же самой дилеммой.
Чем больше я узнавал их, тем больше понимал, как мои взгляды сходятся со взглядами пакваджи, а не кое-кого из команды «Лебедя».
Мы приготовились к походу, обсудили путь, составили план и помогли пакваджи свернуть лагерь. Понемногу наша потрепанная армия собиралась выйти в долгий путь на север. Много трубок было выкурено. Много разговоров говорено. Между викингами и скрелингами (так мои спутники все еще называли наших новых союзников) отношения установились вполне товарищеские, по меньшей мере достаточно хорошие для похода. У нас было много общего с моральной точки зрения. Пакваджи понимали важность достойной смерти так же, как и викинги. Воины молились о подходящих обстоятельствах, об отваге и доблести в момент смерти.
Эти мысли вполне соответствовали представлениям моих предков. Среди тех, кого я считал обитателями Юных королевств, зарождалась новая традиция, таинственная и привлекательная для меня настолько же, насколько традиции моего народа казались знакомыми и отвратительными. Именно за спасение этой культуры, а не своей собственной, я собирался драться. Судьба этих людей зависела от того, повезет ли мне в этом долгом сне или же я потерплю неудачу. Я не испытывал ни малейшей любви к тысячелетней культуре, породившей меня. Я не раз отвергал ее, предпочитая простую жизнь человека-наемника. В выборе такого пути имелись свои преимущества. Много думать здесь не приходилось.
Разумеется, ситуация моя требовала срочных решений, поскольку в реальности я висел распятый на реях Ягрина Лерна в ожидании смерти. Но время в разных мирах течет по-разному. В конце концов, я сам принял решение попасть в Тысячелетний сон, и мне придется вытерпеть всю тысячу, даже если я добьюсь своей цели намного раньше. Именно поэтому я и могу поведать вам свою историю таким образом. То, чего я добился в этом сне, отразится во всех остальных мирах мультивселенной, включая и мой собственный. То, как я вел себя в этом сне, имело огромное значение. Мне нужно было пройти определенный путь. И если я уходил с тропы, то должен был делать это осознанно.
Наш путь приобрел неумолимую динамику. Из банды захватчиков и исследователей мы превратились в армию на марше. Египтяне и норманны шагали бок о бок с той же невероятной выносливостью, какую они проявляли, сидя на веслах. Асолингас и Бомендандо бежали впереди вместе с разведчиками пакваджи.
Ипкаптам, Гуннар, Клостергейм и я шли в середине отряда. Пакваджи вышли на тропу войны в наручах, с копьями, луками и щитами. На них были куртки с костяными пластинами и шлемы из огромных бивней мамонта, украшенные перьями и бусинами. Костяные доспехи, украшенные бирюзой и другими полудрагоценными каменьями, были легче кольчуг нашей команды. Некоторые воины надели панцири огромных черепах и шлемы из больших раковин. Косы они прикрыли шкурами выдр с вплетенными бусинами.
Еще в хижине совета я обратил внимание на огромные звериные шкуры, а теперь гадал, каковы размеры обитающих здесь морских животных, которые обеспечили пакваджи всем необходимым. Клостергейм рассеянно заметил, что размеры в этих местах вообще нестабильны, это как-то связано с взаимодействием миров разных масштабов.
– Мы находимся слишком близко к древу, – сказал он.
Слова его не имели для меня смысла. Но по мере нашего продвижения к тому месту, где я надеялся найти первоначальный Черный меч, его объяснения меня интересовали все меньше.
Армия состояла из ста пятидесяти опытных воинов. Некоторые женщины, подростки и старики тоже вооружились. В самом конце отряда из пиратов и пакваджи шагали безоружные женщины, больные, дети и животные, которые собирались сопровождать нас до места битвы. Судя по тому, что я здесь увидел, город Какатанава представлялся мне примитивным селением, дюжиной общинных домов, окруженных частоколом.
Вьючных животных пакваджи не имели, если не считать одомашненных койотов – они тянули волокуши, где лежали сложенные типи. Большая часть работы легла на женщин и детей. Воины почти ничего не делали, как и мы – просто шли вперед, решительно и неуклонно. Некоторые женщины, имевшие, как они говорили, «мужские чары», тоже оделись и вооружились, как мужчины, и шли вместе с нами, а пара мужчин с «женскими чарами» шли позади с остальными. Клостергейм сказал, что подобная практика – обычное дело среди многих народов этой обширной земли. Но не все племена разделяют их ценности и идеи.
Ипкаптам присоединился к разговору и поведал о презренных племенах, что едят насекомых и истязают животных, но о тех, кого пакваджи истребили, он отзывался хорошо, называя их людьми чести. Мы, мелнибонийцы, никогда не испытывали добрых чувств к тем, кого отправляли в небытие. Мелнибонийцы никогда не сомневаются в беспощадных законах, которые навязывают покоренным народам. Чужая культура нас не интересует. Если люди отказывались принимать наш образ жизни, мы просто убивали их. Глядя на меня, отец жаловался и говорил, что мы размякли и из-за нашего попустительства Юные королевства распоясались. В прежние времена никто в мире не позволял себе даже усомниться в Мелнибонэ. То, что мы называли истиной, таковой и являлось! Но нам нравилось иметь под рукой жирный скот, и мы позволили людям Юных королевств размножиться и обрести силу.
Пакваджи такими не были! Они верили в закон кровной мести и потому не давали врагам даже шанса отомстить. Уничтожали всех членов вражеского племни, младенцев же забирали взамен своих погибших. А когда их становилось совсем мало, крали младенцев из более сильных племен. Сейчас же они не нуждались в чужих детях.
Вчера еще все презирали пакваджи за их малый рост и за их ум, сказал Ипкаптам. Но сегодня их начнут воспринимать всерьез. История о них останется в веках. И когда Какатанава падет, пакваджи заселят все миры. Они окрепнут и станут сильнее всех, сказал он.
Несомненно, туземцы были выносливыми. Когда на длинные дистанции можно путешествовать лишь пешком или по воде, руки и ноги становятся невероятно сильными и выносливыми. Это же дает и преимущество в битве.
Пакваджи предпочитали путешествовать с большей скоростью – по воде, но мы двигались на север, вверх по течению небольшой реки, слишком узкой для лодок. Клостергейм сообщил, что в двух днях пути находится пристань, там мы возьмем каноэ, и отряд станет двигаться быстрее. Он торопился гораздо больше остальных. Разумеется, он удерживал наших врагов лишь благодаря своей магии и силе. Клостергейм предложил отряду отправиться к причалу бегом, оставив женщин и детей с несколькими бойцами для охраны. Я бы предпочел руководить охранниками. Мысль о беге меня не вдохновляла.
Тем не менее мы продолжили двигаться в том же темпе, что и раньше.
Я поразился тому, как все вокруг выросло в размерах. Таких огромных растений я прежде не видел. Мы шли по лесистой горной местности, затем пересекли несколько долин, двигаясь вдоль петляющего русла реки, углубляясь в земли, которые никто из нас не знал. Люди покинули эти места после стихийного бедствия, сказал Ипкаптам. Он считал, что вся земля вокруг владений какатанава такая же безжизненная. Даже дичь пропадет, когда мы приблизимся к цели. Так ему говорили.
До начала этой войны ни одному пакваджи не было дозволено заходить в земли людей, а уж тем более проникать в земли какатанава. Они пришли на восток во времена его деда. Какатанава тоже запрещалось выходить за пределы своих владений. И до недавних пор они придерживались этого соглашения. Но другие, такие как фурны, сделали это за них. Некоторые фурны принимали обличье людей и делались похожими на меня, хотя телосложение у меня другое. Другие же выглядели чудовищными рептилиями. Шаман сказал, что теперь, узнав меня, он понял, что я больше похож на пакваджи, хотя ему все равно еще трудно доверять мне. Интуиция подсказывала ему убить меня. Он все еще не был уверен, что это мое истинное обличье.
Пакваджи никогда не заходили так далеко на север, и Ипкаптам сомневался, правильно ли он поступил. Однако неправильные поступки стали обычным делом. Когда-то народы юга, севера, запада и востока уважали законы друг друга и границы охотничьих угодий. У них была поговорка: «Западный ветер не дерется с восточным». Но с тех пор, как в мир пришел Белый Ворон, Хаос угрожал всем сторонам света. Воюющие Владыки воздуха создали ветра-ястребы, которые уничтожали целые народы и вместо них ставили править землями демонов. Демонов этих называли Шо-а-шо-ан, и лишь утраченные сокровища пакваджи могли победить их.
Ипкаптам также признался, что боится упасть с края земли. Ведь можно угодить в бездну, свалиться в нее навсегда, вечно пребывая в отчаянном осознании неотвратимости смерти. Лучше уж погибнуть, как воин – «чистой» смертью, как выражаются некоторые. Пакваджи, как и викинги, полагали, что достойная смерть гораздо важнее долгой жизни. Те, кто умирал отважно, с песней смерти на устах, могли всю вечность жить простой и радостной жизнью воина.
Я воспринимал все намного сложнее, хотя разделял их взгляды о том, что лучше достойно умереть, чем недостойно жить. Кроме Клостергейма, никто из нас не думал иначе. Ашанти, монголы, норманны хорошо осознавали унижение и бесчестие старости и предпочитали избежать их, а обещание неизбежной смерти у всех вызывало лишь одно желание – прихватить с собой на тот свет как можно больше врагов.
Пакваджи с их провинциальным самомнением и имперскими замашками разделяли мнение, что после смерти предпочтение отдается тем, кто погиб в кровавой бойне и отправил на тот свет как можно больше людей. Судьба женщин и детей в их космологии описывалась весьма расплывчато; полагаю, что женщины обсуждали между собой какую-то свою, более приятную версию. При всей своей домашней власти они чаще всего становились невольными жертвами воинского кодекса чести. Некоторые воины даже хвалились тем, что умеют уничтожать женщин и детей быстро и безболезненно.
Начав говорить со скрелингами (как продолжал называть их Гуннар) на одном языке, я узнал о них гораздо больше. Сверхъестественные верования их были весьма изощренными, хотя чародейские силы – ограниченными и в основном применялись лишь для выращивания растений и охоты. Лишь представители великого рода шаманов, последним из которых и являлся Ипкаптам, понимали мир духов и исследовали его. Именно там он и черпал свои силы.
Семья Ипкаптама не пользовалась особой популярностью. Слишком часто они злоупотребляли привилегиями. Но пакваджи верили, что семье сопутствует удача. Я предполагал, что, когда удача подведет Ипкаптама, соплеменники перестанут его почитать и терпеть его выходки, а может, и вовсе лишат жизни.
Гуннар большую часть пути прошел в одиночку. Никто не пытался его отыскать. Пакваджи считали его кем-то вроде низшего демона. Ко мне они тоже относились с естественной неприязнью. Некоторые даже верили, что я перебежчик из Какатанавы.
Наш союз мог распасться в любой момент. Гуннар и Клостергейм имели общие цели, но я понимал: непременно придет тот день, когда они станут врагами. Гуннар наверняка собирался избавиться и от меня, когда я стану больше ему не нужен. Подобно моему кузену Йиркуну, большую часть времени Гуннар размышлял о том, как взять над остальными верх. Те из нас, кто не имел духа соперничества, всегда попадали впросак. Обычно я в любой ситуации использовал хитрость и безжалостность. Когда ты прошел обучение мелнибонийского посвященного, нет необходимости предвидеть действия других. По крайней мере, так я думал. Возможно, именно такое мышление и привело к вымиранию нашего народа.
Но Гуннар обладал такими же типичными слабостями, поскольку считал, что, как и он, я постоянно что-то замышляю. Возможно, Клостергейм с Ипкаптамом вели себя именно так – но не я. Я все еще готов был поверить, что гоняюсь за химерами. Меня интересовал лишь создатель черного клинка.
Викинги пребывали в довольно бодром настроении. Они достаточно повидали, чтобы поверить – где-то неподалеку находится город, который они смогут ограбить, даже если он и не сделан из золота. Они сознавали преимущества железного оружия и примерно знали, как вернуться обратно к морю и кораблю. Может быть, они верили, что плыви они и дальше по морю, им удалось бы избежать всех тех ужасов, что они пережили на пути сюда. Многие из них считали, что это обычный поход вглубь континента, благодаря которому они обогатятся и обретут знания. Они осознавали, как дороги меха пакваджи, и поняли, что туземцы ценят железо. Пакваджи работали лишь с метеоритным и самородным железом, которое им удавалось добыть в скалах. Каким-то образом они утратили легендарные навыки добычи и плавки металла. И в итоге за маленький кинжал у них можно было купить множество драгоценных шкур.
Викинги также считали, что обладают тайными силами, по крайней мере, те, с кем я общался. Я поразился: шаман, так тонко чувствовавший все сверхъестественное, не прознал о моем щите в защитном чехле, Щите полета, украденном у пакваджи! Мне еще предстояло узнать, действительно ли он может даровать способность летать своему владельцу и способны ли заклинания и песни вызвать духов, связанных со щитом.
Опыт показывает, что большинство магических объектов зависит скорей от доверчивости обладателя, чем от благословения духов. Щит мог не обладать вообще никакими свойствами, кроме связанных с ним древних суеверий. Гуннар отказался объяснять, как он нашел его в Европе, но мне показалось, что он купил или выменял его несколько лет тому назад, возможно, у кого-то из народа Запада, кому, по словам Ипкаптама, его подарили. Но здесь народ Запада жил бы далеко от моря – если, конечно, мы не находились на большом острове. Если же мы на острове, то народ Запада мог обогнуть Край мира по морю, как и Гуннар с Розой, отплыв из Китайских морей.
А может, свое сокровище Гуннар привез из того путешествия, когда он вернулся на «Лебеде», а Берберка Роза возглавила свой корабль-катамаран «Либо-либо»?
Мы заспорили, стоит ли нам дойти до цели быстрее или продолжать идти в том же темпе, зато никого не оставлять позади. Клостергейм говорил, что скоро наступит зима. С каждым днем холодало. Мы шли на север. Обычно и пакваджи, и викинги отправлялись в поход весной. Зимой же двигаться почти невозможно. Скоро реки покроются льдом, и мы не сможем плыть на каноэ.
Так что мы вновь созвали совет. В конце концов было решено: двое африканцев-ашанти, Асолингас и Бомендандо, самые быстрые бегуны, и пакваджи по имени Нагатчи пойдут в нескольких милях впереди остальных, чтобы провести разведку. Тогда мы сможем принять более взвешенное решение.
Трое бегунов отправились вперед, когда вечернее небо начинало темнеть. Постоянно дул пронизывающий восточный ветер, кусающий даже сквозь несколько слоев одежды. Ледяная крошка била по щекам.
Опустилась ночь. Ипкаптам, Клостергейм, ярл Гуннар и я снова собрались у маленького костерка во временном типи. Ипкаптам считал, что зима пришла необычайно рано. Он думал, что у нас есть месяц-другой до того, как выпадет снег. И снова тревожился, что мы оскорбили ветра. Лучше всего как можно скорее добраться до воды. Если снег пойдет, достичь Какатанавы станет намного труднее. А если реки станут, то и вовсе невозможно, и придется ждать до следующего года. Он повернулся к Клостергейму, ожидая от него предложений. Сможет ли он позвать на помощь кого-нибудь из магических союзников? Или можно как-то умилостивить ветер, чтобы тот унес снег в другую сторону? Что, если он предложит Снежному ветру самое дорогое, что у него есть, – жизни его детей?
Клостергейм на греческом сообщил, что все свои силы он уже потратил на поддержку своего сверхъестественного союзника Владыки Шоашуана, грозящего нашим врагам. Его и вызвать-то удалось лишь благодаря странной природе полуразумных ветров этого мира, о которых упомянул Ипкаптам. Может быть, как раз Владыка Шоашуан и притягивает к ним плохую погоду. Но если Белый Ворон все-таки сможет отнести Черное копье какатанава, то пакваджи уже никогда не смогут победить своего древнего врага и никогда не восстановят свою честь. Призыв же могущественных духов лежит вне его возможностей. Несмотря на весь свой опыт общения со сверхъестественным, он никогда не мог одновременно контролировать две подобные силы одновременно. Гуннар пробормотал, что заключил уже слишком много сделок, и сказал, что обдумывает эту проблему. Я тоже оказался бессилен: в этом мире мои чародейские силы практически не проявлялись, но зато я почти не нуждался в магии и лекарствах, чтобы жить.
– Значит, придется нам ограничиться умом, доставшимся от природы, – хмыкнул Клостергейм.
На следующее утро один из ашанти вернулся. Бомендандо был рад снова оказаться в лагере. Дрожа, он стоял у костра, завернув долговязое тело в бизонью шкуру. Он, кажется, был напуган и чувствовал себя неловко. Он сказал, что остальные остались охранять то, что они нашли, а он пришел рассказать нам об этом. Товарищи его тоже вернутся, если почувствуют опасность. Они остались следить за теми, кто обитает в холмах.
Я никогда раньше не видел на лице Бомендандо такого встревоженного выражения. Он явно не ожидал, что ему поверят.
– Да ладно, парень. – Гуннар угрожающе протянул к нему руку. – Что вы там увидели?
– След, – ответил Бомендандо. – След ноги.
– Так там есть люди? Сколько их?
– Это не человеческий след, – задрожал Бомендандо. – Он был совсем свежий, и, поискав, мы нашли другие, более старые. Это след великана.
Мы в мире великанов, ярл Гуннар. Так мы не договаривались. Вы ничего не говорили ни о великанах, ни о Каменных людях. Говорили лишь, что там плохо защищенный город. Вы говорили, что великанов выгнали из этих земель люди и карлики. Вы говорили, что великанам запрещено покидать свои города. Почему вы не сказали нам об этих других великанах, которые бродят вокруг?
– Великаны! – с презрением бросил Гуннар. – Обман зрения. След просто размазался, вот и все. Всю свою жизнь я слышал басни о великанах, но так ни одного и не увидел.
Но Бомендандо покачал головой и поднял копье. Рукой он отмерил половину древка.
– След был вот такой ширины и в два раза длиннее. Великанский.
Ипкаптам встревожился:
– Им нельзя выходить из города. Они не могут покинуть его. Им запрещено. Великаны всегда охраняли то, что поклялись охранять. Если они уйдут, миру настанет конец. Вы, наверное, видели человека.
Ашанти был непреклонен, ему надоели споры.
– Там великан, вон в тех холмах, – сказал он. – А где есть один, там чаще всего и другие.
Вдруг на краю лагеря раздался крик. Воины подбежали к нам, указывая себе за спину.
Я увидел, как из косого ледяного дождя появляется фигура. Очень высокая и широкая. Моя голова едва достала бы ему до груди, но существо казалось втрое меньше, чем все те великаны, которых мне доводилось встречать раньше.
На нем было тяжелое черное пальто, покрытое подбитым мехом плащом. На голове – шляпа странной формы с парой перьев, поля ее были загнуты с трех сторон. Светлые волосы собраны в хвост и перевязаны черным бантом.
Я услышал, как за моей спиной выругался Клостергейм.
– Это и есть наш великан? – спросил я.
Ипкаптам покачал головой.
– Это не великан, – ответил он. – Человек.
Пришелец снял шляпу в знак своих мирных намерений.
– Добрый вечер, господа, – сказал он. – Меня зовут Лобковиц. Я путешествую в этих краях и, кажется, заблудился. Не позволите ли вы мне немного погреть свои кости у вашего костра?
Он навис над нами, почти такой же высокий, как наши хижины. В присутствии этого здоровяка я почувствовал себя десятилетним мальчишкой.
Клостергейм вышел вперед и поклонился:
– Добрый вечер, князь Лобковиц. Не ожидал встретить вас здесь.
– Причуды мультивселенной, мой дорогой капитан.
Широколицый добродушный аристократ внимательно разглядывал Клостергейма, а затем удивленно нахмурился.
– Простите, если покажусь вам грубым, – сказал он. – Я ошибаюсь, или вы в самом деле уменьшились в росте на фут или даже на два с тех пор, как мы виделись в последний раз?
Глава четырнадцатаяЧеловек без определенных занятий
И завистливое племя
Злобных Гномов и Пигмеев,
Злобных духов Пок-Уэджис,
Погубить его решило.
«Если этот дерзкий Квазинд,
Ненавистный всем нам Квазинд,
Поживет еще на свете,
Все губя, уничтожая,
Удивляя все народы
Дивной силою своею, –
Что же будет с Пок-Уэджис? –
Говорили Пок-Уэджис. –
Он растопчет нас, раздавит,
Он подводным злобным духам
Всех нас кинет на съеденье!»[7]
Клостергейм и Лобковиц познакомились где-то в христианском мире. Друзьями они не были. Клостергейм с большой подозрительностью относился к каждому слову вновь прибывшего. Лобковиц хоть и вел себя вполне учтиво, тоже явно опасался Клостергейма. Гуннар заметил, что эти двое всегда будут противниками. Он считал, что люди разных национальностей и рас враждебны друг другу по определению.
Князь Лобковиц стоял, повернувшись спиной к огню; Гуннар спросил, что привело его в эту местность.
– Случайность, – ответил он. – У меня было совсем другое дело, но вы же знаете, как оно бывает, когда окажешься в узле, из которого отходят разные ветви великого древа времени. Путешествовать между мирами так гораздо проще, но и путаницы тоже хватает. Различия в масштабе, которые нельзя не заметить в других мирах, здесь не так значительны. Чем ближе к стыку миров, тем меньше мы разобщены. Мы делаем все возможное, но Равновесию требуется служить, так как оно, в конце концов, все определяет.
Исполин вел себя очень деликатно. Странно было видеть обходительного человека таких размеров.
Его стеснительность придала Гуннару Обреченному развязности. Он единственный среди нас забавлялся.
– Мои люди описали след вашей ноги. Судя по их словам, вы должны быть не менее десяти футов ростом, хотя должен признать, что таких высоких людей я еще не встречал. Вы даже больше легендарного Ангриса Франка. В тех местах, откуда вы пришли, все такого же роста?
– Более или менее, – ответил князь Лобковиц. От Гуннара не ускользнула ироничность его тона. Безликий шлем повернулся к огромному человеку; видимо, капитан с любопытством разглядывал его. Кажется, я тоже не понял шутки.
Ледяной дождь падал с неба, не превращаясь в снег. Ипкаптам решил, что для снегопада сейчас слишком тепло и это всего лишь обычный осенний шквал. Через пару дней снова потеплеет, как летом, уверял он. Такое и раньше много раз бывало.
Теперь, когда мы поняли, что Лобковиц и был нашим великаном, Ипкаптам немного расслабился. Мы решили, что отряд лучших воинов отправится вперед, а я приведу остальных членов племени. Князь Лобковиц, знавший эту местность не лучше меня, решил остаться с нами.
– По крайней мере, пока я не встречу своих!
Когда князь отошел по нужде, Гуннар по секрету поручил мне приглядывать за Лобковицем и убить его, если он будет действовать подозрительно.
Особенно тревожился Клостергейм. Он сказал, что этот человек не обязательно имеет злые намерения, но само его присутствие говорит о том, что наше путешествие может оказаться опасным.
Я попросил его выразиться конкретнее. Что он знает о Лобковице? Неужели он последовал сюда за нами? Может, он на стороне племени какатанава?
– Прав войти в крепость какатанава у него не больше, чем у меня, – заявил Клостергейм. – Но его сторонники ищут то же, что и мы с Гуннаром.
Думаю, и у него такой же интерес. Не повредит, если на какое-то время мы станем союзниками. Пусть лучше держится в арьергарде, по крайней мере пока мы не поймем, с кем имеем дело. Возможно, он шпион, и его послали разузнать наши секреты. Если же нет, то его рост нам пригодится.
Гуннар остался недоволен:
– Слишком много неизвестных. Я собирался прийти сюда, забрать то, что мне нужно, и уйти. Не ожидал встретить тут ни Клостергейма, ни пакваджи, ни уж тем более великанов.
– Он не великан, – настойчиво сказал Ипкаптам. – Он – человек. Вы бы поняли, если бы он был великаном.
Клостергейм с усмешкой согласился.
– Это довольно странное место мультивселенной, – подтвердил он. – Как сказал Лобковиц – здесь узел. Место, где сходятся ветви дерева. Обычно мы слишком далеко от узла, чтобы ощутить этот феномен, но здесь, полагаю, это обычное дело.
Раз эта странность была им знакома, я воспринял ее как должное, поскольку доверял их суждениям. Но Гуннар продолжал тревожиться. Он бормотал что-то о суевериях и все повторял, что он пришел сюда по одной-единственной причине, да к тому же пообещал своим бойцам добычу из Золотого города. Его слова были явным упрощением, если не ложью.
Ипкаптам дал знак Гуннару, Клостергейму и остальным следовать за ним и пошел вниз по склону. Большая часть отряда последовала за шаманом, и вскоре они растворились в тумане глубокого ущелья. Я радовался, что мы можем идти помедленнее. Это давало возможность поговорить с огромным человеком, расспросить его, как он сюда попал. Лобковиц сказал, что путешествовал с другом, а потом они случайно разделились. В следующее мгновение он обнаружил наш лагерь. Друг же его явно исчез из этого места.
– А ваш друг такого же роста, как и вы? – спросил я.
Князь Лобковиц вздохнул:
– Это место для меня такое же чужое, принц Элрик, как и для вас.
Я кивнул, поскольку и сам ощущал, что здесь все чужое. Если окажется, что я гнался за несбыточным, Гуннару придется отплатить за все то время, что я потерял. Когда-то я искал уединения и одиночества в сельской местности, но теперь мне снова хотелось оказаться на шумных улицах и переулках, в городской толпе.
Тем не менее я сказал Лобковицу, что последние события отозвались во мне любопытным образом. Они заставили меня подумать, что, вероятно, у этого приключения имеются аналогии с моей жизнью, которые я отчего-то не могу вспомнить.
Как и предсказывал Ипкаптам, снег так и не пошел, продолжал лить ледяной дождь.
Женщины и дети из племени пакваджи были не слишком общительны, так что мы с Лобковицем сблизились. Некоторые темы он странно обходил стороной; когда я в шутку сказал, что он вещает, словно оракул, Лобковиц громко расхохотался.
– Это все потому, что я на самом деле говорю, как оракул, – ответил он.
Он объяснил, что находится не в своем времени. Он здесь непрошеный гость. Но этот мир очень похож на его собственный мир в прошлом. Лобковиц надеялся, что я понимаю, отчего он не отваживается случайно заговорить о будущем, хотя и постоянно борется с искушением прибегнуть к своим знаниям.
Именно по этой причине пророчества и предсказания звучат так странно. Рассказ о грядущих событиях автоматически меняет эти самые события. Подобное знание может привести к тому, что человек попытается избежать того, что ему не нравится. В таком случае пророчество может стать не просто опасным – оно умножает и без того многочисленные миры. Пара непродуманных слов может создавать одну ветку альтернативной реальности за другой. Но это нецелесообразно, считал Лобковиц, поскольку такие ветви долго не просуществуют.
Я вспомнил каменных великанов и их бессмысленные пророчества, но ничего не сказал князю, хотя мы вдвоем шли позади остального отряда по следам, оставленным пакваджи и викингами.
Когда мы приблизились к подножью гор, вместо ледяного дождя повалил снег. На следующее утро он перестал падать, и небо очистилось. День казался пронзительно голубым. Снег лежал до самых гор, и не было видно никаких следов, кроме бизоньих – видимо, недавно здесь прошло стадо. А еще мы заметили следы зайцев и птиц, но от тропы, проложенной пакваджи, ничего не осталось.
Князь Лобковиц к такому повороту отнесся с удивлением и участием. Он вызвался пойти вперед, чтобы с высоты своего роста попытаться разглядеть лагерь воинов пакваджи. Не до конца доверяя ему, я сказал, что нам стоит пойти вдвоем. Я смогу забраться ему на плечи и посмотреть гораздо дальше, так мы сможем лучше использовать разницу в росте.
Это его еще больше позабавило. Я нахмурился, заметив, что предложение мое вполне разумно. Лобковиц извинился и объяснил, что вспомнил случай, не имевший ко мне никакого отношения.
Лобковиц согласился, чтобы я пошел с ним, и мы стали продвигаться быстрее. Когда идти мне становилось трудно, я ехал на его могучих плечах или мог еще как-то использовать его необычный рост и силу. Это была самая странная поездка из всех, что я когда-либо совершал, нечто новое, хотя меня вдруг стали беспокоить смутные воспоминания о давних воплощениях. Насколько знаю, я всегда был Элриком из Мелнибонэ, хотя разные провидцы и чародеи настаивали на другом. Некоторые ценят сверхъестественное точно так же, как другие все практичное. В своей жизни я повидал столько сверхъестественного, что стал высоко ценить знакомое и естественное.
Когда Лобковиц поднял эту тему, я рассказал ему то, что знал наверняка, – далеко отсюда я вишу на рее, ожидая гибели всего, что люблю, и в то же время вижу Тысячелетний сон, благодаря которому и нахожусь здесь. Я спросил князя, не считает ли он меня безумцем.
Он не считал и сказал, что знаком с подобным феноменом. Многие, кого он знал, воспринимали подобное как должное. Кроме того, Лобковиц так много путешествовал по разным мирам, что ему редко встречалось что-то новое.
Мы не успели далеко уйти, как снег начал таять, и мы снова увидели знаки на тропе. Но за это время между мной и Лобковицем успели установиться вполне товарищеские отношения. Мне показалось, что и у него тоже гораздо больше общего со мной, чем с другими, даже с Клостергеймом. Я расспросил его о костлявом святоше.
– Он вечен, – сказал Лобковиц, – но это не реинкарнация, он просто возрождается снова и снова после смерти. Этот дар он получил от своего господина. Ужасный дар. В этих мирах его хозяина называют Люцифером. Насколько понимаю, именно Владыка Нижних миров повелел Клостергейму найти Святой Грааль. Регулятор Великого Равновесия, который может все изменить. Но, кроме того, Клостергейм также хочет вступить в союз с хранителем Грааля.
Я спросил его, кто же это. Лобковиц ответил, что я нахожусь в дальнем родстве с семьей, ставшей хранителями. Грааль не раз исчезал, однако, когда это случается, его требуется найти, где бы он ни находился. Украденный артефакт часто прячется даже от своих защитников. Сам Лобковиц, насколько он помнил, никогда не участвовал в поисках Грааля, но поиски эти продолжаются постоянно в прошлом, настоящем и будущем. Он сказал, что завидует мне, завидует моей забывчивости. Он был уже вторым человеком, который упомянул это. Несколько раздраженно я ответил, что если мое состояние называется забывчивостью, то я более чем рад, что мне больше нечего вспоминать. Он смутился и принес извинения.
Вскоре мы встретились с остальным отрядом. Новостей у них почти не было. Владельцы каноэ исчезли, оставив свой лагерь нетронутым, так что нас ждала отличная ночь. Утром, когда мы укладывали вещи в каноэ, поднялась снежная буря. Несколько часов она выла над лагерем и намела на берегах огромные сугробы. Бурю принес дикий восточный ветер. К тому времени, как мы смогли снова выйти, оказалось, что на реке уже три фута льда и снега. А впереди снега было еще больше. Мы должны были решить, остаться зимовать здесь или идти пешком. Ипкаптам предложил нагрузить каноэ и использовать их как сани. Это позволит племени держаться вместе, глупо оставлять позади женщин и детей. Мы вышли в путь и поначалу несли каноэ на плечах, затем тащили их по снегу, пока не достигли пределов гор. Над нами темнели острые скалы, грозящие проткнуть вечернее небо.
– Опасные вершины. – Гуннар Обреченный нагнулся, набрал горсть снега и с удовольствием растер им шею. – Ну хоть погода улучшается.
Я и забыл, как норманны любят снег. Они скучают по нему так же, как мавры по дождю.
Клостергейм указал на перевал в горах, на темное ущелье меж двумя базальтовыми вершинами, блестящими, словно черный лед. Снег покрывал склоны гор, пригибал к земле сосны и ели. Ни рек, ни водопадов; лишь изредка попадалась дичь. Иногда я замечал бегущего зайца, который оставлял следы на белом нетронутом снегу. Высоко в небе парили ястребы – выискивали добычу. Никогда прежде я не видел такой зимней пустыни. Она впечатляла своим размахом и бескомпромиссным унынием. Я понимал, что мы здесь не выживем – разве что за горами лежит волшебный райский город, защищенный от непогоды. Здравый смысл подсказывал повернуть назад и перезимовать в более подходящих условиях.
Но Клостергейм и Гуннар собирались идти вперед. Ипкаптам заметил, что продолжать путешествие глупо. Мы лишь потеряем людей и не приблизимся к нашей цели. Князь Лобковиц тоже посоветовал воздержаться. Мне еще предстояло увидеть большую часть Тысячелетнего сна, поэтому я сказал, что у меня нет предпочтений, куда идти, вперед или назад, и добавил, что сильно удивлюсь, если викинги не смогут выжить на морозе.
Услышав это, норманны заворчали и приняли гордый вид, и мы, конечно же, отправились дальше, оставив самых слабых охранять лагерь, если у них хватит сил. В противном случае мы предложили им присоединиться к женщинам и детям и ждать нашего возвращения.
Не знаю, что случилось дальше с племенем пакваджи. Тогда я видел их в последний раз – мальчишек и девчонок с луками и копьями, женщин и стариков, которые желали нам доброго пути. И даже оставшись далеко позади, они все равно выглядели как насекомые. Я так и не смог этого понять.
Я поделился своим недоумением с Лобковицем. Он воспринял мои слова серьезно. Сказал, что, вероятно, пакваджи находятся в переходном состоянии и выглядят так именно из-за него. У следующих поколений разовьются другие качества. Интересно будет посмотреть, какими они станут. Я предположил, что большинство станет пищей для койотов и медведей. Несмотря на мое отвращение к внешности индейцев, я ощутил к ним сочувствие.
Жены и дочери Ипкаптама тоже остались в лагере. Он сказал, что теперь он отдал духам все самое ценное, чтобы они распорядились, как им вздумается. Духи умеют быть щедрыми, но всегда требуют что-то взамен.
Я, конечно, был убежден, что он просто сошел с ума из-за всей этой ситуации. И теперь ему оставалось лишь идти вперед, пока он не умрет или не будет убит. Или у Клостергейма имелись на него свои планы?
Мне и самому казалось, что путешествие потребует дополнительных жертв. И Гуннар, и Клостергейм клялись, что Какатанава находится на дальнем краю горной гряды. И когда мы туда доберемся, город станет нашим. Клостергейм прямо спросил князя Лобковица:
– Хотите поучаствовать в дележе? Ваш рост нам пригодился бы. Мы могли бы выделить вам полную долю, причитающуюся воину.
Лобковиц ответил, что подумает над предложением. В первую очередь он шел с нами в надежде отыскать своего пропавшего друга.
Я расспросил его о друге, который, насколько я понял, был такого же роста, как и он. Прибыли ли они сюда вместе?
Он ответил утвердительно. Ситуация того требовала, сказал Лобковиц, и таинственно добавил, что это случилось не по его воле. Он заблудился и не простит себе, если уйдет отсюда без друга. Лобковиц надеялся, что мы обнаружим его следы в горах.
Наконец наш смешанный отряд из тепло укутанных пакваджи и викингов достиг перевала. Высокие склоны узкого ущелья немного спасали от непогоды, снег сюда почти не попадал. Мы даже обнаружили оттаявшую воду, однако дичи все еще не было. Приходилось подкреплять силы вяленым мясом и зерном. Но однажды вечером, когда мы собирались разбить лагерь, к нам вниз по каньону прибежал разведчик пакваджи. Его всего трясло, лицо было искажено ужасом.
На разведчиков сошла лавина. Многих из пакваджи и двоих викингов, шедших позади, погребло под снегом. Вряд ли им удастся выжить.
Пока индеец рассказывал о происшествии, сверху раздался грохот. Земля сотрясалась и дрожала, со склонов каньона сошел огромный поток снега. Готов поклясться: в тот миг в мутной пелене второй лавины я увидел, как огромная призрачная фигура шагает с одной стороны каньона на другую. Лавина неслась прямо на нас, и казалось, что ее вызвал великан. Все побежали, а князь Лобковиц вдруг рванул в противоположную сторону.
Не раздумывая, я бросился за ним.
Я бежал вверх, утопая в глубоком снегу. Чтобы не отстать, я по возможности шагал по его следам. Он звал кого-то по имени, но хлещущий ветер уносил слова. Затем облака расступились, и синее небо распростерлось над головой, захлестнув меня, словно волна. Все вокруг преобразилось, резко контрастируя с белизной снега, темно-синее небо и красный шар заходящего солнца отбрасывали повсюду золотистые тени. Лавина прошла позади нас, я больше не слышал голосов своих спутников, лишь изредка до меня доносились крики Лобковица – падая и скользя, он продолжал бежать по снегу, преследуя великана.
На закате я наконец догнал его. Он остановился на гребне и смотрел вниз в долину.
Я увидел, что горы окружают огромное озеро. Лед в свете закатного солнца окрасился в бледно-розовый цвет. От берега бежала сверкающая серебристая дорога; она вела к середине озера – там находился остров, где стояло самое прекрасное здание из всех, что я когда-либо видел. Оно могло поспорить с тонкими башнями Мелнибонэ и остроконечными вершинами офф-му. Оно могло поспорить со всеми чудесами, которые мне довелось увидеть.
Могучий ступенчатый зиккурат поднимался в вечернее небо, сверкая, словно чистое золото, в лучах заходящего солнца. На стенах, проходах и ступенях кипела жизнь, как в любом большом городе. Мужчины, женщины и дети, которых мы могли разглядеть, занимались повседневными делами, не обращая внимания на черный вихрь, который крутился и визжал у начала серебристой дороги к городу. Вероятно, он защищал город.
Шумно захлопали белые крылья, и внезапно на плечо Лобковица опустился большой белый ворон. Князь улыбнулся, будто узнав птицу, но ничего не сказал.
Я повернулся к нему, собираясь задать вопрос. Огромной рукой он указал на воина, вооруженного луком, на спине черного мамонта, застывшего в движении. Неужели это тот самый враг, которого сдерживал Клостергейм? Он находился слишком далеко, так что я не мог его как следует разглядеть. Грозный вихрь оказался старым знакомым демоническим духом – Владыкой Шоашуаном.
Краем глаза я уловил какое-то движение сзади – и увидел, как из снега появляется огромный зверь. Величественная белая буйволица с гигантскими кривыми рогами и сверкающими синими глазами с красным ободком – я мог хорошо разглядеть ее даже с такого расстояния. Стряхнув снег с боков, она пустилась рысью мимо мамонта и его седока. Теперь я увидел, насколько большой оказалась буйволица по сравнению с мамонтом. Ее холка почти доходила мохнатому зверю до плеча.
Белая буйволица перешла на быстрый галоп. Наклонив голову, на полном скаку она боднула ревущее черное торнадо. Стоявший позади меня князь Лобковиц восхищенно захохотал. Трудно было удержаться и не зааплодировать отважному зверю, что осмелился бросить вызов вихрю, неоспоримому тирану прерий.
– Она великолепна, – с гордостью произнес князь. – В ней воплотилось все, на что я надеялся! Вы должны ею очень гордиться, принц Элрик!