…Господи, зачем я это повторяю еще раз? Будто убеждаю себя в чем-то. А в чем мне себя убеждать? Все нормально! Мы хорошо поработали! Так что, братцы, ложимся спать, а завтра – домой. Со спокойной душой и с легким сердцем.
А отдавшие грозный приказ министры-силовики уже поняли: никакого прямого указания действовать ни от президента СССР, ни от какого-либо иного высшего руководителя страны (от вице-президента или, на худой конец, от главы союзного парламента) не поступит. И теперь ломают голову, как бы дать задний ход наделавшей столько шума войсковой операции.
А Горбачев понял, что оказался в ситуации двойного шаха, если вообще не мата. Отпусти он на волю советскую Прибалтику – рассыплется весь Союз, скроенный при Сталине по принципу лоскутного одеяла. Пойди по пути «неполитического решения прибалтийского кризиса» – неизбежно прольется кровь. Финал тот же – развал союзного государства.
А Борис Ельцин для себя уже все решил – Литва, Латвия и Эстония покидают СССР, политическое пространство переформатируется, и он становится на нем самым главным. Что же касается прибалтов, то они, по его разумению, всегда будут воспринимать Ельцина как старшего брата, как освободителя и защитника. А политическая элита Запада склонит голову пред его благородством и примет в свои ряды, как гаранта Демократии и Свободы на всем постсоветском пространстве.
По собственной ли инициативе или ему дано такое задание, но вот уже второе утро литовский депутат Владимир Ярмоленко ни свет ни заря приходит к нам в гостиницу исключительно ради того, чтобы поинтересоваться, как идут дела и нет ли каких проблем, которые нужно помочь решить. Мой вчерашний ответ – дела идут согласно ранее выработанному плану, а таких проблем, которые мы не могли бы решить собственными силами, у нас нет – его вполне удовлетворил. Поэтому, когда сегодня утренний визитер, застав нас за чаепитием, с порога поинтересовался делами и проблемами, меня так и подмывало ответить во вчерашнем ключе, но приходится огорчить:
– Вечером уезжаем.
Ожидаю, что сейчас депутат-смотрящий удивится и начнет расспрашивать о причинах столь неожиданного решения. Но удивляться приходится мне – Ярмоленко реагирует на сообщение неожиданным вопросом: в Ригу решили ехать?
В пору моей аспирантской юности у меня был приятель. Так вот он, этот чудак, при каждой встрече неизменно интересовался тем, куда я в данный момент направляюсь. При этом никогда не задавал вопрос: «Куда идешь?». Казалось, цель моих перемещений в пространстве ему хорошо известна, а ответ нужен лишь для того, чтоб удостовериться в собственной дальновидности. Иногда в этом была какая-то логика. Например, повстречав меня как-то на Трубной площади, он с хитровато-загадочной улыбкой следователя по особо важным делам поинтересовался: «Что, в баню решил сходить?». Для него было совершенно очевидным, что если человек оказывается в районе, прилегающем к Неглинке, где в переулке расположены «Сандуновские бани», он именно туда и шагает. А то куда же еще? Но порой его вопросы ставили в тупик. Однажды мы столкнулись у публичной библиотеке на Кузнецком мосту, и он, поздоровавшись, огорошил вопросом: «В общагу идешь?». С чего вдруг решил, что иду именно туда – загадка. Тем более что в общежитии, которое располагалось не в центре, а на окраине города, я не жил и даже никогда не бывал.
Так вот, сейчас Ярмоленко со своим вопросом про Ригу очень напоминает мне того самого приятеля. Настолько напоминает, что даже не могу не рассмеяться: ну, почему ж именно в Ригу-то?
– Как, вы разве еще не знаете?! Сегодня ночью рижский ОМОН поднял мятеж против законной латвийской власти. Ситуация в городе тяжелейшая – стрельба, много жертв, население в панике.
Вот это новость!
Смотрю на ребят и понимаю, что теперь эти охотники за сенсациями непременно помчатся в Ригу. Со мной или без меня – для них это не имеет значения. В кровь уже попала страшная бацилла – азарт, рожденный неуемным стремлением первыми оказаться на месте событий. Так что я перед выбором – домой или с ними. Газетная жизнь дает свободу в принятии подобных решений. В редакции никому и в голову не придет пожурить Муратова с Крайним за то, что заранее не согласовали с руководством свой переезд из Вильнюса в Ригу. У меня же другое положение – я на государевой службе и волен делать лишь то, что дозволено делать. Хоть маленький столоначальник, но должен благосклонно кивнуть в знак согласия. Без этого все содеянное есть самоуправство, подлежащее порицанию.
– Поехать-то мы, конечно, поедем, но мне эту поездку надо согласовать с шефом.
Слова про шефа произношу исключительно для Ярмоленко, дабы придать дополнительную убедительность укоренившейся в депутатских умах легенде об агентах, присланных Ельциным в Вильнюс со спецзаданием. Кто знает, может она еще и сослужит нам добрую службу? С полчаса мучаю телефон. Дозвониться до Москвы не получается. Сразу после набранного кода в трубке что-то щелкает и раздаются короткие гудки отбоя. Проклятая разруха, ничего не работает!
– А нельзя позвонить в Верховный Совет и позвать к телефону Бурбулиса?
На поиски уходит не более пяти минут. Видимо, Ярмоленко известны точные координаты местонахождения российской делегации. Геннадий Эдуардович даже не дослушивает меня до конца:
– Конечно, надо ехать. Я договорюсь с шефом, а после позвоню в Ригу и предупрежу Горбунова о твоем приезде. Действуй! Но мы еще увидимся. Нам обязательно надо зайти к Ландсбергису.
– А это еще зачем?
– Так положено. Этикет. Да и насчет машины для вас надо договориться. Не ехать же общественным транспортом, это небезопасно. К тому же все выезды из Литвы блокированы десантниками, так что добираться в любом случае будете с приключениями.
Кладу трубку и облегченно вздыхаю: все, братцы, пакуемся! Но Ярмоленко реагирует так, будто я сказанным наношу ему незаслуженную обиду.
– Володя, что-то не так?
Депутат смотрит на меня с упреком:
– Сегодня похороны жертв трагедии у телебашни, и нам бы хотелось, чтобы представитель российского руководства возложил венок…
– Представитель российского руководства – это Геннадий Эдуардович Бурбулис, и он, думаю, имеет на то соответствующие полномочия.
– Но вы тоже должны отдать дань нашим героям! Это личная просьба Витаутаса Витаутасовича!
Память – самая удивительная и самая непознанная из всех способностей человеческого существа. Многое из того, что она рождает, неожиданно и необъяснимо. Порой малозначительные сюжеты прожитой жизни хранит до самого последнего часа, зато другие, куда более важные, не удерживает. Они в ней со временем выцветают и остаются в воспоминаниях не как слово или поступок, а всего лишь как ощущение от некогда сказанного или совершенного.
Тот день, 16 января 1991 года, помнится мне именно ощущениями. Ощущение серого промозглого дня. Ощущение всеобщей тоски и горя. Смутно помню толпы людей и их скорбные лица. Смутно помню большой зал, пропитанный похоронным запахом хвои, и выставленные в ряд гробы. Но зато хорошо помню букет безжизненных гвоздик, который Ярмоленко сунул мне в руки, потому что предназначенный для меня траурный веночек отдан кому-то из приехавших на похороны известных российских политиков.
Трудно представить что-то мерзопакостнее прибалтийской зимы. Возможно, рожденные в этом климате латыши к ней адаптировались и переживают без особых неудобств, но у пришлого люда, вроде нас, россиян, ее неизменные атрибуты – насморк, кашель и промокшая обувь. А еще отсутствие каких бы то ни было желаний, кроме двух – зайти в теплое помещение и выпить чего-нибудь горячительного. Но в Литве траур. Закрыты все заведения, где мы могли бы скоротать время. Поэтому единственно возможный вариант – пересидеть до отъезда в Верховном Совете. Хорошо бы машину дали пораньше, чтоб приехать в Ригу еще засветло. Ночью на блокпостах наверняка строже досмотр, а ко мне с моим оружием и удостоверением помощника председателя Верховного Совета РСФСР отношение, думаю, будет не самое благостное.
Вот уже два часа, как мы маемся в ожидании информации относительно нашего отъезда. Время от времени появляется Ярмоленко и задает ставший традиционным вопрос про дела и проблемы. Дел у нас никаких. Жизнелюб Крайний бродит где-то по этажам в поисках хоть каких-нибудь радостей бытия. Муратов, презрев условности бюрократического мира, спит, развалившись в глубоком кресле. Я, не зная, чем себя занять, наблюдаю, как американские советники Ландсбергиса старательно перекраивают на свой лад каждую страницу будущего российско-литовского договора. Что касается проблем, то одна у нас все же есть – куда-то пропал Бурбулис, и мы ничего не знаем о своем отъезде. Ярмоленко обещает его найти, исчезает на какое-то время, а когда возвращается, все повторяется: «Ну, как дела? Какие проблемы?».
Где-то около пяти вечера, наконец, появляется Геннадий Эдуардович. Я уж, грешным делом, начал думать, что он про меня забыл. Но, оказывается, выполнил все, что было обещано:
– Борис Николаевич одобрил наше решение. Ждет от тебя информацию из Риги. С Горбуновым я уже переговорил. Как приедете, сразу к нему в приемную, в Верховный Совет. Он введет тебя в курс дела и решит вопросы вашего размещения.
– А что насчет машины до Риги?
– Пока не ясно. Ландсбергис говорит, что на машине Верховного Совета вы до Риги не доберетесь, ее задержат на первом же блокпосту. Они сейчас ищут какого-нибудь таксиста, который согласится вас отвезти. Правда, придется заплатить. У тебя деньги есть или помочь?
– Найду.
– Сейчас пойдем к Ландсбергису, поужинаем и решим с машиной.
…Тот же небольшой зал рядом с кабинетом председателя Верховного Совета, где в день приезда меня потчевали кофе с печеньем. Если оценивать сегодняшнее угощение нашими белодомовскими мерками, оно более чем скромное – какие-то капустные салатики да котлетка с картофельным пюре и зеленым горошком. Вкусно, но не густо. Или это неведомый нам аскетизм европейского дипломатического изыска (а всему европейскому здесь, как я заметил, стараются следовать даже в мелочах), или у них и на самом деле проблемы с подвозом продовольствия. Поди, не каждый поставщик отважится пробираться сюда через полуголодные армейские блокпосты, а после долго переругиваться с недоверчиво-озлобленными «стражами независимости» у пролома в заборе из а