В коридорах 14-го корпуса (советское архитектурное убожество, сооруженное в древнем Кремле на месте снесенных древних монастырей XIV века) непривычно малолюдно. То ли тема сегодняшней повестки никого не интересует, то ли у депутатов напрочь пропала охота работать в увядающем советском парламенте. Даже в столовой, что расположена в подвальном помещении, почти все столики свободны. А такое уж совсем несвойственно этому учреждению кремлевского общепита.
В дальнем углу замечаю академика Федорова. Сидит эдаким отшельником, спиной к залу, и трапезничает в одиночестве.
– Святослав Николаевич, позволите в вашем обществе кофию испить? – академик согласно кивает, правда, молча и без особой охоты. – Не знаете, чего это здесь сегодня все так обезлюдело?
Федоров, не поднимая головы, неопределенно пожимает плечами. Наверное, я все-таки напрасно к нему подсел, не в настроении человек, а потому не сложится у нас разговор. Но ошибаюсь.
– Слышал, вы теперь у Ельцина работаете?
– Да. Уж скоро год как. Просто мы с вами давно не встречались.
– Вы же прекрасный журналист! И зачем вам это надо?
– Как зачем? Чтоб поучаствовать в демократических переменах…
– Вы это серьезно? – Федоров поднимает на меня удивленно-насмешливый взгляд, грустно вздыхает и вновь склоняется над лежащими на тарелке не по-советски душистыми сосисками с консервированным зеленым горошком. – Не туда устроились, батенька, адресочком ошиблись.
Слова уважаемого мною академика не так уж и далеки от истины, и от этого в душе рождается непокой, а мысль крутится вокруг злополучного вопроса: и впрямь, зачем мне все это надо?! И от того, что она, моя мысль, не может найти на него ответ, настроение портится вконец, причем на весь оставшийся день. А тут еще малоприятный сюрприз: возвращаюсь в Белый дом – и у себя на столе нахожу подготовленный Службой безопасности список журналистов, заявленных на предстоящий алмаатинский визит. Черт знает что такое! Теперь сижу и давлюсь гневом: с какой стати они лезут в то, что никак не относится к их компетенции?! Но хуже всего, что жаловаться бесполезно. Шеф не то что примет сторону Коржакова, а, скорее всего, даже не выслушает мою смиренную просьбу высочайше дозволить пресс-секретарю делать то, что тому положено делать.
Виктор Васильевич Илюшин, руководитель президентского секретариата и мой второй после Ельцина руководитель, крайне редко демонстрирует недовольство тем, что происходит в наших рядах. Его стиль – насмешливо-философское восприятие любой бюрократической дури. Тем более, если она, эта дурь, осуществляется с высочайшего дозволения.
– Павел Игоревич, а ты передай мне свои кандидатуры. Перечисли всех, кому уже предложил или пообещал эту поездку.
– Так ведь люди приедут в аэропорт, а их охрана в самолет не пустит. Это ж скандал!
– Ты все-таки дай мне списочек, а уж я буду как-то решать этот вопрос.
…Хвала Всевышнему! Оказывается, в нашей команде есть еще люди, способные что-то делать наперекор Саше Коржакову – все, кого я наметил, включены в список сопровождающей Ельцина журналистской команды. Правда, как дополнение. Охрана меж собой их так и называет – «вощановские». Вообще, чувствую, мое сопротивление не осталось без последствий – отношение со стороны бодигардов изменилось не в лучшую сторону. Шеф президентской охраны видимого недовольства не выказывает, зато рядовые сотрудники (те, что из новичков, поступивших на службу к Коржакову уже после президентских выборов) все оставшиеся до отъезда в Алма-Ату дни не упускают случая продемонстрировать мне свое нерасположение. То оказываюсь без места за столом переговоров с председателем Верховного Совета Украины, то меня «забывают» позвать на совещание по вопросу парламентских расследований, то номера моей машины не оказывается в разрешении на въезд в Архангельское, где шеф встречается с поддерживающими его депутатами. Я этим ребятам ничего дурного не сделал, но, видимо, ими движет некий инстинкт стаи – визгливые щенки завсегда лают на того, на кого тихо порыкивает их матерый вожак.
В рабочем графике, который сегодня передали из Секретариата, значится: 16 августа 1991 года – отлет в Алма-Ату, 18 августа – возвращение. В общей сложности неполных два дня. Что ж, выдержать можно. И не такое выдерживали. Тем более, что главный вопрос, по которому шеф будет договариваться с Назарбаевым (с чем пойти к Горбачеву и что от него потребовать), сугубо конфиденциального свойства и не подлежит огласке. А это значит, что никакой особой работы у меня как у пресс-секретаря в этой поездке не предвидится. И это очень даже неплохо. По крайней мере, полюбуюсь красотами Медео. А еще отведаю настоящий бешбармак. И непременно навещу живущего в Алма-Ате однокашника по институту. Почитай, лет двадцать не виделись.
Вечером, накануне отъезда, на связь из Будапешта выходит мой неугомонный друг Ряшенцев:
– Завтра летите в Алма-Ату?
– Летим.
– Не боитесь?
– Чего?
– Сегодня ко мне из Москвы приехал старый товарищ. Он из этих… ну, ты меня понимаешь.
– Из кагэбэшников, что ли?
– Ну, что у тебя за язык такой?!
Я уже не раз подмечал у него немотивированную тягу к конспирации. В письмах ко мне, которые время от времени доставляют из московского офиса его «Российского дома», все непременно как-нибудь зашифровано: правительство – это «ансамбль», премьер Силаев – «перец», авиадвигатели – «самовары», противогазы – «грелки». Голова раскалывается от угадывания его намеков и полунамеков. Видно, не доиграл парень в секретность у себя на Лубянке – ушел в бизнес, а тяга к чекистской романтике осталась.
– Неделю назад на «поляне» в Теплом стане встречались «крючок» и «композитор»…
«Поляна» – это конспиративный объект КГБ, в чекистских кругах именуемый АВС. «Крючок» – председатель КГБ СССР Крючков, а «композитор» – первый секретарь Московского горкома КПСС Прокофьев. Догадаться нетрудно. Но хочется поприкалываться:
– Постой, постой, «композитор» – это у тебя Мусоргский или Алябьев?
– Нет, блин, Шуберт! – возникает короткая пауза, вызванная необходимостью подавить всплеск раздражения. – Так вот, они обсуждали, как надавить на твоего «папу», чтоб тот не препятствовал госпитализации «дедушки». Ты меня понимаешь?
Если кто-то и прослушивает наш разговор, то ему свои мозги напрягать не придется. Даже начинающий «слухач» догадается: «папа» – Ельцин, «дедушка» – Горбачев, а «госпитализация» – смещение с должности. Только что в этом нового и неожиданного?
– Если ты помнишь, со мной на эту тему чуть ли не год назад вел разговор человек от Янаева. И я тогда доложил об этом шефу…
– Тогда они только говорили, теперь будут действовать. Знаешь, как все может случиться? «Папа» улетит в Алма-Ату, а вернуться ему не позволят до тех пор, пока не согласится сотрудничать.
– Не думаю, что такое возможно.
– Думаю, не думаю, а ты все-таки ему доложи об этом. Информация очень надежная. Человек, который у меня гостит, он с «поляны».
С августовским путчем связано немало мифов. Одни из них (разоблачительные) рождены противниками Ельцина, другие (героические) – его соратниками. В каждом присутствуют своя правда и своя неправда. И каждый старается представить август 1991 года, как столкновение непримиримых идеологий. То есть тем, чего на самом деле не было и в помине. Демократы того времени отличались от ретроградов лишь флагами да призывами. Во всем остальном – это люди одной крови.
В чем состоит врожденный порок СССР? В отсутствии механизмов естественной ротации управленческих кадров. Поэтому время от времени возникала необходимость каким-то образом расчистить бюрократическую поляну. Сталин решал эту проблему легко и незатейливо: старые кадры объявлялись врагами народа и на их место сажались новые. И так повторялось много раз. Но после Хрущева все изменилось. И не потому, что коммунисты стали гуманнее. Сам того не ведая, Никита Сергеевич ослабил репрессивность советского государства, а потому уже не мог обновлять правящую элиту сталинскими методами. Пришедший ему на смену Брежнев не нашел лучшего решения этой проблемы, чем «бережное отношение к кадрам». Разумеется, к своим. Несчастье Союза в том, что Леонид Ильич слишком долго правил, почти двадцать лет. В результате власть обветшала до безобразия, а в очереди на сановные кабинеты скопилось сразу несколько поколений управленцев. Возник острейший бюрократический кризис. Внутренние противоречия во власти, которые существовали всегда, обострились и достигли своего апогея в период «кремлевского мора», когда верховные правители сменялись чуть ли не ежегодно.
Пришедший к власти Горбачев, в общем-то, взялся за разрешение кризиса бюрократических кадров почти по-сталински – провозгласил перестройку, вслед за чем появились «не понимающие ее целей и задач» и «не способные работать в новых условиях». Но все это происходило на фоне еще большего ослабления репрессивности государства – в КГБ и МВД прошли масштабные чистки, что на несколько лет фактически парализовало их работу. А тут еще советская интеллигенция, от научной до творческой, заголосила о рыночных новациях, которые якобы непременно приведут страну к всеобщему благоденствию. Вот тут-то молодые и неплохо образованные управленцы смекнули: рынок – это собственность, а собственность – это собственник. Одно подкрепило другое, и возник иллюзорный эффект борьбы нового со старым. Но при этом все боролись за одно и то же – за власть. Только ретрограды боролись за нее по старинке – ради самой власти. Новаторы – ради собственности. В этом и было отличие.
Но это так, лирическое отступление…
Будущие члены ГКЧП в полном составе собирались на АВС всего один раз, буквально накануне путча. До того все обсуждалось в узком кругу. О чем на этих встречах шла речь? Как восстановить управление страной и спасти ее от развала, который с каждым днем становился все неизбежнее. Общее мнение: у трагедии есть два творца – Горбачев со своей нерешительностью и Ельцин