– Нравишься ты мне, тезка! Даже не знаю почему, но нравишься!
– Тогда ты должен меня понять: в тягость мне эта служба! В последнее время вообще перестал понимать, что я тут, в Кремле, делаю. А шеф, знаешь, что он мне на днях сказал? «Идите и делайте, что вам царь велел»! Каково, а?! Я, что называется, охренел. Такого от него еще ни разу не слышал. И это, поверь мне, пока только цветочки.
– Да, брат, ты конечно, не чиновник.
– Уйду я отсюда, Паша. Даже заявление писать не стану. Заберу вещички и уйду.
Генерал-десантник не слишком церемонится в подборе выражений:
– Ну и мудак! На хрена тебе это надо?! Думаешь, ты кому-то этим что-то докажешь? Я тебе скажу, как оно с моей, с солдатской колокольни видится: если решил отступать, отступай, но так, чтоб после вернуться и победить!
– Не хочу ни возвращаться, ни побеждать.
– Вот тогда, блин, не будет конца твоим поражениям! Такая о тебе слава пойдет, что после сто раз пожалеешь. А чтоб статейки свои где-то печатать, об этом даже и не думай. Никто не захочет печатать Павла Вощанова!
– Да и бог с ними, со статейками.
– Знаешь, как тебе надо поступить? Зайди к шефу и скажи: «Отпустите меня, Борис Николаевич! Вы – такой выдающийся политик! Такую историю вершите! Я просто ох***ю от того, как вам это удается! Но, понимаете, чувствую, не дотягиваю я до ваших задач. Рядом с вами должен быть такой человек, чтоб хоть немного соответствовал вашему уровню».
Вначале показалось, генерал шутит. Теперь вижу, вполне серьезен. Но в своем отношении к его словам запутался. Отвергнуть с возмущением? Осмеять? Расспросить поподробнее, как это все должно выглядеть?
– Ты меня понял? Сделаешь так, как я говорю, он тебя обнимет и скажет: уходи, Паша, раз уж ты так решил!
– А он меня и без твоих слов держать не станет. Не задумываясь скажет: уходи! Еще и в спину подтолкнет. А, может, и куда пониже спины.
– Расстаться надо с миром. Ты тогда хоть работать сможешь спокойно. Ни одна сволочь в твою сторону не плюнет. А вдруг вернуться захочешь? Вдруг ему сильно понадобишься?
– О чем ты говоришь?! И не понадоблюсь, и не захочу. Забудет обо мне на второй день, – вспоминаю Гену Харина и вношу уточнение: – Ровно через три минуты забудет!
Может, все мои проблемы, что я слишком воспарил в своих замыслах? Сначала стал самым молодым в стране руководителем научного института. После, за считанные месяцы – одним из известнейших в стране политических обозревателей. Потом Ельцин. Какой бы он ни был, но работать рядом с главой государства – такое доводится немногом.
К счастью, есть кому осадить мою воспарившую гордыню. Один из таких – Василий Михайлович Песков, легенда отечественной журналистики, создавший в ней направление, совершенно неповторимое в своей притягательности. Еще до прихода в «Комсомолку» видел его по телевидению чуть ли не еженедельно, но никогда не думал, что доведется общаться, что называется, в живую. Хотелось бы, конечно, сказать о дружбе, но, увы, не имею на то права, поэтому скажу скромнее – знакомством с Песковым горжусь безмерно. Так вот, на днях старик сказал мне не без намека: те птицы, что взлетают, стремительно набирая высоту, как правило, неспособны на долгие перелеты.
Я быстро взлетел, а потому надолго меня не хватило.
…Все, решено – съезжу с Ельциным в Париж, и ухожу! Только не так, как советовал Грачев, а как сам задумал – не прощаясь и не подавая прошения об отставке. Ушел, и с концами. Но не сейчас, а когда вернусь из Парижа. Уходить накануне официального визита, к тому же не имея замены, – ставить коллег в очень тяжелое положение. Они справедливо расценят это как свинство, и будут правы. Так что надо ехать. Как-нибудь выдержу. Тем более визит недолгий, всего-то три дня. Только надо бы позвонить в Будапешт Ряшенцеву. Вдруг сможет прилететь. Давно не виделись, да и посоветоваться надо. Хотя, конечно, знаю, что он мне скажет: не дури! И по-своему будет прав: в нынешнем качестве я ему более полезен, нежели отставной козы барабанщик.
– Привет! Ты можешь прилететь в Париж? Надо поговорить.
– А когда вы там будете?
– С 5-го по 7-е февраля.
– Хорошо, прилечу утром 6-го.
– До встречи!
…Со времени нашей последней поездки во Францию прошло чуть больше года, а как все изменилось! Помнится, в тот раз и в Париже, и в Страсбурге Ельцина принимали как незваного и нежеланного гостя: «Ну, раз уж приехал, поглядим, что это за фрукт!». Сейчас все по-другому. Всюду реют российские триколоры. У трапа поджидает президент Миттеран с супругой. Торжественность момента подчеркивают кивера и сабли почетного караула. А еще военный оркестр, старательно исполнивший российский гимн на музыку Глинки, не особо пригодную для духовых инструментов. И уж о чем год назад я и подумать не мог – в павильоне почетных гостей выстроились в ряд члены французского правительства, нетерпеливо ожидающие представления российскому президенту.
И, конечно же, совсем не тот Борис Николаевич. Совсем не тот! Не смурной, как тогда, а радостный и горделивый. В какие-то моменты даже, кажется, чуточку высокомерный.
Наш министр Козырев старается все время быть у него на виду. Даже непосвященным заметно, что его буквально распирает от гордости: вот, мол, чего я добился! Что ж, надо признать, встреча и впрямь удалась. Только попробовал бы он организовать что-то подобное год назад, когда социалист Миттеран свой восточный курс ориентировал исключительно на «отца советской перестройки» Михаила Горбачева, а на нашего шефа смотрел как на политическое недоразумение. Это сейчас он оказывает ему всяческие знаки внимания, а тогда разве что два пальца не подавал при рукопожатии. Но я уверен, на сто процентов уверен: не было бы тогдашнего провала, не было бы сегодняшнего триумфа! То, что сейчас всё, даже протокольные мелочи, чуточку помпезнее положенного по протоколу – «комплекс вины» французского руководства.
Пышная встреча с флагами, гимнами и ротой почетного караула повторяется на плацу перед Елисейским дворцом. А после нее происходит то, что шеф более всего ценит во встречах с главами ведущих государств мира – беседа с глазу на глаз с президентом Франции. Венчает день многолюдный обед в честь Ельцина. В общем-то, обед как обед, ничего примечательного. Разве что бросающаяся в глаза нервозность Наины Иосифовны, пристально следящей за тем, чтобы супруг меньше пил и больше закусывал. Похоже, ей это не вполне удается – шеф заметно хмелеет и становится напористо-агрессивным. В его застольном общении с французами начинают проскальзывать нотки былой обиды. Сидящий за соседним столом Гайдар жалостливо поглядывает в его сторону, но не решается прервать долгие и не всегда понятные хозяевам ельцинские монологи.
В прежних наших поездках за рубеж на подобных мероприятиях рядом с Ельциным всегда садился Суханов и с трепетной ответственностью выполнял нынешние застольные функции Наины Иосифоны, то есть следил, чтоб тот меньше пил, а главное – чтоб не забывал закусывать. Сейчас он лишен от этой тяжкой, но, как он и по сей день считает, почетной обязанности. Даже если рядом с шефом нет супруги, она, эта обязанность, лежит уже не на нем, а на Коржакове. Казалось бы, живи и радуйся! Но нет – косо и, как мне кажется, с некой доли ревности поглядывает на охранника: все ли тот делает, как должно? А ну как не уследит?
А по мне, так и Бог бы с ним! Как говорится, баба с возу. Но Лев Евгеньевич недоволен, и его недовольство начинает распространяться на все остальное. В частности, на комнату в Версальском дворце, в которой его поселили. Считает, что слишком маленькая, а главное – не рядом с шефом. Как он сказал перед тем, как мы разошлись ко сну: занизили статус. А я считаю, нужно смирить гордыню. Во всяком случае, французы тут ни при чем. Им все равно, как нас расселять, – как указал русский протокол, так они и сделали. А наш нынешний протокол во всем ориентируется на требования шефа безопасности. Так что надо смирить гордыню и принять как должное новую реальность: это прежде мы были для Ельцина какими— никакими, а все ж соратниками. Теперь – слуги, челядь. А в этом деле у Коржакова опыта – не чета нашему. Кагэбэвские «девяточки», из числа прикрепленных, кроме охранных функций, испокон веку еще и прислуживали. И не потому что так было положено. Делали это добровольно, ибо их положение и карьерный рост всецело зависели от настроений и капризов охраняемого лица.
Завтра непростой, хлопотный день. Так что надо настроить себя на позитив…
Как же мне нравится аскетизм моей версальской кельи! Она просто дышит XVII веком! Кажется, сейчас выгляну в коридор, а по нему, позвякивая шпорами, шагают мушкетеры одного из живших здесь Людовиков. Мог ли я в детстве мечтать о таком?!
А еще я очень доволен обнаруженным в ванной презентом от Франсуа Миттерана – набором новомодной мужской косметики Fahrenheit. Ничего подобного у меня еще не было!
А аромат постели?! Чудо! Лежишь, как на лугу в разнотравье. А пуховое одеяло?! Его даже не чувствуешь! Вот она, жизнь при королевском дворе!
Закрываю глаза, но прежде, чем уснуть, прошу Господа о снисхождении: дай, Боже, мне силы пережить это последнее в моей жизни испытание Ельциным!
…Второй день визита – сплошная кутерьма. Сначала протокольные мероприятия – беглый, скорее для галочки, осмотр достопримечательностей Парижа и возложение венка к могиле Неизвестного солдата. После этого – череда встреч продолжительностью в час или чуть более того, на которых скороговоркой будут произноситься дежурные слова о важности дружбы и сотрудничества между Францией и Россией.
Тон рабочему дню задает мэр Парижа Жак Ширак. Он, явно в пику Миттерану, устраивает шефу бурную встречу, с овациями и ликованием многочисленных представителей городской власти. Ельцин доволен. Очень доволен. Почти как русский император Александр I в тот самый момент, когда его войска с триумфом вступили в Париж.
Утром, проснувшись, я ломал голову: как же Ряшенцев сможет ко мне подойти, чтоб договориться о встрече? Сотрудники безопасности даже на пуш