Подошла и сегодня. И так же нараспев похвалила:
– Хоро-оший лес. Хоро-оший.
– Что ж хорошего? – Стволы были кривоватые, тонкие; в нижние венцы сруба они точно не годились.
– Да, не очень-то, – легко согласилась соседка. – На дрова только или где что подлатать… У меня вот беда-то, два столбика на заднем заборе совсем погнили. Того и гляди лягет пролет…
Николай Михайлович молчал, снимал топором кору.
– Вот, думаю, может, дадите? А? Отсюда если отпилить метра по два бы… – Соседка подождала ответа. – Дадите?
– Идите в контору, там просите. – Елтышева раздражала не сама просьба, а то, что разрушено его хорошее, такое редкое состояние. – Что я, в самом деле, снабженец вам?
Он работал уже через силу, хотелось бросить и уйти за ворота.
– В контору, говорите? – по-другому уже, как-то с угрозой переспросила соседка. – В контору на-адо сходить… А вы-то сами где этот лес взяли? Выписывали, что ль? Или как? Видела, как привезли – впотьмах, крадче. И кто привез – тоже. Харин этот, он честно ничё делать не станет.
– Знаете, – Елтышев выпрямился, поигрывая топором, – идите-ка вы отсюда… Идите.
– Ой, господи, – бормотнула соседка, косясь на топор; несколько метров пятилась, а потом развернулась и быстро засеменила к своей калитке.
Вечером Елтышев отправился за спиртом. Торговали им довольно далеко, на улице, которую называли Загибаловкой. Торговали люди довольно приличные, зажиточные даже. Покупателю желательно было иметь при себе тару – стеклянную или пластиковую бутылку, но при необходимости продавали и вместе с тарой, правда, стоило это на два рубля дороже. Покупатель отдавал продавцу (или продавщице, или кому-то из детей – торговали семьей) пустую бутылку и деньги и через минуту-другую становился обладателем выпивки.
Разбавляли спирт по-божески, в районе сорока градусов; вкуса жженой резины и ацетона не чувствовалось, и похмелья особого, граничащего с отравлением, Николай Михайлович от него не испытывал. И постепенно спирт стал ему нравиться больше магазинной водки, которую, к тому же, в деревне по-прежнему купить было негде.
Иногда он брал чистый спирт, разбавлял сам, но чаще доверял продавцам – «имеют совесть».
В этот раз у них была какая-то суета. Перед воротами стояла грузовая «Газель», во дворе слышались возбужденные голоса.
«Обыск, что ли? Разборки…» – мелькнуло в голове, и Елтышев инстинктивно поглубже в карман запихнул пустую поллитровку. Постоял, с опаской заглянул за калитку. Навстречу, с канистрами в руках, шагал парень, за ним, что-то поправляя на груди под кожанкой, – тот невысокий мужчина, что с год назад приходил к ним с предложением продавать спирт.
– А, здоровенько, – улыбнулся, увидев Елтышева, как-то приветливо и самодовольно. – Как оно?
– Нормально.
– За товаром?
– Да вот… надо.
Мужчина быстро осмотрел Николая Михайловича, оценил, сказал поставившему в кузов канистры парню:
– Садись, заводи. Я счас… Как насчет самим торговать-то, не надумали? Никак на вашем конце не могу порядочных людей найти. А дело-то выгодное.
Николай Михайлович хотел было отказаться, со спокойным достоинством произнести: «Нет, спасибо». Но внутри дернуло: «А что – это выход. Где ты еще заработаешь, на чем? Брус покупать надо, кирпич… Деньги, деньги…»
И он стал обговаривать условия, технологию; «да» пока не прозвучало, но и ему, и мужчине в кожанке было ясно, что оно вот-вот прозвучит.
Глава восемнадцатая
– Ну и как, как ты себе это представляешь?! – негодовала Валентина Викторовна. – Я буду пойло разбавлять, таскать алкашам?
– А что ты-то сама предлагаешь? Как дом ставить? Бензин вон растет, продукты… Хлеб с селедкой нам жрать, что ли?
Николай хоть и говорил громко, резко, но не кипятился. То ли сам раскаивался, что поддался уговорам, то ли старался убедить.
Валентина Викторовна подперла голову рукой, покачалась:
– Куда мы катимся, куда катимся?.. Базарной теткой уже стала, теперь спирт буду…
– Хорошо, давай откажемся. Откажемся и ляжем здесь умирать. – Николай закурил десятую за вечер сигарету. – Лично я не вижу, каким образом нам устраиваться, все это налаживать.
Сел к печке, повесил голову. Валентина Викторовна с жалостью смотрела на него.
– Что ж, – вздохнула, – давай попробуем. Действительно, надо как-то жить.
– Не как-то, а хорошо надо жить. Через пяток лет стариками станем… Ладно, – Николай бросил окурок в топку, поднялся, – давай выпьем на сон грядущий. Закусить-то есть чего?
На другой день им привезли три десятилитровые канистры со спиртом, два ящика пустых бутылок, кулек пробок, двести рублей десятирублевыми бумажками – «для оборота».
И началось… Днем почти не приходили, зато по вечерам и ночами – один за одним. Динга осипла от лая. Торговлей в первое время занимался только Николай – сам разводил, наполнял бутылки, сам выносил. Валентина Викторовна хмуро поглядывала на его операции, но пачечка заработанных денег в тумбочке становилась все толще и толще, и в конце концов не из головы, а из души откуда-то пришла мысль: «Действительно, какой еще выход? И чего стесняться – не отравой ведь торгуем, нормальным питьевым спиртом. Была бы другая работа…» И когда Николай перебрал свою вечернюю, «на сон грядущий», норму и не смог подняться, пошла сама к калитке, взяла у какого-то незнакомого мужичонки пустую бутылку и деньги, а потом вынесла бутылку спирта. Положила деньги в тумбочку и вздохнула с неожиданным удовлетворением.
Артем являлся иногда, ничего не просил, ни о чем не заговаривал. Если родители в этот момент обедали, обедал вместе с ними, если выпивали, тоже выпивал. На вопросы о ребенке отвечал: «Да нормально, растет». Про строительство дома речи не заходило – Валентина Викторовна видела, что Николай ждет инициативы от сына, а тот ее упорно не проявляет. Будто не было уже этой проблемы.
В середине апреля неожиданно резко навалилась жара. Сухая, совсем летняя, и потянуло в огород. Из земли полезли сорняки, беспокоило чувство, что можно опоздать с посадками. В эту зиму Валентина Викторовна посеяла в ящиках помидоры и сладкий перец, и теперь рассада перерастала на подоконниках, закрывая свет – целые джунгли получились. Но было ясно, что заморозки еще вернутся, наверняка и снег пробросит не раз. «Рано, – уговаривала Валентина Викторовна и себя, и рассаду, – потерпеть надо. Рано…»
В эти жаркие дни нашли тетку Татьяну. Пацанва залезла в заброшенный домик, что стоял неподалеку от избы Елтышевых – то ли покурить они там решили, то ли играли во что-то, – и в подполе обнаружили лежащее тело. Побежали к управляющему. Тот сообщил участковому. Из города следователи не приехали – поручили разобраться на месте. Участковый составил протокол. По его мнению, это был несчастный случай. Но смотрел на Елтышевых странно, вроде как с подозрением. Да и Валентине Викторовне самой было странно и непонятно, каким образом старуха могла оказаться в погребе заброшенного дома.
– Да что?! – не выдержал ее взгляда муж. – Я-то откуда знаю?! Может, она сама так решила. И самой избавиться, и нас избавить.
Теткины подруги выполнили обещание – обмыли и одели ее в чистое. Все это происходило на кухонном столе; Валентина Викторовна была на подхвате, но на тетку старалась не смотреть, дышала ртом, хотя, удивительно, запаха разложения почти не чувствовалось. «Проморозилась за зиму…»
Хоронили на другой день после обнаружения. Дощатый гроб везли на телеге, возница, единственный мужик, у кого была лошадь, уже прилично выпивший, без передышки понукал лошадь:
– Пошла, тварь педальна!.. Н-но!.. Н-но, твою-то!..
Кладбище находилось почему-то не в сосновом бору, обступающем деревню с северо-запада, а напротив – у подножия холма, в сырой, заросшей чахлым осинником низине. «Вот здесь и меня с Николаем закопают», – подумала Валентина Викторовна, оглядывая такие же чахлые, как осины, кресты и тумбочки (мраморных и бетонных памятников почти не было)… И от мысли о собственной смерти, от того, что последнее пристанище столь безрадостно, она завсхлипывала, взглянула на лицо тетки Татьяны, за сутки ставшее страшным, словно обваренным, и зарыдала.
Хоронить тетку собралось всего несколько человек – пяток старушек, нанятые в могильщики мужички и, для порядка, управляющий с участковым.
Заколотили гроб, криво опустили на веревках в яму. «Надо ведь, по обряду, на полотенцах опускать, – вспомнилось Валентине Викторовне, – а потом разрезать и раздать…»
Сыпанули по горсти земли на крышку, а потом мужички взялись за лопаты, быстро забросали яму. Воткнули в край холмика некрасивый, самодельный крест.
– Табличку потом сами прибейте, – сказал участковый. – Чтобы не затерялось.
– Да-да, конечно, – необычно для себя поспешно отозвался Николай.
После похорон Валентина Викторовна поискала могилки матери и отца, умершей ребенком сестры. Не нашла.
– Совсем ничего не соображаю, – оправдалась перед собой. – Домой надо…
Только собрались помянуть вдвоем с мужем – приглашать никого не стали – пришел Артем.
– О, – усмехнулся муж, – как всегда, вовремя. К обеду.
Артем молча сел возле стола, но слегка боком, повел носом.
– А что это? Чем-то пахнет…
– Тетю нашли, – ответила Валентина Викторовна и отложила нож, которым резала колбасу, – снова навернулись слезы. – Она… она, оказывается, в подпол упала в том доме… в ничейном.
– Да? И что?
– И что? – передразнил Николай. – Похоронили вот.
Артем, словно угадав, что здесь лежала покойница, сдернул локоть со стола.
– Я не знал…
– А что ты вообще знаешь?
– Родька что-то заболел… кашляет.
– Да?! – Валентина Викторовна обрадовалась переводу разговора на другую тему. – Вы окна, наверно, открывали. Да?
– Да вроде… Душно же…
– Аяяяй! Ну, вот его и продуло. А температура? Температура есть?
– Угу. Тридцать восемь почти.
– Так надо в больницу. – Валентина Викторовна оглянулась на мужа; тот как раз выпивал стопочку. – Коль!