– Присцилла? Присцилла? Милая, это бабушка. Ты как, цела?
Я медленно попыталась поднять голову, но она оказалась слишком тяжелой и упала обратно.
– Что ты дал этой девочке? – спросил чей-то голос. – Разве можно давать ей что-то, с чем она не знакома? Сынок, думаю, надо вызвать врача. Ей явно плохо. Тут лучше не рисковать.
Мне удалось сосредоточить взгляд полузакрытых глаз на Элвисе, подмигнуть ему и глупо улыбнуться.
Он сказал:
– Ну уж нет, никаких врачей тут не будет. Вот, смотрите, она очнулась.
Опустившись на колени рядом со мной, он поднял мою голову, и я увидела, что нахожусь не в его комнате, а в его кабинете – лежу на белом шезлонге.
– Почему я здесь?
– Я привел тебя сюда после твоего первого дня, – обеспокоенно начал объяснять он. – Мы пытались тебя оживить.
– Но я пошла спать… – сказала я заплетающимся языком.
– Детка, мы так за тебя испугались. Ты приняла две таблетки «Плацидила» по пятьсот миллиграммов, чтоб их, и два дня пролежала в отключке. Не знаю, что меня дернуло их тебе дать.
– Два дня! Два дня поездки. Какое сегодня число?
– Двадцать третье декабря.
– О нет…
– Не переживай. У нас еще много времени, – улыбнулся он. – Обещаю, детка, я заглажу свою вину.
11
Мы с Элвисом в Палм-Спрингс, выпиваем накануне свадьбы
– Счастливого Рождества! – с гордостью сказал Элвис, протягивая мне медового шестимесячного щеночка.
– О, Элвис! Это самое милое и маленькое создание, что я видела. – Я крепко обняла Элвиса и услышала сдавленный писк между нами. – Ой, сладкий! – произнесла я. – Прости меня.
Так я случайно окрестила щеночка Сладким.
Это был сочельник. Элвис очень надеялся на «белое Рождество», и, словно по заказу, той ночью выпало три дюйма снега.
Вокруг елки собрались Вернон, Ди, ее сыновья – Дэвид, Рики и Билли, – вся команда Элвиса, их жены и еще несколько родственников и друзей Элвиса. Все были настроены дружелюбно и радушно меня приняли, хотя наверняка всем было странно видеть рядом с Элвисом не Аниту, а меня. Анита провела с ним два предыдущих Рождества. Иногда я думала: не скучает ли он по ней? Ему было тяжело отпускать людей. И я это знала.
Было интересно наблюдать за Элвисом, когда он открывал подарки.
– Это именно то, что мне нужно – еще одна шкатулка для украшений, – съязвил он, разворачивая четвертую шкатулку за вечер. Он посмотрел на Джина Смита, одного из немногих, кому всегда удавалось его рассмешить.
– Это от тебя, Джин? – спросил он.
– Не, Эл, такого я тебе не дарил, – пробормотал он.
Тогда Элвис перешел к другой тактике.
– Хотя знаешь, да, не думаю, что это подарок от тебя, Джин. Он слишком красивый.
– Ну Эл, как ты можешь так говорить? – ответил Джин в своей протяжной южной манере.
– Да легко, – прищурился Элвис. – Ты только посмотри на себя, Джин. Ходячий пример о-о-очень плохого вкуса.
Сделав вид, будто это его задело, Джин ушел из комнаты под всеобщий смех, почесывая голову.
Несмотря на то, что все вокруг шутили и смеялись, я чувствовала печаль во взгляде Элвиса, и мне волей-неволей вспоминались его слова, сказанные мне однажды в Германии: «Рождество в Грейсленде будет другим без мамы. Мне будет тяжело, не знаю, справлюсь ли с таким одиночеством. Но как-нибудь придется. Бог как-нибудь пошлет мне сил».
– Смотри, Элвис, – сказала я, пытаясь отвлечь его огромным подарком в яркой упаковке. – Вот еще один подарок для тебя.
Это был мой подарок, музыкальный портсигар, я специально отложила его напоследок. Затаив дыхание, я следила, как Элвис его раскрывает.
Он раскрыл коробку и тут же сыграл Love Me Tender.
– Отличный подарок! Мне очень нравится, Цилла. Спасибо.
В его глазах блеснула искорка, и мне захотелось всегда делать его таким счастливым.
После Рождества мы каждый вечер делали что-то интересное, как правило, после полуночи. Иногда Элвис арендовал кинотеатр Мемфиса или Малко, чтобы посмотреть кино. Или арендовал «Радугу», известный роллердром, о котором я уже была наслышана.
В мой первый вечер там, когда я завязывала шнурки, парни спросили меня:
– Ты знаешь, как кататься?
– Ну да, – сказала я.
– Нет, ты знаешь, как кататься? – не унимались они.
Я поняла, что они имели в виду, когда все стали передавать друг другу коробку с наколенниками. Это было не просто катание на роликах под музыку. Развлечение заключалось в том, чтобы ничего себе не сломать.
Я, пошатываясь, вышла на роллердром и тут же, все еще пошатываясь, с него сошла. После того как я увидела уверенные лица ребят, мне расхотелось кататься. По сравнению с ними роллер-дерби казалось детской забавой. Сидя в стороне, я наблюдала, как они катаются, поправляя куртки и рубашки, чтобы они не слишком жали, и проверяя, на месте ли защита рук и ног.
Тут Элвис оказался в самом центре компании и воскликнул:
– Так, ребят, ну-ка, все в сторону. А то кто-то может пострадать. Детка, иди туда, на ту сторону, с Луизой [женой Джина Смита]. Остальные – тащите булки в другое место.
Все рассмеялись, но он повторил:
– Давайте, поехали!
Двадцать пять роллеров взялись за руки, формируя так называемый хлыст. Выстроившись в ряд, они принялись наматывать круги по роллердрому, набирая скорость. Суть игры заключалась в том, чтобы остаться невредимым на скорости выше десяти миль в час. Это было опасно, особенно если потерять равновесие или ехать в конце, когда быстрым поворотом все роллеры «били хлыстом».
Многие падали, но, несмотря на опасность, Элвис, казалось, прекрасно понимал, что делает. Я заметила, что если кто-то ушибался, Элвис первым спешил проверить, все ли в порядке, и принимал решение, стоит ли продолжать игру.
Я все еще не понимаю, как всем удавалось выходить с роллердрома в целости и сохранности, однако никто не жаловался, более того – почти все были готовы повторить это все следующим вечером. Это было опасное развлечение, но, как сказал Элвис:
– Если ты достаточно крут, чтобы выйти на роллердром, то будь достаточно крутым для ушибов и ссадин.
Приближался канун Нового года. Элвис сказал Алану снять на вечер клуб «Манхэттен» и пригласить туда около двухсот гостей – друзей Элвиса и президентов и других членов его фан-клубов.
Хотя я с предвкушением ждала вечеринки, все мои мысли сводились к тому, что после нее мне придется уехать. Элвис просто говорил мне не думать об этом. Я заметила, что каждый раз, как я начинала говорить о какой-то проблеме, он отвечал: «Все получится, не переживай. Мне и так есть о чем беспокоиться и без этого».
Он всегда избегал проблем. Если мне было страшно, или я грустила, или чувствовала, что мы отдаляемся друг от друга, и хотела с помощью разговора с ним сблизиться, он избегал меня или говорил, что я делаю это не вовремя. «Вовремя» не было никогда.
Как-то раз я завела с ним разговор о внимании, которым он одаривал девушку одного из его «постоянных посетителей». Она была весьма привлекательной, примерно моего роста, с черными волосами и хорошей фигурой. Она вошла на кухню, где сидела часть нашей компании, и Элвис, сидевший в темных очках, начал отпускать комментарии вроде: «Жарковато тут стало. Чувствуете, как стало жарко?»
Меня это так расстроило, что я вышла из комнаты. Я дождалась, пока он начнет подниматься наверх, и пошла за ним следом.
– Элвис, нам надо поговорить.
– Конечно, детка, о чем?
– Я видела, как ты засматривался на ту девушку. Меня это расстроило.
– Так, послушай, женщина. – Он тут же начал злиться. – Никто не смеет говорить мне, на кого можно смотреть, а на кого нельзя. И вообще, ты надумываешь. Я сегодня не первый раз увидел ее зад.
На этих словах я гневно развернулась и вышла из комнаты, хлопнув за собой дверью. Я чувствовала себя преданной – как он мог возжелать другую женщину? – и меня раздражало, что он даже не мог открыто в этом признаться. Я стала одержимой – начала следить за тем, что нравится Элвису, что его привлекает. Старалась быть для него идеальной женщиной – и даже больше.
Новогодняя вечеринка в клубе «Манхэттен» началась около десяти вечера, но Элвис все устроил так, чтобы мы с ним появились там за несколько минут до полуночи. Мы успели только заказать двойные «отвертки»[12] до начала обратного отсчета. Потом мы все спели Auld Lang Syne.
Когда все вокруг кричали «С Новым годом!», Элвис прижал меня к себе и сказал:
– Детка, я не хочу, чтобы ты уезжала. Ты останешься здесь. Утром позвоним твоим родителям.
Я была в таком экстазе, что даже не замечала, что пью – а выпила я четыре двойные «отвертки» через трубочку. После первого коктейля я почувствовала себя легкой и счастливой; после четвертого я уже шаталась. Я пошла в женский туалет с Луизой и провела там, казалось, несколько часов, покачиваясь взад-вперед в кабинке, пытаясь взять себя в руки.
Когда мы наконец вернулись за столик, я попыталась сделать вид, что все в порядке, но Элвис один раз на меня взглянул и тут же сказал:
– Детка, лучше нам вернуться домой. Ты явно не в лучшем состоянии.
Он попросил старого друга Джорджа Кляйна, диск-жокея из Мемфиса, отвезти меня домой.
Почти всю дорогу до Грейсленда я провела с высунутой из окна головой. Джордж и его подруга проводили меня до входа в дом, там мы распрощались, и я вошла внутрь. Вцепившись в перила, я медленно поднялась по белой лестнице, по дороге сбрасывая с себя одежду – куртку, сумочку, туфли, блузку, оставляя тянущийся след вещей на лестнице. До спальни я добралась уже просто в лифчике и трусиках. Я рухнула на кровать и отключилась.
Через несколько часов я услышала, как Элвис на цыпочках вошел в комнату и подошел ко мне. Его состояние было немногим лучше моего. Я едва различала его силуэт на фоне потолка надо мной. Я не дергалась. Нежными движениями он снял с меня белье. Потом он поцеловал меня, и еще, и еще. Той ночью мы почти что зашли слишком далеко. Он почти нарушил свою клятву. Он почувствовал мою страсть и под влиянием алкоголя дал слабину. Но тут, когда я еще даже не успела понять, что произошло, он отстранился со словами: