– Интересно? – спросил Максим, улыбаясь, и направил на Курта прихваченную с собой цифровуху.
– Мне? – безучастно сказал Курт, взглянув прямо в камеру совершенно равнодушным взором. – Да. Мне интересно. Очень.
Похоже, он был не здесь и не сейчас.
– Курт! Ты не узнаешь меня, что ли? – не выдержал удивленный Максим.
– Узнаю. Максим, – спокойно ответил Курт. – Где ты болтался столько времени?
– Долго рассказывать, извини… Я к тебе ненадолго. Я проездом, на гастролях.
– Она – тоже, – сказал Курт, кивнув на черепаху.
Наверное, следовало с ним согласиться. Во избежание…
И Максим согласился:
– Да… – и добавил, чтобы не воцарилось молчание: – Ну… как ты тут, Курт? Все топишь бедные корабли?
Он глянул на главное устройство в помещении, ради которого и была выстроена вся эта вознесенная над морем башня – мощный прожектор маяка. Прожектор по-прежнему светил – куда-то в ночь. Ну, по крайней мере, ослепительный длинный палец был направлен в сторону воды, и потому полумрак помещения ему не поддавался.
– Угу, – сказал Курт, с улыбкой разглядывая черепашку. – Хорошо… Только прохладно. Там уже зима, что ли?
– Да нет, пока… осень. Но скоро и зима придет.
Максим сделал еще шаг к столу и заглянул Курту через плечо. На столе перед тем кроме баночек с красками стояла пепельница, наполненная остатками косяков, и валялась беспорядочная куча таблеток разной формы и разного цвета.
«Господи, – подумал Максим, – да как же ты еще ласты не склеил? Воистину убогих Господь привечает, и их существование не кажется ему бессмысленным. Может, они знают что-то, чего не ведаем мы, остальные?»
Он печально посмотрел на Курта, потом шагнул от стола и решительно приблизился к рычагам управления прожектором.
Надо было хоть как-то вернуть Курта к действительности.
Прожектор управлялся массивной, примитивной механикой и требовал определенной физической силы.
«Сейчас ты у меня быстро придешь в себя», – подумал Максим и медленно повел рычагом вправо.
В широком оконном проеме было видно, как световой палец маяка пополз по черной глади моря.
Курт за спиной никак не отреагировал на нарушение производственной дисциплины. Похоже, он просто опять ничего не замечал, увлеченный процессом рисования.
Максим повел рычагом в другую сторону, и луч заскользил по морю в противоположном направлении. Тогда Максим нажал на массивную кнопку, отполированную пальцами всех смотрителей старого маяка. Шторки перекрыли световой столб и вновь освободили ему дорогу.
Было видно, как освещается вспышками море.
Курт по-прежнему не реагировал, и Максим разочарованно вернулся к столу. Вовремя – смотритель как раз завершил рисунок: на синем панцире черепахи появился довольно искусно нарисованный православный золотой крест.
Ни слова ни говоря и не выпуская бедную черепашку из рук, Курт встал из-за стола и, открыв дверь, вышел наружу. Оставлять его без присмотра в таком состоянии было смерти подобно, и Максим последовал за ним. Правда, специально взял дистанцию, дабы не искушать бедную лестницу на приключения.
Курт топал, не прикасаясь к поручням, и у Максима поначалу сердце заходилось от предчувствия неизбежного падения.
Но нет. Курт, судя по всему, не замечал, что под ним ступеньки. Его определенно вела вперед прямая и ровная дорога к будущему.
Господь убогих привечает…
Они спустились со скалы, а потом двинулись по тропке непосредственно к берегу моря. К счастью, она была вполне различима в свете маяка, иначе бы кто-нибудь все-таки сломал себе шею. Уж Максим-то – точно. И к гадалке не ходи.
На море по-прежнему царил штиль.
Приблизившись к воде, Курт бережно положил черепаху на гальку, у самого прибоя, погладив ее на прощание по раскрашенному панцирю и сказав шепотом:
– Храни тебя Бог!
Черепаха тут же высунула наружу голову и лапы, целеустремленно уползла в прибой и скрылась в воде.
Курт сел по-турецки прямо на камушки и застыл в полной неподвижности. Максим подошел к нему, осторожно заглянул в лицо и обнаружил, что по лицу старого приятеля медленно текут крупные слезы, в которых отражается свет маяка.
Курт не отреагировал и на это.
Все было бесполезно, в том числе и отводить этого придурка назад. Вот тогда они точно переломают себе костыли.
Надо полагать, подобные путешествия у смотрителя происходят не в первый раз. Не с черепахой, так с какой-нибудь иной хренью. И походы эти смертью не заканчиваются.
Ладно, бог с ним, с Куртом! Но есть у нас еще одно важное дело.
Максим осторожно поднялся по тропке и по лестнице назад, к маяку, вернулся в «психоделическую лабораторию», снова осмотрелся и обнаружил, что на дальней стене гордо висит черно-красная доска. Его любимая самопальная Сюзи.
Леонардо ди Каприо на многочисленных мониторах укоризненно следил за тем, как Сюзи снимают со стены. Но Максиму было плевать. Он – не вор. А все эти итало-американские типы – не свидетели…
Обрушившееся на душу нетерпение было столь острым, что, взгромоздив доску на плечо, он вылетел из помещения и сломя голову понесся вниз по лестнице.
Ничто его больше не интересовало.
Он едва не сшиб Курта, как раз ступившего на первую ступеньку, буркнул: «Извини!» – и понесся дальше по тропинке, на берег.
Плевать, что штиль. Да, привычно прокатиться по волне было бы гораздо круче. Но главное сейчас – просто оказаться вместе с Сюзи в воде. Вернуться в лоно матери, так сказать. Избавиться от всей этой психоделики, царящей в логове придурка Курта.
Чертов наркоша! Вот и меня бы ждала такая же судьба! Так что не фиг сожалеть о давнем отъезде из родного города. Все произошло так, как и должно было произойти. Судьба оказалась добрее, пошла навстречу тогдашним желаниям Француза, что бы ни случалось с ним потом. Мы сами кузнецы своего счастья, какие бы палки ни вставляли нам в колеса…
Когда Максим выскочил на пляж, обнаружилось, что судьба пошла навстречу и его нынешним желаниям. Он еще не успел снять часы и куртку, а неведомо откуда прилетевший первый порыв ветра уже ударил ему в лицо.
Когда положил в карман куртки цифровуху и скинул джинсы, ветер набрал силу, рождая столь необходимые любому серферу волны.
То ли задержавшийся где-то шторм все-таки добрался наконец до побережья, то ли море таким образом приветствовало своего надолго заблудившегося почитателя.
Сейчас происходящее Максима совершенно не волновало. Главнее была радость встречи.
Еще несколько привычных движений, и вот он уже лежит на доске, ловя прущие чередой волны, как делал в прежние времена.
Нетерпение сменилось безудержным восторгом.
Плевать на Курта с высокой колокольни! Плюнуть и растереть! Этот придурок – просто неудачник, так и не сумевший найти себя в новой жизни.
И теперь, когда Сюзи вернулась к своему хозяину, ничто и никогда не заставит его притащиться сюда впредь.
Поднявшись на ноги, Максим несся по набиравшей силу волне, смеясь от бесконечного счастья, и кричал:
– Никогда! Никогда, дурак! Не вздумай! Сюда! Возвращаться! Никогда!
Ветер швырял ему в лицо брызги, а он в ответ захлебывался неудержимым смехом и орал:
– Никогда! Никогда! Не дождутся!
Он понятия не имел, что Курт уже снова оказался в здесь и в сейчас.
В этот самый момент он пробирался между компьютерами, на экранах которых все многочисленные Леонардо Ди Каприо то выныривали, то снова погружались в ледяную воду. Утирая по-прежнему льющиеся из глаз слезы, смотритель маяка взялся за рычаги управления прожектором и повел ослепительным лучом по воде, всматриваясь в ночное море. На секунду луч маяка выхватил фигуру Максима, уверенно оседлавшую очередную волну. А потом умчался дальше, к горизонту. Наверное, искал осененную нарисованным крестом черепашку…
И как Максим не знал, что произошло сейчас с Куртом, так и последний в эту минуту представления не имел, что приблизившийся к побережью и давно обещанный метеорологами шторм окажется очень кратковременным.
4. День первый
Сюзи не подкачала. Да и Максим – тоже. Мышцы его помнили абсолютно все – как слегка сгибать колени, чтобы не сверзиться с доски, когда она желает вырваться из-под ног; как, устояв, взлетать на гребень следующей волны, как погасить слишком большую скорость, способную сделаться угрозой не только для здоровья, но и для самой жизни…
Радость была столь велика, что он напрочь погрузился в это чувство и перестал следить за направлением, откуда приходили волны. И потому не заметил, что они становятся все выше и выше. Сумел глянуть в сторону моря лишь тогда, когда обнаружил, что с голубой бесконечности льется свет ошалелого летнего солнца, а ветер задувает прямо в физиономию. И только тут сообразил, что ситуация совсем не такая, как кажется. Попросту ветер полностью стих, а его рев и свист создается собственной скоростью. Ведь любое движение, как утверждал старик Эйнштейн, – вещь сугубо относительная…
Очередная волна оказалась выше многоэтажного дома, она вознесла серфера на невообразимую высоту, на самый гребень, откуда был хорошо виден обширный береговой пейзаж с многочисленными деревьями и дорогой, петляющей между ними и огибающей кромку узкого залива, уходящего глубоко в побережье. И стало понятно, что, войдя в залив, волна станет еще выше и быстрее, потому что воде станет некуда деваться в сужении и потому что он несется не на простой волне, а на смертельно опасном для любого приморского местечка порождении природы, которое люди зовут «цунами».
Спасения не было. Никакие тренированные мышцы уже не могли помочь. Ему предстояло либо захлебнуться, либо разбиться о береговую скалу, в которую его воткнет невообразимая мощь, пленником которой его сделали.
И только тут он услышал оглушительный грохот и понял, что это последняя музыка, которую он слышит в своей жизни, – музыка смерти.
Но тут сквозь грохот прорезался какой-то звук, невозможный тут, в водяном царстве, но совершенно реальный и до жути знакомый…