Микроавтобус уже был на изготовке. Аппарат уехал на нем, а Зяму Максим пригласил в «альфу ромео». Не бросишь же машину тут, ее место – на парковке возле гостиницы.
Увидев огненный автомобиль, Зяма присвистнул.
– Ничего себе, в рот мне ноги! Не подарок ли от восхищенных земляков случаем? Как в Москву перегонять будешь?
Максим усмехнулся:
– Кишка у меня тонка – такие подарки получать! Их и Вовцу не дарят… Арендовал у одного приятеля.
Микроавтобус тронулся, и «альфа» пристроилась к нему в кильватер.
Навстречу им попался лимузин – правда, тут он был белого цвета – и, значит, остальные «бэдламовцы» тоже скоро отвалят в гостиницу.
Переброска аппарата из аэропорта в местный концертный зал, носивший громкое название «Южная жемчужина», много времени не заняла.
Площадка оказалась из новых. Двадцать лет назад на ее месте располагался колхозный рынок с рядами прилавков, где можно было вдоволь наугощаться грушами, персиками и прочей вкусностью.
Платон заранее со всеми местными договорился. На входе в концертный зал «бэдламовских» технарей встретил администратор, показал помещение, куда следовало разгрузить технику, передал ключи от него, провел по партеру и за кулисы. Разгрузили и отпустили микроавтобус. Проверили местное освещение и акустику. Состояние их оказалось вполне удовлетворительным – пипл схавает. Подключать свое железо решили после обеда, все равно до концерта времени еще вагон будет.
– Ну что, все в ажуре, – сказал Зяма, когда закруглились. – Поедем и мы заселяться. Или ты еще вчера?
– Я еще вчера. Но тебя в гостиницу отвезу, чтобы плутать не пришлось.
– А ты?
– Я попозже подъеду, у меня тут еще одно дельце нарисовалось. Не волнуйся, на обед не опоздаю.
– Да я и не волнуюсь, – вечно меланхоличный Зяма неожиданно заржал. – За все годы нашего с тобой знакомства не припомню такого, чтобы Максим Коробов опоздал на обед.
– Как полопаешь, так и потопаешь. Правило известное еще нашим предкам.
Смех Зямы показался ему чем-то выбивающимся из привычного круга вещей.
Впрочем, тот уже перестал ржать и погрузился в привычное унылое созерцание окрестностей.
Его молчание было на руку – Максим вновь принялся раздумывать, как ему поступить с Леной. Но за те недолгие минуты, пока «альфа» катила до гостиницы, так ни на чем окончательно и не остановился. Поговорка «И хочется, и колется» полностью описывала его душевное состояние.
Возле входа в «Приморскую» Зяма очнулся от созерцания:
– Ну, я пошел.
– Двигай по холодку.
Звукорежиссер, взмахнув рукой, скрылся в дверях.
А Максим решил, что сейчас, пожалуй, самое время отправиться за новыми котлами.
Некоторые, наверное, посмеялись бы над его причудой, но с неработающими часами он и в самом деле чувствовал себя едва ли не голым.
Короче, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало…
В былые годы на ближней улочке, параллельной набережной, располагался часовой магазин, небольшой, который обслуживался всего одним продавцом. Помнится, там работал известный всей округе Семен Розенберг, которого звали тогда просто Сема. Вот только пережил ли магазинчик времена перемен?
Путь от «Приморской» до нужного места тоже оказался недолгим.
Выяснилось, что магазинчик никуда не делся. Даже вывеска осталась прежней – с циферблатом знаменитых «командирских». Более того, и Сема никуда не делся, хоть и постарел на четверть века. А еще, скорее всего, он теперь и владеет этим магазинчиком. Ведь каждый, кто хотел, получил свою долю общенародной собственности. А Сема наверняка хотел.
Когда Максим вошел внутрь и звякнул сигнальный колокольчик, старик тут же выдвинулся откуда-то из магазинных недр. Гостя он не узнал – все-таки рок-музыка не входила в сферу интересов старого еврея.
– У меня часы сломались, – сказал Максим. – Остановились вчера. Хоть и фирменные. И года не отходили.
Сема печально покачал головой:
– Плохая примета, молодой человек. Но если вам нужен ремонт, то я этим теперь не занимаюсь. Глаза не те стали, увы. Если же новые купить решили, выбирайте. – Он сделал приглашающий жест к витрине.
Выбор предлагаемого Семой товара оказался довольно богат. Правда, ценников при часах не имелось.
Максим некоторое время изучал коллекцию. Старый еврей терпеливо ждал.
– Вот эти, пожалуй… – Клиент постучал пальцем по стеклу. – Какая у них гарантия?
– Тридцать лет, – сказал Сема, улыбаясь. – Но она вам не понадобится.
– Почему? – машинально удивился Максим.
Похоже, старик даже не заметил, насколько двусмысленно прозвучал его ответ.
– Это Швейцария, – в голосе Сёмы прозвучало явное почтение, – они вас переживут.
– Нет, – сказал Максим. – Мне лучше те, которые я переживу.
– Тогда возьмите вот эти, корейские. Марки «Романсон». Пару-тройку лет отходят. И совсем дешево.
Названная стариком сумма и в самом деле оказалась невелика.
Через пару минут Максим покидал магазин с новыми котлами на запястье. Взявшись за ручку двери, он оглянулся.
Старый еврей смотрел на него с улыбкой, но в этой улыбке не было никакой радости от удачной продажи залежалого товара.
Когда Максим вернулся в «Приморскую», Герыч валялся в номере, на своей кровати, и курил.
В пепельнице набралось уже с десяток хабариков.
– Нервяк, что ли, колотит? – Максим кивнул на пепельницу. – Ладно бы Зяма, но ты-то!
Герыч спустил голые ноги на прикроватный коврик:
– Сам не врубаюсь, Максимильяно… Мандраж какой-то хреноватый напал. Как будто что-то непременно должно случиться…
– Что у нас может случиться? – Максим усмехнулся. – Микрофоны давно уже током не шибают, прошли те благословенные времена. В оркестровую яму в запале не свалишься – ее там попросту нет. А если и лажанет кто, так девяносто процентов зала этого даже не заметят. А если и заметят, то, кровь из носа, примут за новый хил в прежней аранжировке. Лепота!
Герыч не оценил юмора и растерянно покачал седой башней:
– Да не… Я не про концерт.
Фирменная шапочка его лежала на тумбочке.
Обычно ее место было на вешалке. Точно мужик слегка не в себе…
– Абстинентный синдром?
Герыч фыркнул:
– Ты его у меня когда-нибудь наблюдал?
– Тогда, может, с перелетом связано?
– Не. На борту самолета ничего такого не было. Появилось тут, когда уже в гостиницу вселились.
– Ну, разве что землетрясение предчувствуешь. – Максим улыбнулся. – Некоторые звери иногда предчувствуют. Уносят ноги вовремя.
Герыч поднял руку и беспомощно пошевелил пальцами.
– Сам не врубаюсь. Просто холодок какой-то между лопатками… – Он достал из пачки и прикурил еще одну сигарету.
– Между прочим, одна из стадий алкоголизма – когда неожиданный депрессняк наваливается. Или непонятно откуда взявшееся беспокойство.
Герыч снова фыркнул:
– Ляпнешь тоже! Мог бы спиться – давно бы спился… О, никак ты новыми котлами прибарахлился?
– Да, старые вчера остановились.
Герыч промолчал, хотя по его физиономии было видно: ему есть что сказать.
И Максим был уверен, что, раскрой басист рот, он бы выдал уже знакомое: «Плохая примета»…
– Слушай, Герыч, – сказал он неожиданно для самого себя, – тебе не показалось, что в последние сутки вокруг происходит что-то странное? Хрень какая-то…
Герыч округлил глаза:
– Ну, если и случилось странное, так это обещанный, но несостоявшийся шторм. Да и в гробу я его видал! Бывают у погоды и не такие выкрутасы. Тут, по крайней мере, никто не погиб. А некий Максимильяно даже получил возможность потыркаться по родным местам. Я бы поблагодарил Господа за такую возможность… Кстати, зазнобу-то детскую повидал?
– Какую еще зазнобу? – удивился Максим.
Вроде бы он никогда не рассказывал другу Герычу о Лене.
– Не прикидывайся шлангом, мужик! У всех у нас в детстве зазнобы имелись. Я свою как-то встретил, лет через пятнадцать после выпускного. Задница будто Тимохина бочка, а сиськи как арбузы. С трудом узнал. Страхолюдинус крокодилиус, у которой на тот момент родилось уже трое детей. Как представил себя рядом с ней, чуть дуба не дал. Лучше бы вообще не видел, твою дивизию!
– Моральная травма? – Максим не удержался от ехидной усмешки.
– Еще какая! – Герыч аккуратно раздавил в пепельнице очередной хабарик. Посмотрел на нее, покривился, встал и отправился с посудиной в ванную.
Послышались шум воды и шуршание бумаги.
В номер пепельница вернулась опустошенной и вымытой.
– Слушай, Максимильяно, пойдем-ка глотнем. – Герыч с чувством выполненного долга поставил пепельницу на тумбочку. – Внизу, на первом этаже, я кафешку заприметил. Порадуем душу, а?
– Платон по щам врежет!
– А мы без излишнего фанатизма. По бокальчику пивка перед обедом… Оно бы, конечно, лучше, кабы забегаловка прямо на нашем этаже имелась. Но нету, я уже проверил. А Платоша к себе потопал. Вместе с местными организаторами. Уж они-то там, к бабке не ходи, тяпнут.
В общем-то, если без фанатизма, можно и согласиться. Продюсер на это закрывал глаза – даже в концертный день. Сам ведь из бывших лабухов. Герыч же держал удар – мама не горюй! Про него рассказывали, что, даже набравшись по самые брови, он был способен молотить на своем басу без единой лажовой ноты. Даже и не подумаешь, что под мухой. И только когда снимал с плеча гитару, обнаруживалось, что он лыка не вяжет…
Впрочем, по его же словам, все это происходило во времена буйной юности, теперь он уже себе такого завода не позволял. Так что можно и вдарить по пивку…
Они покинули номер и рука об руку спустились на лифте в холл первого этажа.
Физиономия у Герыча сделалась почти благостной – и не подумаешь, что десять минут назад его колотил непонятный нервяк.
Протопали мимо ресепшена и ткнулись в двери с табличкой «Кафе».
Бар как бар – таких по стране сотни тысяч, если не миллионы. Единственное отличие от большинства подобных заведений – зеркальный потолок, визуально делающий помещение вдвое выше. Стойка – совершенно стандартная, за ней не менее стандартная барменша, средних лет жгучая брюнетка кавказского типа, довольно объемистых форм, как у многих общепитовских дамочек. На белой блузке визитка с именем. Диляра.