Олух провинциальный, недогадливый и неотесанный! Ни ума, ни фантазии, как говорила учительница музыки Мария Ивановна.
Расплата за глупость не заставила себя долго ждать.
Вечером следующего дня его встретила в темном переулке парочка мордоворотов в «пидорках», надвинутых на глаза.
– Фильтруй базар, шестерка! И смотри, на кого хавальник раскрываешь, – сказали. И добавили: – В следующий раз пальцы переломаем, даже на рынке деревянные пересчитывать не сможешь. Благодари Бога, мы сегодня добрые!
Пальцы ему и вправду не тронули, а то бы тут и кранты музыкальной карьере Француза. Но пару фонарей поставили-таки.
Три дня он отсиживался на съемной хазе, не отвечая на звонки и не выходя на улицу.
А еще через два дня поезд «Москва – Петербург» увозил Максима с Ленинградского вокзала на берега Невы, к новым надеждам.
А еще через полгода он узнал, что в столице грохнули и Купера, и его дражайшую Марго. Подробностями, правда, рассказчики не располагали, но все и так было понятно. Либо супруги кого-то кинули, либо наступили кому-то на очень болезненную мозоль. В общем, переоценили собственную значимость.
6. День первый
Концерт шел полным ходом.
Рвал свою луженую глотку Вовец. Герыч все в той же вязаной шапочке «Спорт», которая не только скрывала разраставшуюся лысину, но и была талисманом (куплено таких у Герыча было аж двенадцать штук), со своей бас-гитарой напуливал мясо так, что даже у Максима по спине время от времени пробегали мурашки. Тимоха, барабанщик, вываливал такие ведра картошки, что Вовец, отрывая правую руку от стойки микрофона, периодически показывал ему большой палец. Клавишник Рома со своими пассажами тоже был на должной высоте. Миха, тряся хайрами, терзал семь струн рыбьего хвоста, все время сваливаясь на откровенное рубилово.
В общем, никакого мольто кочумато – все работали с полной нагрузкой.
Неудивительно, что и пипл в зале тоже завелся.
Наиболее отмороженные уже через десять минут вовсю слэмовали. Присутствующие в зале менты пока терпели – с ними Платон предварительно поработал. Некоторые из служителей порядка, попав под магию жесткого ритма, даже притоптывали каблуками форменных ботинок.
Зяма за звукорежиссерским пультом орудовал ползунками и клавишами.
Ну а Максим дополнял весь этот бардак соответствующим красочным световым спектаклем.
Поначалу он осмотрел с помощью театрального бинокля некоторые ряды, заполненные зрителями, но глаз ни за что не зацепился. Сплошная юнармия…
Нет, конечно, попадали в поле зрения и дамы среднего возраста. Возможно, притопали со своими чадами, дабы те не нарвались на неприятности. А может, и сами фанатели от «Бэдлама».
Как бы то ни было, а никого похожего на Лену он среди зрителей не обнаружил.
Когда бардак дошел до полного маразма, он надел наушники и включил лежащий рядом с пультом аудиоплеер.
Все равно слушать происходящее на сцене ему необязательно – настолько все привычно, неизменно и давно выучено наизусть. Руки сами проделывали необходимые манипуляции, а за мощностью световых потоков все равно следила давно отстроенная компьютерная программа.
Вот когда начнутся композиции, исполняемые на бис, придется следить за тем, что происходит на сцене, а пока…
Сначала он прослушал нежный голосок «Пеночки обыкновенной» – именно так сообщил сопровождающий запись голос дикторши.
Потом пришел черед «Соловья курского». От его рулад Максим чуть не прослезился. И окончательно решил, что после концерта обязательно смотается в гости к Лене. Вряд ли она куда-нибудь переехала со старой квартиры. Иначе бы ему непременно сообщили. Тот же Леха Севас.
Поедет обязательно. Если только она сама к нему не подойдет. А если и подойдет, то тем более поедет.
Хотя если она придет на концерт с каким-нибудь мужиком…
Вот ведь хрень, а в самом деле – есть у нее мужик или нет? Ведь то, что она замуж не вышла, как сказал Севас, совсем не означает, что у нее нет мужика. Сколько людей в наше время живут в гражданском браке! Официально семьи нет, но практически есть. И это, в принципе, нормально. Есть, конечно, такие, кто предпочитает одиночество. Вот он, к примеру. Но таких крайне мало. Впрочем, кабы она была в гражданском браке, Леха вряд ли стал бы говорить, что надо позвонить…
А вообще, Француз, какое тебе дело? Это ее жизнь. Ну не пришла на концерт, и что? Ну пришла туда с мужиком, и что? Кой тебе-то хрен до этого? Только потому, что когда-то миловались? Ты сам по себе, она сама по себе. Такова сермяжная правда вашей жизни…
Тимоха прошелся длинной-длинной дробью по всей своей кухне и размашистым жестом выбросил якобы сломавшиеся палочки себе за спину.
Значит, закончилась «Энергия света», завершающая композиция запланированной на сегодняшний вечер программы. Сквозь звучащие из наушников птичьи голоса прорвались бешеные аплодисменты, а пол под ногами задрожал от ритмичного топота зрительских ног.
Максим выключил плеер и тут же почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Но теперь было уже не до изучения зрительного зала – дальше надо было работать экспромтом. Если на него смотрит Лена, все равно скоро подойдет.
Обычно Вовец исполняет на бис три композиции. Какие именно – заранее не обговаривалось, в зависимости от настроения зала. Каждая композиция длится около пяти минут. Значит, через пятнадцать… ну ладно, двадцать… минут она и подойдет.
Никто к нему не подошел. Ни через пятнадцать, ни через двадцать минут.
И ни к какой Лене он после концерта не отправился.
Бросить своих на поле боя, как говорится, рука не поднялась.
Когда выступление завершилось, перетаскивали аппаратуру в накед. Естественно, между делом тяпнули по граммульке. Тут даже Платон никогда худого слова не говорил. Сделал дело – гуляй смело…
Потом за кулисы явились местные организаторы, и с ними тяпнули еще по граммульке. А потом вся кодла оседлала подогнанные к концертному залу машины и вовсе перебралась в гостиницу, в люкс Талесникова, чтобы продолжить сейшн. Правда, сначала пришлось вырывать Вовца из толпы фанаток, но тут спасибо ментам – помогли. Оторвавшись от фанаток, по дороге заехали в супермаркет, затарились по полной программе – и выпивкой, и закусоном, и гидроколбасой.
Платон произнес поздравительные речи и дежурно поблагодарил коллектив, вызвав жидкие аплодисменты. Потом предположил, что и завтрашний концерт окажется не менее успешным. Тут поаплодировали крепче и трижды сплюнули через левое плечо.
Все как всегда и никаких сюрпризов.
Потом пошли ответные тосты.
Местные, похоже, со всеми форс-мажорными обстоятельствами изрядно перенервничали, потому что довольно быстро надрались. Но удар держали стойко. Такая работа…
Максим сидел в уголке люкса, в одном из притащенных из собственного номера кресел, и наблюдал, как Вовец и Тимоха нюхают кокос.
Тимоха выложил на стеклянный столик четыре новые жирные «дороги». Сделал Вовцу приглашающий жест. Однако тот вдруг заартачился:
– Не буду больше.
– Почему? – удивился Тимоха.
– Не могу. У меня уже подбородок дергается, вон! – Вовец выпятил вперед челюсть.
Он не врал – нижняя часть его физиономии и вправду мелко дрожала, как будто хозяин то ли собирался разрыдаться, то ли изо всех сил сдерживал подступавшую зевоту.
– Ты что, не настоящий рок-н-ролльщик? – сказал Тимоха, явно стараясь добиться своего.
– Нат… нарст… насто… ящий… – Вовец уже с трудом справлялся с собственным языком.
Барабанщик выкатил на вокалиста безумные уже глаза и решительно рявкнул:
– Тогда долби!
Самое время было оставить Вовца в покое, и Максим уже собирался осадить Тимоху. Но не успел – к нему подсела молодая местная журналистка, только что закончившая интервью с Платоном. В руках у нее был древний кассетный диктофон.
– Добрый вечер! Меня зовут Катя.
Журналистка была вполне ничего себе, с короткой стрижкой, в желтом топе и коричневой, непоправимо короткой мини-юбке. Правда, количество лака на волосах зашкаливало.
Но видывали мы и таких телочек…
– А меня Максим, – представился тот.
Ему в своей жизни не раз приходилось давать интервью, так что дело было привычное.
– Кто же у нас не знает Француза! – воскликнула журналистка. – Вы – гордость нашего города. Про вас даже на сайте администрации есть упоминание. В разделе «Знаменитые южноморцы».
Она изо всех сил пыталась скрыть волнение. Максим, с трудом пряча улыбку, наблюдал, как она теребит край юбки, будто пытается очистить ткань от невидимой грязи; как неуверенно манипулирует диктофоном, время от времени включая и выключая перемотку, а потом врубая воспроизведение и внимательно вслушиваясь в голос, доносящийся из недр аппарата.
Голос принадлежал вовсе не Платону.
– Как я забил гол? – рассказывал какой-то мужик. – Да как обычно. Головой. Гришан прошел по левому флангу, а я – в центре штрафной. Гришан мне кричит, он все время, когда меня видит, кричит: «Валерка, лови, на ху…»
Катя мгновенно вырубила голос, снова включила перемотку и извиняющимся тоном сказала:
– Простите, ради бога! Диктофон не мой, у подруги взяла, а она из спортивной редакции. Еще и кассеты чистой под рукой не оказалось, дала мне вот эту, у нее там тоже интервью. Где-то тут должно быть пустое место, где-то…
«Что я здесь делаю?» – подумал Максим. Но ничего не сказал.
Катя снова нажала Play, и голос из диктофона, уже разгоряченный, сообщил и интервьюерше, и интервьюируемому:
– Ворота прямо передо мной, вратарь завалился вправо, Гришан кричит: «Валерка-а!» Ну, думаю, ну все, на ху…
Катя снова гневно запустила перемотку.
«Что я здесь делаю?» – снова подумал Максим. И опять ничего не сказал.
Наконец диктофон просто зашипел незаписанной лентой. Катя счастливо заулыбалась победе, достигнутой в неравной борьбе с бездушной машиной.
«Валить отсюда надо, – подумал Максим. – И ты, Француз, прекрасно знаешь, куда!»