– Вообще-то, посещение ритуала – дело сугубо добровольное, – сказал лысый, так и не дождавшись ответа. – Если не желаешь, спокойно можешь и не идти. Все равно ничего не изменится. Но я бы сходил на твоем месте, прикололся.
– Что за ритуал-то?
– Похороны.
– Чьи, Элвис?
– Ну ты и клоун, – снова рассмеялся Элвис и в очередной раз спародировал Максима. – «Чьи?..» Идем, узнаешь.
И он первым направился к выходу из гостиницы. Максим двинулся следом.
Может, происходящее – и в самом деле прикол? Чего только не бывает в жизни!
Лысый прав в главном: надо успокоиться. Мы – люди ко всему привычные, нас на кривой кобыле не объедешь…
Улица кардинально изменилась, пустоты на ней больше не было. На скамейке у входа в гостиницу сидела очень пожилая пара. Этакие божьи одуванчики… По одежде их вполне можно было принять за французских супругов-туристов. Оба в трехцветных шортах, футболках с изображением Эйфелевой башни и шляпах с широкими полями. Привычно и уютно прижимаясь друг к другу, они близоруко и беззащитно всматривались в солнечный день. Им бы наверняка пригодились темные очки, но, видимо, лень было подняться в номер.
На парковочной площадке перед входом теперь стояла машина весьма примечательного вида.
Максим бы ни за что не поверил, что такие на свете существуют, но глаза утверждали обратное.
Это был громадный розовый американский лимузин шестидесятых годов прошлого века. Автомобиль был элегантно-роскошен, но несколько сбивало с толку то, что он явно смахивал на катафалк. Окна его были занавешены тяжелыми черно-розовыми шторками, а из центра капота торчал небольшой траурный флажок.
Элвис подвел Максима к машине и распахнул дверцу для пассажиров. Тот заглянул внутрь.
Интерьер салона также украшали вызывающие черно-розовые тона.
Было бы самое то, если бы на месте водителя оказался эльф. Или, к примеру, хоббит.
Но водительское кресло пустовало.
– Мой служебный транспорт, – сообщил Элвис, и в его голосе прозвучало простое, чистое спокойствие.
– Интересно, – Максим с усмешкой забрался внутрь и устроился в одном из кресел, – кто стилист в этом проекте?
– Стилист, старик, у нас всегда один. На все проекты.
– И кто же он такой?
– Ты его прекрасно знаешь. – Элвис показал глазами в потолок и включил зажигание.
Максим смотрел в окно катафалка.
Снаружи машины был обычный мир: улицы родного города, прекрасная солнечная погода. Прохожие выглядели вполне мирными и беззаботными. Девушки, которые благодаря теплу все еще могли демонстрировать мужикам свои полуприкрытые прелести; мужики, с удовольствием эти прелести созерцающие…
– Ничего опасного здесь не происходит, – рассказывал сидящий за рулем Элвис. – В общем, если упростить, после смерти ты делаешь примерно то же самое, что делал при жизни. Даже по желанию можешь получать зарплату. Заявление, правда, придется начальству черкануть, если надумаешь.
– Здорово, – насмешливо отозвался Максим.
Он все еще не мог поверить в реальность происходящего. Казалось, сейчас перед глазами в титрах появится «Конец фильма», и премьерный сеанс в 3D-кинотеатре завершится; можно будет покинуть зал, заваленный картонными стаканами из-под попкорна, и начать с соседом-зрителем обсуждение увиденного…
– Конечно, – согласился сосед-зритель, не обращая внимания на прозвучавшую в голосе Максима насмешку. – Здесь, старик, о людях думают. Что хорошо – никаких котлов нет, варить тебя никто не станет. В общем, есть свои плюсы, и немалые. Всегда выходной, всегда полдень, всегда солнечно и тепло. Бесчисленное количество свободного времени. А то некоторые полжизни тратят, выбирая, какого бы цвета им диван купить. Это же ненормально! И потом, доллар никуда не ползет, рубль не обваливается. Ничего у тебя не болит. Правда, нужно признать: скучновато окажется… Ну а что ты хочешь – все-таки ад.
– Слушай, если здесь – ад, то где-то, значит, есть и рай? – Максим задал этот вопрос подчеркнуто провокационным тоном.
– Есть. Только туда не пускают. Территория слишком маленькая. Двенадцать соток всего-навсего. Два дачных участка советского времени.
– И что там?
– Да так… – Элвис пожал плечами. – Просто сад.
– И сколько я здесь проторчу?
– Крутотень! – Элвис опять захохотал. – «И сколько я здесь проторчу»! Реально, старичок, ты тут завис навсегда. На веки вечные. Сегодня у тебя по распорядку – экскурсионный день. Значит, четвертый. Сегодня ты имеешь право у гида, то есть меня, узнать все, что пожелаешь.
– Четвертый? С тех пор как… – Максим не договорил.
– С тех пор как что, ты хочешь спросить? – Элвис продолжал смеяться, но теперь его смех трогал Максима несколько меньше, чем перед поездкой. – С тех пор как все!
– А где я был вчера и позавчера?
– Предыдущие дни – карантин. Плюс обязательный фитнес. Спорту здесь уделяют большое внимание. Да… Ноги еще болят?
Максим прислушался к собственному телу. В икрах немедленно родилось ноющее ощущение. Он удрученно кивнул.
– Пройдут ноги. И руки пройдут, и голова. На девятый день вообще все пройдет. Все ощущения. Станет абсолютно до лампочки. Будет чистое созерцание. Красота.
Катафалк остановился на перекрестке на красный свет. Максим смотрел, как в нескольких шагах от автомобиля переходит дорогу черная кошка. Добравшись до тротуара, кошка повернулась и оказалась в исходной точке своего маршрута. Вновь принялась переходить дорогу. Все это повторялось снова и снова, как киносъемочные дубли, пока Элвис не тронул машину.
– Да. Именно так, старик, – сказал он. – Где умер, там и остаешься. Считай, как институт регистрации у живых.
Он включил приемник и покрутил ручку настройки в поисках подходящей мелодии.
Нашел – в салоне катафалка зазвучал знакомый голос:
– Девочкой своею ты меня назови. А потом обними. А потом обмани…
Надо же, «Часики» в исполнении Валерии!
Максим, как и всякий рокер, очень не любил попсу, но сейчас даже заслушался.
Когда песня закончилась, прозвучала заставка «Русского радио».
– Ага! – обрадованно воскликнул Максим. – Вот ты и спалился! Все-таки это сон. Или, скажешь, в преисподней можно слушать «Русское радио»?
– Теперь можно. Их владельцы с нашими договорились. – Элвис порылся в бардачке, достал цифровую камеру Максима и протянул ее хозяину: – Извини, без спроса взял. Думал, пригодится, если начнешь доказательства требовать. Некоторые до того недоверчивые попадаются. Чем, мол, докажешь, что я умер? И вообще, паспорт покажи! – Элвис опять расхохотался.
Но Максиму сейчас было не до смеха. Предчувствие беды тронуло его душу.
Он включил камеру – она работала.
На дисплее появилось то, что он уже вспомнил. Вот лицо журналистки Кати, которая участвовала в гостиничной вечеринке после концерта. С тем самым выражением, что погнало Максима на балкон. Потом камеру кто-то задел. Она развернулась и начала снимать пустую стену в люксе Платона. С розеткой, от которой тянулся провод – вроде бы к холодильнику.
– На ускоренный просмотр поставь, – посоветовал Элвис. – А то несколько часов пялиться придется. Замучаешься!
Максим послушно включил воспроизведение в ускоренном режиме, переключая на обычный только те куски, которые вызывали у него интерес.
Вот Катя пьет на брудершафт с Вовцом, и челюсть у того больше не трясется…. Вот Катя и Платон танцуют на столе ламбаду… Катя, не смущаясь, показывает стриптиз… Потом в трусах проходит по номеру Вовец. Его встречает Герыч, он тоже в трусах.
– Ну как она? – спрашивает Герыч.
– Хороший человек, – отвечает устало Вовец.
Потом видны нелепо раскоряченные в потолок женские ноги. Кто-то сладострастно стонет и пищит.
Слышен задыхающийся голос Кати:
– Да! О-о-о! Это и есть… тяжелый… рок… да?
– Да молчи ты, – грустно отвечает ей, шумно дыша, голос Герыча.
Его перекрывает голос Платона:
– А вот и Макс вернулся! Куда тебя носило, Максимильяно? Неужели сломался, устойчивый ты наш? В сортире убирать не требуется?
Все ржут.
Но ответа на вопрос Платона не прозвучало. Да и сам владелец камеры на изображении так и не появился. Надо полагать, просто проигнорировал каверзные вопросы разгулявшейся компании. Если вообще понял, о чем его спрашивают…
Потом цифровуху снова задевают, и она опять некоторое время снимает стену. Слышны звуки обычного пьяного бардака с криками и со звоном стаканов. Потом на дисплее появляется физиономия Зямы.
– А где твой хозяин, подружка? – говорит он.
Камеру снова куда-то кладут, и она снимает дверь, ведущую на балкон… Вот на дисплее снова появляется Зяма, то ли выходящий проветриться, то ли разыскивающий Максима. В номер он возвращается с кривым лицом и ужасом в глазах.
– Там Максик, братцы! Скорее, мать вашу!
Теперь на балкон он выскакивает уже с Платоном. Возвращаются они с совершенно перекошенными физиономиями и, похоже, даже протрезвевшими. Доносятся возбужденные крики и Катин вопль ужаса. Мелькают лица, сменяются мизансцены – видно, камеру то и дело пинают все кому не лень…
Потом процесс съемки упорядочивается – становится видно, как лежащее на диване тело Максима прослушивают и осматривают две женщины в белых халатах. По всем повадкам типичные работники «скорой помощи», борющиеся за жизнь неожиданного пациента… Потом женщины с большим удовлетворением на лицах садятся писать какие-то бумажки.
Слышен голос Платона:
– Катастрофа, парни! У нас опять нет художника по свету!
Наступает напряженная тишина. Только женщины время от времени переговариваются друг с другом.
– Такой молодой, – говорит одна. – Жалко.
Откуда-то доносится едва сдерживаемое рыдание. Надо полагать, Катя…
– Пить меньше надо, – отвечает вторая врачиха, и в голосе ее слышится откровенное осуждение.
Потом белые халаты встают и исчезают из поля зрения камеры.
Слышен голос Герыча: