Второй рогоносец отреагировал совсем иначе. Разгневался, стал орать — как, мол, посмел бросить тень на его благоверную, угрожал, оскорблял, чуть руки не распустил — охранникам пришлось вмешаться. И с того дня в «Касабланку» ни ногой.
Тут же ситуация вышла чуть иная. Обманывал как раз муж, даже ещё не муж, а жених. Только вот отец невесты — очень влиятельный человек. Очень. С ним не хотелось ссориться. С ним страшно было ссориться. Но прикидывая обстоятельства на себя, Пётр Аркадьевич склонялся к мысли, что рассказать ему всё-таки надо. Во-первых, не именно ему ведь изменили, значит, рогоносцем он его не выставит. Во-вторых, дочь этого важного человека ещё не вышла замуж, а лишь собиралась, так, может, он поможет предотвратить несчастный брак? Ведь что это за жених такой, если ещё даже не женился, а уже налево гуляет. И главное, на ходу подмётки рвёт. Только в пятницу Эмилия их обслуживала, а во вторник они уже тут вовсю… А потом, он его ещё и скотиной обозвал ни за что ни про что. Тоже, знаете ли, обидно.
Пётр Аркадьевич шумно выдохнул. Снова посмотрел на блестящий телефонный аппарат красивого малахитового цвета, затем перевёл взгляд на чёрный плотный прямоугольник с золотыми тиснёными буквами, который вот уже полчаса вертел в руке. Даже визитка вон у него какая солидная. Наконец решился:
— Здравствуйте, — вкрадчиво заговорил он, когда на том конце ему ответил приятный женский голос. — Мне бы с Сергеем Петровичем поговорить.
— По какому вопросу? — переспросил он и замялся. — По личному. По очень личному.
Но разговор не получился — секретарша вежливо сообщила, что у Гайдамака важное совещание, но она передаст, что он звонил. Спустя два часа Пётр Аркадьевич снова попробовал связаться и снова нарвался на «он очень занят». После третьей неудачной попытки он осмелел и попросил передать Гайдамаку, что дело касается его дочери и её жениха. Не прошло и десяти минут, как Гайдамак перезвонил сам, лично.
Они договорились встретиться на нейтральной территории. Вообще-то, Пётр Аркадьевич пробовал заманить его в «Касабланку», здесь всё-таки он чувствовал себя увереннее, но тот — ни в какую. Пришлось согласиться на «Клермонт», новомодный ресторан на набережной, хотя, судя по тону, согласие у него и не спрашивали.
Место, куда его попросил приехать Гайдамак, выглядело не столь претенциозно, как «Касабланка», но весьма стильно: этакая старинная шхуна с множеством уединённых комнаток-кают, деревянные стены увиты канатами, туалет — вылитый гальюн, вместо окон — иллюминаторы, ну а вместо привычной музыки из скрытых динамиков лился шелест волн, время от времени пронзаемый криками чаек. Только качки не хватало для полноты ощущений. Впрочем, Петра Аркадьевича и без того порядком потряхивало.
Перед самой встречей он вдруг запаниковал, но назад дороги не было. К «Клермонту» подъехал заблаговременно и не один, взял с собой охранника покрепче, но всё равно нервничал и потел. К тому же охранника пришлось оставить у барной стойки — хостес пригласила Петра Аркадьевича в нужную «каюту» одного, хотя Гайдамака ещё не было. Однако долго ждать не пришлось, Сергей Петрович оказался пунктуален и явился ровно в назначенное время. Царапнул колючим взглядом, но, узнав, протянул руку.
— Секретарша передала… — начал Гайдамак, как только оба сделали заказ и официант в тельняшке и бескозырке удалился, но не договорил, вопросительно взглянув на Харлова.
— Да-да, — Пётр Аркадьевич безотчётно прихватил с тарелки тканевую салфетку, сложенную в форме джонки, и стал суетливо теребить края. — Тот молодой человек, простите, не помню его имени…
— Это и неважно, — отмахнулся Гайдамак. — Так что с ним?
— Вчера, во втором часу ночи я видел его с одной из наших официанток… они, простите, обнимались. Не знаю, насколько это важно… Может, в том и нет ничего существенного, хотя они… они… в общем, это не выглядело дружескими объятьями. Потом, когда я их спугнул, они вместе уехали. На мотоцикле… Если честно, я сомневался, надо ли вам об этом сообщать…
— Нет, вы всё правильно сделали. Скажите-ка, эта официантка… не она ли в тот вечер нас обслуживала?
— Да, это она. Эмилия.
— Почему же вы её не уволили? Я разве не дал вам понять, что она совсем не годна?
— Но… ну… — Пётр Аркадьевич растерянно взглянул на Гайдамака. — Но я её наказал! И потом, она должна ресторану большую сумму.
«Матрос» принёс им заказ, ловко выставил на стол и немедля скрылся за дверью. Ели они молча и без всякого удовольствия. Пётр Аркадьевич вообще чуть ли не давился щучьими колобками, украдкой поглядывая на мрачное лицо Гайдамака. Тот тоже ковырялся в своей тарелке явно нехотя. В конце концов откинул вилку и процедил:
— Вот же сучонок!
Пётр Аркадьевич вздрогнул, хоть и сразу сообразил, что выпад не в его адрес. На него Сергей Петрович не злился, даже поблагодарил под конец и предложил обращаться если вдруг что, но всё равно Пётр Аркадьевич свободно вздохнул лишь тогда, когда они разъехались. Просто удивительно — какая от этого Гайдамака исходила гнетущая, почти парализующая сила. И ещё более удивительно, что нашёлся же такой болван, который посмел переть против него.
Глава 20
Больше всего Сергею Петровичу хотелось разделаться с этим щенком по-мужски и немедленно. Сперва вытряхнуть из него душу так, чтоб на всю жизнь запомнил, как обманывать Нику, а потом выпнуть подонка из города. Но Ника как раз накануне чётко и ясно дала понять, что этот Шаламов ей нужен. Необходим. Что она его любит, каким бы он ни был, и готова простить ему всё, что угодно, лишь бы остаться с ним.
«Прости, папа, — плакала она, — но я не могу без него».
А ещё запретила его трогать. Как знала.
Гайдамак негодовал: что стало с его Вероникой? Где та блистательная, гордая и независимая умница-дочь, какой была она последние восемь лет? Оправившись после неудачного замужества, она ведь как будто стала сильнее и хладнокровнее. Подчас своей циничностью и холодностью она поражала даже Сергея Петровича. И вот теперь вдруг размякла, раскисла, забыла гордость, всё забыла из-за какого-то смазливого никчёмного пацана, который сидит на шее у своих родителей и ничего, ни-че-го из себя не представляет.
Даже та официантка внушала Сергею Петровичу гораздо больше симпатии, хотя бы уже потому, что работала. Училась и работала. Отца похоронила, матери помогала. И училась-то, кстати, отлично — Сергеев по его просьбе навёл о ней справки. Такие люди, как эта девчонка, Гайдамаку всегда импонировали, и при других обстоятельствах он бы, возможно, даже взял её к себе на службу. Он и сам был когда-то такой, вкалывал у станка с восемнадцати лет, учился заочно, своим умом. Этот же… Он брезгливо поморщился. Трутень, тунеядец! Лживый, наглый, похотливый паразит! У Сергея Петровича так и ходили желваки.
Впрочем, совершенно неудивительно, что он такой. Кто ещё мог вырасти у Шаламова-старшего? Его тоже Сергеев пробил — редкостный прохиндей, хотя надо отдать ему должное — смекалки ему не занимать. А этот же — полный ноль. Один гонор на пустом месте. Удивительно другое: что могла найти в этом никчёмыше Ника?
Вечером, в начале девятого он подъехал к дому Шаламова. Устранить и даже отделать как следует этого подонка он, конечно, не может. Во всяком случае сейчас, пока Ника к нему не поохладеет. А в том, что это рано или поздно случится — он даже не сомневался. Любовь, конечно, зла и всё такое, но не дура ведь Ника, а, значит, вскоре увидит и поймёт сама, что он из себя представляет. А точнее, что он из себя ничего не представляет. И бросит его. Плохо лишь то, что она загорелась выйти за него. Сколько он ей предлагал пожить так — ни в какую не соглашается. Прямо до истерики. Думает, глупенькая, что узы брака надёжнее. А на самом деле нет никаких брачных уз. Связывают людей только чувства — любви ли, сознательности, долга, уважения или даже страха. Но вот этот штампик в паспорте не привносит в отношения ровным счётом ничего. Это он знал на собственном печальном опыте. Ведь матери Ники этот чёртов штампик нисколько не помешал завести интрижку и сбежать. Он мог бы, кстати, найти жену и наказать, но не стал, потому что она оставила ему дочь. Это было самое дорогое. Сергей Петрович даже второй раз не женился — Ника не хотела иметь мачеху, а он всегда ей уступал.
И с этим гадёнышом Шаламовым уступил, хотя чуял, что зря. Потому что сразу понял, ещё в первый же вечер их знакомства, что он не любит его дочь, хотя тот играл вполне убедительно. Позже — только каждый раз снова и снова в этом убеждался. Ну а когда появилась та официантка… все малейшие сомнения окончательно отпали. Сергей Петрович до боли стиснул челюсти. Кулаки инстинктивно сжались. Как же наверняка страдала его бедная Ника! И до сих пор страдает…
С Шаламовым он просто потолкует. Пальцем его не тронет, раз уж дал слово Нике. Да мордобоя и не понадобится, убеждать он прекрасно умел и на словах.
Но… разговор не состоялся. Паршивца не было дома. Сама ситуация казалась Сергею Петровичу абсурдной — он — Он! — не погнушался, приехал к нему сам и ломится в закрытую дверь, словно какой-то загулявший муж-подкоблучник, которого стерва-жена не желает пускать домой. В бессильном раздражении он крепко саданул ногой по двери и пошёл к лифту. Даже гадать не надо — и так ясно, где и у кого этот сучонок. Что ж, придётся Сергееву или его ребятам ещё раз подежурить у подъезда этого щенка, и как только тот вернётся… Веронику же он упросит остаться ещё на одну ночь, не возвращаться к этому блудливому поганцу.
Глава 21
Шаламов разминулся с Гайдамаком всего на каких-то пятнадцать минут. Приди тот пораньше и застал бы его. Но пока отец Ники тарабанил в дверь, Шаламов зяб на автобусной остановке, пытаясь выяснить у прохожих, какими путями-маршрутами проще добраться до «Узловой». Находилась она в промзоне, где он не то что не бывал ни разу, но даже смутно не предполагал, где это может быть, но язык, как известно, и до Киева доведёт.