— Почти вовремя, — хмыкнул Дёмин с ехидной улыбкой, когда Шаламов выпрыгнул из переполненного автобуса на обочину, — а я уж думал…
Но мимо пронеслась, грохоча, фура, заглушив конец реплики, наверняка едкой, на которую, впрочем, Шаламов всё равно, скорее всего, не отреагировал бы. В таком благодушном настроении он простил бы любую колкость.
— Ты чего так светишься? — с лёгким недоумением поинтересовался Дёмин.
— Тебе рад, — улыбнулся он ещё шире.
Не рассказывать же ему про Эм, хотя наверное, он и впрямь выглядел глупо и сейчас, и когда трясся в битком набитом автобусе, и когда торчал на продуваемой всеми ветрами остановке, блаженно улыбаясь всем и каждому. С той самой минуты, как они расстались с Эм — около часу дня, когда он подвёз её к ресторану, — эта дурацкая улыбка как прилипла и не сходила с лица. Всё вокруг виделось ему радужным и прекрасным: и серое, затянутое тучами небо, и суетливые, усталые, простуженные люди, и ленивые голуби, снующие под ногами, и вот этот самый Дёмин, угрюмый, язвительный одногруппник, чьё имя он даже припомнить не мог.
Время до обеда они с Эм провели вместе, он бы вообще от неё не оторвался, если б не дурацкая эта её работа. Он не хотел рассказывать ей ни про историю с угоном и изнасилованием, ни про дневник, ни про что. Зачем, думал, копаться в прошлом и отравлять настоящее. Но слово за слово и как-то выложил всё начистоту. И стало вдруг на удивление легко, точно часть груза сбросил. Эм хоть и всплакнула, но простила его, да ещё и поблагодарила не понять за что.
«Я теперь понимаю, и мне от этого гораздо легче, — сказала. — Нет ничего хуже, когда не понимаешь».
А затем рассказала про Горяшина. Вот это был удар. И шок. Какой же он беспросветный идиот… А Эм его ещё и успокаивала!
Потом он отвёз её к ресторану, отпускать не хотел. Но оставалось лишь ждать завтра и снова считать часы, только теперь в обратном порядке. Но всё же как ему хорошо! Как изумительно!
— Ты бы ещё во фрак вырядился, — скривился одногруппник, скептически оглядев Шаламова, его синие джинсы и светло-серую ветровку с кучей кармашков. Сам он был одет в тёмную спецовку и грубые суконные штаны.
— Ну извиняй, партайгеноссе, робы дома не держу. Куда нам?
— Туда, — махнул рукой Дёмин в сторону производственных сооружений, видневшихся поодаль за бетонным забором. — Никогда, что ли, в сортировке не был?
— А что, каждый уважающий себя мужик должен хоть раз побывать в сортировке? — веселился Шаламов.
— Ты случаем не под кайфом? — приостановился Дёмин.
— Ага, дунул гидропона, чтоб резвее работалось. Да остынь, просто кайфовое настроение.
— Ну-ну, погляжу я на тебя потом, — пошагал дальше Дёмин. Оглянулся, скривился: — Не боишься испачкаться-то?
— Ничего, отмоюсь. Слушай, пролетарий, почему у тебя всегда такое лицо?
— Какое такое?
— Как будто у тебя ж*а болит. Будь проще — жизнь прекрасна!
— Это ты от прекрасной жизни, я так понимаю, пошёл грузить вагоны? — хмыкнул Дёмин.
— Одно другому не мешает, — цвёл Шаламов.
Дёмин промолчал, но посмотрел на него, как на блаженного.
«Ну и чёрт с тобой, — решил Шаламов. — Охота грузиться — грузись».
— А ты, гляжу, везунчик, — хмыкнул Дёмин. — Не успел прийти и сразу на цемент попал.
— Это значит — что? — не понял Шаламов.
— То и значит — цемент будем разгружать.
Разгружали вагоны впятером вместе с ещё одним пареньком и двумя мужиками постарше. Первый вагон разгрузили довольно живо, дышалось только тяжело — цементная пыль стояла столбом. У мужиков были строительные маски, Дёмин поднял ворот свитера. Шаламов же наглотался пыли, так что в груди встал ком, в носу саднило, в горле першило, глаза жгло. После двух часов разгрузки ноги и руки тряслись, как у жалкого паркинсонщика, и спину ломило нещадно. Ещё через пару часов он двигался просто механически, на автопилоте, ни о чём не думая, бессмысленно глядя перед собой остекленевшими глазами и не чувствуя ни рук, ни ног.
Закончили работать как раз, когда начало светать и когда Шаламов вяло подумал, что ещё чуть-чуть и он попросту протянет ноги. Зато расплатились с ними сразу. Правда, выдали всего по восемьдесят долларов. Руки, серые от въевшейся пыли, ходуном ходили так, что он едва смог засунуть деньги в карман.
— Что, весельчак? Настроения-то поубавилось? — поддел его Дёмин.
— Нормально всё с настроением, — просипел Шаламов, с трудом передвигая непослушные ноги, и закашлялся.
— А я и не думал, что ты выдюжишь. — В голосе Дёмина проскользнули одобрительные нотки. — Правда, я и не думал, что такой небожитель вообще станет работать.
Шаламов молчал — плевать ему на чьё-то там одобрение. Он устал настолько, что очень хотелось завалиться прямо здесь, на земле, у бетонного забора, и от одной мысли, что ещё часа полтора предстоит тащиться в автобусе, становилось плохо.
Глава 22-1
Сергеев позвонил в половине восьмого утра. Гайдамак как раз завтракал вместе с дочерью.
— Только что пришёл, — коротко сообщил Сергеев.
— Вот сука, — прошипел Гайдамак и бросил на дочь настороженный взгляд. — Это по работе.
Она отрешённо смотрела перед собой и даже никак не отреагировала на его выпад. У Сергея Петровича сердце кровью обливалось. Она мучается, а этот подонок, конечно же, снова ночевал у той девки. Адрес её растяпа-Сергеев пока не выяснил. В ресторане — никто не знал, а прописка вообще была в каком-то богом забытом Адмире. Да и чёрт с этой девкой, а вот с ним он потолкует прямо сейчас. Покажет ему, мерзавцу, как по ночам развлекаться, как обманывать его дочь.
— Прости, милая, мне нужно срочно ехать. Увидимся в офисе. — Он поцеловал дочь и спешно вышел, выудив заранее из сумки Ники ключи от квартиры Шаламова.
Ни стучать, ни звонить он не стал. Открыл и вошёл — хотел застать щенка врасплох.
В квартире было тихо.
«Уснул, видать, — догадался Сергей Петрович. — Ещё бы! Ночью-то умаялся, поди, кобель».
Он брезгливо сплюнул. Заглянул в гостиную, в спальню — пусто, прошёлся по квартире — пусто. Шаламов нашёлся в дальней комнате. Сергей Петрович туда никогда прежде не заходил.
«Его логово», — вспомнилось ему вдруг, как с улыбкой и теплом говорила Ника.
«Что ж, поглядим, что у тебя за логово, зверёныш».
Гайдамак по-хозяйски распахнул дверь и отдёрнул шторы. Шаламов крепко спал, раскинувшись прямо в одежде, поверх покрывала на нерасстеленной тахте. Рядом на полу валялись грязные кроссовки и куртка. Штаны, которые он даже снять не удосужился, были изгвазданы в чём-то сером. Такими же чумазыми выглядели и руки, и лицо, и шея, и даже волосы.
«Где это он так вывалялся? Подрался, что ли, с кем-то, пока домой шёл?»
Гайдамак тряс Шаламова за плечо, громко матерился, но тот и бровью не повёл. Спал как сурок.
— А ну вставай, твою мать! — рявкнул он что было мочи.
— Иди на хер, — сонно бросил тот и повернулся на бок, носом к стене.
«Нет, разговора сейчас никакого не выйдет, — понял Сергей Петрович. — Он явно невменяемый. Ничего. Заедем позже».
На совещании Гайдамак рвал и метал так, что начальники подразделений затем выползали из конференц-зала еле живые. Досталось и секретарше, в общем-то, ни за что ни про что, просто под горячую руку попала — она потом рыдала в уборной и глотала капли. И в «Клермонте», где последнее время привык обедать, навёл шороху. Лишь после обеда он наконец добрался до истинного источника своего раздражения, ворвавшись к Шаламову уже не в силах дольше сдерживать гнев. Тот всё ещё спал, только клетчатый плед вытянул из-под себя и прикрылся.
Гайдамак рывком сдёрнул этот плед — никакой реакции. Тогда крепко прихватил спящего за предплечье и с силой встряхнул. Шаламов застонал, поёрзал и наконец разлепил веки.
— Чего надо? — взирал он на Сергея Петровича мутным, бессмысленным взглядом.
— Разговор есть, — веско сообщил Гайдамак.
Шаламов откинулся на спину, но глаза не закрыл. Продолжал смотреть на гостя с выражением бесконечной тоски.
— А этот разговор не подождёт? Я спать хочу.
— Не подождёт! — повысил голос Сергей Петрович, теряя терпение. — И встань, когда с тобой разговаривают.
Шаламов тяжко вздохнул и поднялся с тахты, кряхтя и морщась от каждого движения.
«Неужто и в самом деле подрался?», — промелькнула мимолётная мысль.
Шаламов оглядел себя и как будто даже удивился.
— Садитесь, — кивнул он в кресло. — Сейчас я…
И тяжело поплёлся в ванную. Оттуда зашумела вода. Гайдамак ждал его не меньше десяти минут, весь испсиховался, пока Шаламов наконец не вернулся в комнату, чистый, мокрый и голый. С одним лишь полотенцем, еле державшемся на бёдрах.
— Что за б*ский вид! — задохнулся от возмущения Сергей Петрович.
Шаламов вздёрнул удивлённо бровь и хмыкнул:
— Смутились, что ли? Да лааадно, вы ж не старая дева и не юная девственница.
Сергей Петрович хотел поначалу высказаться о нравах, но затем решил не отвлекаться от главной цели визита.
— Я сейчас задам тебе вопрос, — произнёс он с явными нотками угрозы, хотя сам себя призывал оставаться хладнокровным. — И ты мне честно на него ответишь. А если надумаешь солгать, самолично из тебя всю правду вытряхну.
— Ну? — вяло протянул Шаламов и зевнул.
Душ, очевидно, его ничуть не взбодрил, как и угрозы Гайдамака. Он на него даже не смотрел — пялился на свои ладони, будто узоры какие разглядывал.
— Где ты сегодня провёл ночь? А точнее, с кем?
— Вам это правда интересно? — поднял на него глаза Шаламов.
— Я задал тебе вопрос, отвечай!
— А почему я должен вам отвечать? Что вам от меня надо? — запротестовал вдруг наглец. — Врываетесь тут, орёте, какого-то чёрта, спать не дали… Я вообще-то у себя дома.
«Инстинкт самосохранения у него, что ли, совсем отсутствует? — поразился Гайдамак. — Я ведь могу его в два счёта по стенке размазать».