Ох и скучно в провинции
1
Милицейская машина, куда, предварительно обыскав и надев наручники, втолкнули Кошу, оказалась совсем развалюхой. Несколько раз, имея полное на то право, водитель пытался включить сирену или, на худой конец, мигалку, но, кроме пронзительного скрежета тормозов на мокром асфальте и захлебывающегося рева движка да еще, пожалуй, тяжелых раскатов грома, никакие другие торжественные звуки арестованного не сопровождали. Мигалка на крыше, правда, сперва вспыхнула, озарив голубым судорожным светом грозовой полумрак, но тотчас и погасла.
Зажатый с двух сторон двумя конвоирами в пропитанной насквозь дождевой влагой, противно пахнущей форме, Коша долго ворочался, пытаясь принять положение поудобнее.
— Ну чего ж ты извертелся весь! — наконец, не выдержав этих телодвижений, возмутился милиционер, сидящий справа от бандита.
— Холодно! — сказал Коша.
— Это чего ж тебе холодно?
— Простудился, пока стрелял! — хмыкнул другой милиционер. — Чувствительный очень!
Машину немного занесло на повороте, и грузное тело в форме тяжело навалилось на Кошу.
— Холодно! — повторил тот и нарочито лязгнул зубами. — И запах от вас нехороший. Пахнете, гражданин начальник! А у меня аллергия на запах пота. К тому же вы и мокрый!
— Сейчас ты у меня будешь мокрый.
Насколько хватило пространства, милиционер развернулся и сильно ударил разговорчивого бандита локтем в зубы. По скуле Коши побежала струйка крови. Заметив эту струйку в зеркальце, водитель машины даже фыркнул от удовольствия.
— Ну как, понравилось? — спросил милиционер, поправляя свой немного задравшийся рукав.
— Ничего, — сказал Коша и выплюнул кровь. — Спасибо. Очень приятно. Больше не пахнет.
Ливень все усиливался, и машина пробивала дождевые струи почти в темноте. Водитель включил фары, но конусы дрожащего света застревали в стеклянном барьере дождя. За ветровым стеклом появились здания города.
— Куда едем-то?
Пощупав языком зуб, Коша понял, что зуб цел, и это обрадовало его. Никто не соизволил ответить на его вопрос. Милиционер справа тихо посапывал — голова запрокинута назад, спит, а милиционер слева только пробубнил что-то неразборчивое.
— Менты, я не понимаю! — резко приподнимаясь между ними, закричал Коша. — Куда? Куда? Я же нервный… От меня нельзя ничего скрывать! Я могу нагадить под себя, я могу покусать! — Он, как мог громко, щелкнул зубами. — Мой укус ядовит!
Опустившись на сиденье, Коша не без удовольствия отметил, что лицо сидящего слева от него милиционера надулось и покраснело, тот с трудом сдерживал ярость.
— Заткнись! — с трудом ворочая языком, сказал милиционер. — Иначе я тебя выведу сейчас из машины и пристрелю!
— Что, правда? — тихим, печальным голосом спросил Коша. — Честное слово, вот так возьмешь и пристрелишь? А потом скажешь, что это случилось, потому что я хотел убежать.
— Именно! — Милиционер потер пятерней свое вздувшееся лицо. — Пристрелю при попытке к бегству. Пусть с меня потом даже звездочку снимут.
— Не снимут! — вмешался с переднего сиденья водитель. — Если только пайка лишат, а так вряд ли еще чего. Кому он нужен? Ему кроме вышки все равно ничего больше теперь не светит. Сколько народу положил. Пайка, оно конечно, жаль, но если решишься, я остановлю.
— Пайка жалко, это точно!.. — скучным голосом сказал Коша, он зевнул и подмигнул своему взбешенному стражу. — Скука-то какая у вас в провинции. Смертная! Я бы на вашем месте сам бы застрелился. Нет, честное слово, зачем жить, когда за какую-то ерунду могут звездочку от погона оторвать и паек отнимают?!
2
Когда они вышли из машины, мордастый милиционер все-таки не выдержал и тут же, во дворе отделения, несколько раз изо всей силы ударил Кошу кулаком в живот. Не удержавшись на ногах, тот упал и больно ударился спиной о припаркованный тут же, зачехленный в брезент мотоцикл. Зубы Коши скрипнули, руки, скованные стальными браслетами, дернулись, кулаки сжались, но он моментально овладел собой.
— Спасибо, господин начальник!
— Тебе понравилось? — Милиционер перевел дыхание и вытер ладонью мокрое то ли от дождя, то ли от пота свое лицо. — Я знал, что тебе понравится. Ты парнишка со вкусом. Как ты сказал? Господин начальник? Правильно сказал!
Так же, придерживая под руки, его проводили внутрь ярко освещенного двухэтажного желтого здания и усадили на деревянной ребристой скамье в конце коридора. При ударе о мотоцикл (он наскочил спиной прямо на укрытый брезентовым чехлом руль) в позвоночнике что-то подозрительно хрустнуло, и теперь боль неожиданно усилилась.
Здесь было полно народу, потрескивал за стеклом дежурного селектор, гудела рация, из маленького динамика прямо над головой Коши мокрыми толчками вырывался чей-то усиленный аппаратурой кашель. Вероятно, забыли выключить микрофон, и бронхит дежурного служил весомым дополнением к шороху подошв, звонкому женскому мату, шелесту больших серых листов бесчисленных протоколов и такому же мокрому отдаленному, уходящему шуму грозы.
— Кто там у нас еще? — спросил дежурный. За стеклом было видно его бледное, усталое лицо, маленькие усики топорщились. Он снял фуражку и подправил коричневой расческой волосы. — Следующий кто?
Два милиционера, придерживая за локти пьяного мужика, — пьяный был почти без сознания, и на его разбитом лице гуляла почти детская, невинная улыбка — поставили его перед стеклом дежурного по отделению.
— Чего натворил-то? — спросил тот, надевая свою фуражку.
— Я Вася! — сказал пьяный и попытался сесть на пол.
— Имя! — сказал дежурный, и по тому, как наклонилась кокарда, Коша догадался: он вынул лист протокола и приготовился писать.
— Не имеешь права! Ты меня должен уважать!.. Я войну прошел! — вдруг взревел пьяный, и его огромный кулак мягко ударил в стекло. — А ты меня… А ты меня за руки хватаешь.
Алкоголику на вид было никак не более сорока, и максимум, где он мог повоевать, так это в Афганистане, но уже через минуту выяснилось, что войну прошел не он сам, а его зарезанный в пьяной драке собутыльник-ветеран, с которым на пару они распили бутылку водки и два флакончика краденого французского лосьона на своем рабочем месте, в подвале бойлерной. Он совершенно не помнил, как ударил лопатой старичка. Он, плохо понимая происходящее, все пытался продолжить военную тему, которая несколько часов назад была прервана его собственной рукой, схватившей совковую лопату и раскроившей ветерану-собутыльнику череп.
— Потом! — сказал дежурный. Он получил из рук милиционера, доставившего убийцу, мятые, мокрые документы. — Потом. Пусть оклемается. В отдельную его пока.
— В отдельной места нет.
— А и хрен! — Кокарда опустилась еще ниже, дежурный что-то быстро записывал. — Давай в аквариум.
Глянув вдоль коридорчика, Коша сосчитал двери камер. Их было всего четыре. Слишком мало для центрального городского управления. Двери были, вероятно, совсем недавно обиты металлическим листом. Один из милиционеров придерживал лжеветерана, а другой, отомкнув ближайшую к дежурному дверь, распахнул ее.
— Пустите меня! — заорал пьяный, когда его втолкнули внутрь. — Рана ноет! Жжет рана!
И как бы в ответ на его стон к решетке соседней камеры изнутри прилепилось женское темное лицо. Губы женщины, разделенные вертикально металлическим круглым прутом, раскрылись.
— Миллион, миллион, миллион алых роз! — выдала она хрипло и громко. — Миллион-a, миллион-а…
— Заткнись, Зуева! — сказал в микрофон дежурный. — А то до утра у меня полы драить будешь!
— Миллион-a, миллион-а!..
— Пращук, — рявкнул дежурный. — Пращук, мать твою хором!
В конце коридора появилась массивная фигура того самого милиционера, что сидел в машине слева от Коши. Милиционер еще не просох. Его сапоги оставляли на полу темноватые следы. В одной руке он держал большой ломоть черного хлеба с колбасой, в другой — наполовину початую бутылку минеральной воды «Саяны».
— Чего?
— Прошу тебя, Пращук, уйми ее. Не могу я больше ее пение слушать!
— А чего я? Видишь, я пищу принимаю!
— Пращук! — неожиданно прервав свою песню, сказала Зуева, и ее темные губы чмокнули громко. — Пупсик мой целлулоидный, подойди! — Сквозь решетку просовывались такие же темные, как и губы, дрожащие пальцы. — Я тебя хочу… Подойди, я тебя хочу за погон потрогать. — Она стукнула ногой внутри камеры, так что обитая металлом дверь завибрировала. — Не подойдешь, всю ночь песни орать буду. Что хочешь со мной делай, все равно буду орать, если не подойдешь.
— Поди, поди, Пращук! — взмолился дежурный, и микрофон усилил его голос. — Поди к ней!
Отдаленно громыхнуло за окном. Коша подвинулся на скамейке, в спине его неприятно кольнуло. Милиционер приблизился к камере и подставил свой левый погон. Напряженный темный палец Зуевой пролез между прутьями решетки, и грязный ноготь, с трудом дотянувшись, чиркнул по широкой золотой полоске. Женщина вздохнула, всхлипнула так сладко, будто ее только что как следует удовлетворили, и темное лицо исчезло из окошечка. В отделении стало тихо.
По звуку мотора Коша понял: подъехала еще одна машина. Хлопнули дверцы. Он подумал, что прошло уже, наверное, полчаса, как его сюда привезли, а еще даже не обшмонали, халтурщики.
Рядом с ним на скамье сидела очень красивая светловолосая женщина. Длинные ноги скрещены, над заплеванным полом раскачивается блестящая, острая лодочка туфли, торчит отточенно каблучок. Сухое черное платье и такой же сухой зонтик, лежащий на ее коленях, говорили о том, что эту женщину привели сюда еще до грозы, значит, много часов назад. Серебряная цепочка в вырезе платья, такая тонкая, что казалось, одним резким нажатием можно перерезать шею. Цепочка ясно говорила о том, что эту длинноногую тоже пока не обыскивали.
— Добрый вечер! — преодолевая боль в позвоночнике и стараясь улыбнуться, сказал громким шепотом Коша.
Женщина вздрогнула, повернулась, и на него посмотрели очень холодные, очень трезвые синие глаза:
— Не добрый!
Она раскрутила зонтик в руках и вздохнула, хотела что-то еще добавить, но только прикусила губу.
— Я понял, — сказал Коша. — Недобрый. Как вас зовут?
— Марина!
— А я Коша! Будем дружить?
Она взглянула на него, на этот раз в синих глазах появилось брезгливое желание оттолкнуть, такое выражение лица бывает у учителя математики, вынимающего собственной рукой из ученического портфеля живую лягушку.
— Нет! Не будем!
Дождь опять зарядил, на этот раз мелкий и, вероятно, очень холодный. Наружное стекло заволокло мутью. За мутью сверкал во дворе отделения небольшой прожектор. С Кошиного места были видны распахнутые ворота и дома за воротами по другую сторону улицы. Почему-то ему стало очень тоскливо от того, что в квартирах горит свет.
«Провинция, — подумал он, опять подвинувшись на скамейке. — Скука!»
3
Большие электрические часы на стене показывали без пяти восемь. Мотор за окном заглушили. Коша скорее почувствовал, чем догадался, что эта машина приехала по его душу. Он подумал, что теперь, наверное, заберут его отсюда подальше от симпатичной неприступной соседки. Вот так, не снимая протокола, не обыскивая — он даже покрутил кистями рук внутри браслетов, — не снимая отпечатков пальцев. Вообще странно, что сюда привезли, не по рангу, ладно бы в линейную на ЖД, так нет же, идиоты, из горотдела машину зачем-то пригнали, бардак! Сейчас посадят в воронок и — в приличное место. А там двойные тяжелые ворота, охранники на вышках и ток через колючку пропущен. Там уже никаких шансов. Оттуда легко не смоешься. Он разглядывал вошедшего в дежурку лейтенанта, лейтенант как раз подавал в окошечко какие-то бумаги.
— Так зачем его к нам-то привезли? — позабыв выключить микрофон, спросил удивленно дежурный. — Что мы с ним, таким хорошим, делать будем?
— Транспорт за ним пришлют только завтра, — сказал лейтенант. — Больше его пока некуда. Пусть у вас побудет. Веселый парень. Народу угрохал, как в американском кино, кучу. Вы тут с ним повнимательнее.
— Он с поезда, что ли?
— С поезда, с поезда! — дожевывая свою колбасу, сказал из другого конца коридора Пращук. — Меткий стрелок!
— Их двое осталось, — объяснил лейтенант, — один ушел. Сейчас его ищут. А этого, — он глянул на Кошу, — завтра в Москву повезем разбираться. Дело серьезное.
— Наркотики?
— Вроде. Что-то они там в поезде не поделили. Целый вагон перекалечили.
Женщина, сидящая рядом на скамейке с Кошей, повернула голову и опять заглянула ему в глаза. На этот раз взгляд ее не был холодным. В синих глазах появилось любопытство. Она чуть подвинулась и, осторожно взяв Кошину руку, пожала ее в своей твердой теплой ладони.
— Ну что, будем дружить? — очень тихо спросил Коша.
— Будем! — так же тихо отозвалась она.
— Тогда смотри сюда.
С трудом подняв закованные руки, Коша отогнул у себя на груди куртку так, чтобы женщина могла увидеть приколотый на подкладку блестящий значок.
— Поняла?
Женщина кивнула.
— Позвонить можешь, если попрошу?
— На меня ничего нет… — быстро зашептала она. — Меня сейчас отпустят. Кому нужно позвонить?
— Я не помню номера. Найдешь по телефонному справочнику. Фирма называется «Спектр». Позвони в центральный офис и скажи, что Кошу взяли. Скажи, что завтра, наверное, в Москву повезут.
— Ладно! — Женская рука еще раз сдавила руку бандита, отдернулась и опустилась на ручку зонтика. — Не беспокойся, я все сделаю!
Ее отпустили через полчаса. Сидя в комнате штатного дознавателя и глядя ему прямо в глаза, Коша сквозь стену пытался уловить, что происходит в коридоре. Он желал понять, за что эту синеглазую женщину продержали здесь, наверное, часов десять, не меньше. Но дежурный все-таки отключил свой микрофон, и уловить ничего не удалось.
Прежде чем отвести бандита в комнату штатного дознавателя и снять первые показания, его наконец обыскали.
— Ну, иди сюда, веселый, посмотрим, что у тебя в карманах, — сказал все тот же милиционер по фамилии Пращук. Он уже просох и насытился. Толстым, жирным пальцем он поманил Кошу. — Иди-иди сюда, дорогуша, я тебя немножко полапаю!
Почему-то с него не сняли куртку, большие горячие ладони только прошли по бокам. Вытащили из ботинок шнурки, присовокупив их к предметам, вынутым из карманов.
— Документов нет. Золота нет. Часы на цепочке, вроде серебро. Коробок спичек, внутри три спички, — бубнил дежурный, принимающий вещи. Он раскладывал содержимое Кошиных карманов поверх протокола и заносил в список. — Брошка с изображением цветка, изготовленным из металла белого цвета.
— У бабы, наверное, украл! — наклоняясь к стеклу и разглядывая брошку в руках дежурного, сказал Пращук. — Дорогая какая вещица. Убил небось бабу и с тела снял.
— Михайлов, Валентин Афиногенович! — крикнул дежурный, поворачивая в пальцах маленькую серебряную лилию на булавке. — Иди сюда, погляди, можешь оценить?
В комнате дознавателя у Коши наконец сняли отпечатки пальцев. Старичок-следователь в сером мятом костюме закрыл на окне шторы, после чего долго раскладывал на столе свои письменные принадлежности, бумаги с какими-то уже заполненными протоколами, чистые листы. Он даже зачем-то достал и поставил на край стола скоросшиватель и только после этого вынул из внутреннего кармана пиджака черную чернильную авторучку.
— Имя-отчество ваше? — сказал он, посмотрел тускло сквозь Кошу и снял с авторучки колпачок.
— Константин Ашотович!
— Фамилия?
— Зуднев.
— Место жительства?
— В столице!
— Поконкретнее, пожалуйста. На какой улице какой столицы проживаете, номер квартиры. Один проживаете, Зуднев, или с кем-то совместно?
— По-моему, ни к чему, господин начальник, вам проникать в такие интимные подробности, как, например, номер моей квартиры.
— Следствие обязано проникать, гражданин Зуднев, — сказал старичок. — Но, если вы не желаете точно отвечать на мои вопросы, мы могли бы записать такую, скажем, формулировку: «Отвечать на вопросы отказался». Давайте запишем? — он с надеждой глянул на Кошу. — И вы спать в камеру пойдете, устали, наверное, и я — домой. Все равно вас завтра заберут. Все равно мы с вами больше, Константин Ашотович, никогда не увидимся.
«Никакая это не забота о подследственном, — с грустью подумал Коша. — Мент ленивый, от работы отлынивает. Сейчас ты у меня поработаешь».
— Согласен! — сказал он. — Но я хочу сделать заявление.
Лицо следователя при слове «заявление» неприятно вздрогнуло. Тонкие вялые губы распались так, что стала видна никотиновая желтизна на зубах.
— Вы имеете такую возможность.
— Пожалуйста, — сказал Коша. — Запишите: во время обыска у меня была изъята небольшая брошка с изображением серебряной лилии. Я хочу ответственно заявить, что все дела, связанные с этой брошкой, находятся в ведении контрразведки.
— И что? — устало удивился следователь.
— Вы обязаны связаться с Москвой, Валентин Афиногенович, и сообщить. Это не наркотики. — Он, как мог, изобразил в своем голосе твердость. — Это политическое, очень серьезное дело.
Зная по опыту, что чем больше разных ведомств занимаются одновременно твоим делом, тем легче запутать следствие и даже бежать, Коша сделал свой ход. Почему-то он подумал, что будут бить. Никто лишней работы не любит, а тем более ее не любят в милиции. Теперь, после его заявления, им придется звонить, связываться с Москвой. Им придется произносить это новое для слуха и такое неприятное слово — ФСК. Может быть, этому ленивому следователю с желтыми зубами придется полночи просидеть у телефона, ожидая, пока в столице наконец поднимут нужное дело и прикажут не спускать глаз и не снимать показаний с арестованного.
Но бить не стали. Валентин Афиногенович вывел Кошу из комнаты дознавателя и запер дверь на ключ.
— Серьезное дело тут! — сказал он, обращаясь к дежурному.
В отделении было совсем тихо. На скамеечке для задержанных спал сидя еще незнакомый Коше милиционер. Пращук стоял возле окошечка женского аквариума и тихим-тихим шепотом разговаривал с тусклой пропитой женщиной. Иногда он причмокивал губами, и было слышно, как с той стороны двери по железному листу скребет в ответ женский пальчик.
— Нужно связаться с Москвой.
— Свяжемся, куда мы денемся, если нужно! — Дежурный защелкал клавишами на своей панели.
Сквозь стекло было видно, как замигали лампочки. Щелчки переключателей немного походили на щелчки капель о жесть подоконника.
— Его бы пока в отдельную поместить! — сказал следователь.
— Куда в отдельную? — проснувшись на своей скамейке, сказал милиционер, он сладко потягивался. — В одной, Валентин Афиногенович, у нас ремонт, только что стены покрасили, ты хочешь, чтобы этот гад там увековечился в полный рост? А вторая занята, в ней этот, убийца трех женщин.
— А он-то чем отличился, чтобы один сидеть? — не отрываясь от своего пульта, подал голос дежурный. — К нему давай и подсадим!
— Не, не получится. Хитрый мужик. Убил жену, — милиционер на скамейке загнул темный от никотина палец, — тещу и сестру тещи. А когда мы вчера к нему того мокрушника для пары подсадили, и его чуть не грохнул.
— Может, надо к нему поздоровее кого? — предположил следователь. — Чтобы не справился.
— Не, тот здоровый громила был, ну, тот псих с вокзала. Мордюков его брал. Тоже фрукт: удушил кассиршу в помещении кассы, открыл окошечко и стал билетами торговать. Его утром в дурдом увезли.
— Того в дурдом, этого в ФСК. — Дежурный сквозь стекло окинул Кошу оценивающим взглядом, после чего снял фуражку и опять причесался. — Нет, нельзя его к убийце тещи, хиловат, пожалуй.
В общей камере-отстойнике, куда через некоторое время втолкнули Кошу, сильно пахло мочой. На нарах лежали, слепившись как любовники, двое, и на полу еще четверо. В камере все спали.
Переступая через тела спящих, Коша подошел к окну. Окошечко было маленькое, зарешеченное и располагалось очень высоко. Коша встал на цыпочки. В позвоночнике кольнуло опять. За прутьями решетки торчал острый осколок стекла. Влажно подуло в лицо.
Провинция засыпала. В рамке распахнутых ворот гасли окна домов.
Непроизвольно Коша зевнул и, вдруг почувствовав сильную усталость, тихо опустился на пол. Он заснул через минуту, сидя и чему-то улыбаясь во сне.
4
В кассовом зале маленького провинциального вокзальчика было пусто и гулко от эха собственных шагов. Лиду насмешили большие яркие витражи, украшающие стены. Двухметровые картины, созданные, вероятно, еще в эпоху бурного коммунистического роста, отражали великие этапы этого роста. Задирая голову, девушка надолго застыла перед гигантским желтым гербом, сооруженным из пшеничных колосьев. Наблюдая ее со стороны, Алексей, конечно, догадался, что думает она о чем-то другом, что мыслью Лида находится вовсе не здесь.
Ее короткая стрижка, удивившая Алексея в первую минуту встречи, теперь показалась даже симпатичной. Жестокая девочка с толстой косою, туго ударяющей по спине при каждом шаге, исчезла. Исчезла навсегда та Лида, которую он знал и до сих пор боялся. Эту, стриженую, бояться не было причин, она показалась почти чужой.
Все четыре окошечка касс были закрыты. Из небольшого объявления, прилепленного изнутри к стеклу, следовало, что раньше чем через сорок минут ни одно из них не откроется. Алексей хотел сначала проводить Лиду, посадить ее в поезд, а уж потом только идти на завод и браться за работу. В ожидании он устроился на банкетке, вытащил маленький терминологический словарик и, как делал это всегда в подобных случаях, углубился в зазубривание трудных длинных слов.
— Английский учишь? — спросила Лида, закончив обзор витражей и опускаясь рядом на скамейку.
— Немецкий!
— Почему не английский? От английского, по-моему, пользы больше.
— Потому что английский я знаю хорошо.
— Покажи!
Она взяла книжечку из его руки и, перевернув, глянула на переплет.
— «Малый терминологический словарь компьютерной технологии», — прочла она. — Ничего себе у тебя словарик!
Алексей отнял свою книжечку.
— Немецкий я в общем-то тоже неплохо знаю. Здесь чисто профессиональная лексика.
— Алешка, Алешка, — она ласково посмотрела на него. — Ты же был физиком всегда, как я помню? Теперь, значит, на лингвистику переключился?
— Скорее уж на кибернетику.
Лида посмотрела удивленно, и Алексей смутился.
— Ты слышала когда-нибудь про хеккеров?
— Ну! Предположим, слышала… это такие компьютерные хулиганы в Америке… Электронные вирусы и все такое!..
— Не только в Америке. В основном хеккеры, кстати, занимаются системами коммуникаций, а вовсе не вирусобандитизмом.
— Но почему кибернетика? Ты же всегда считал, что нет ничего важнее физики… — В голосе ее появились нотки иронии. — Физики — самые нужные люди, — она цитировала по памяти когда-то в запальчивости брошенные Алексеем глупые фразы. — В любой стране приличный физик всегда найдет себе работу по высшему классу!
— Это было! — совершенно серьезно отозвался Алексей. — Скажем, еще вчера! Сегодня деньги уже почти ничего не значат, так же как и все эти ядерные боеголовки. Что можно сделать при помощи боеголовки? Уничтожить мир можно. Но управлять миром при помощи физики нельзя. Управляет тот, кто имеет информацию. Только информация сегодня чего-то стоит…
Лида отвернулась. Ей не понравилось ни то, что говорил Алексей, ни его неожиданно возникший запал. Она просто не хотела думать обо всем этом. Прокручивая происшедшее в поезде, она против желания все возвращалась и возвращалась к нескольким неприятным вопросам: какое отношение ко всему происшедшему имеет Алексей, почему он искал этого Петра Петровича, почему, в конце концов, ни Петра Петровича, ни Алексея бандиты не тронули? Впрочем, кажется, ее соседа по купе все-таки увезли на «скорой» с перебинтованной головой. Куда делся пакет с деньгами и героином? И что это была за странная серебряная брошка, столь напугавшая Мирного?
Кассу открыли на пятнадцать минут позже назначенного времени.
— До Москвы один плацкарт! — сказала Лида, склоняясь к окошечку.
— Билеты только на утро!
— А на сейчас, если посмотреть? Можно в общем вагоне или в мягком.
— Никаких нету.
— Ну пожалуйста, посмотрите получше, может быть…
— Вы что, не понимаете русского языка, девушка?! Люди с юга едут, толпой. Все забито. У меня брони нет. Понимаете вы? Всю бронь выкупили уже. Ну так вам на утро нужен билет?
— Один! — сказала Лида.
За своей спиной Лида услышала, как скрипнули двери вокзала и быстрые каблучки защелкали в сторону кассы. Загудел кассовый аппарат.
— На восемь двадцать в общий вагон берете? — спросила кассирша.
Лида покивала.
— Двенадцать тысяч!
— Есть билеты до Москвы? — спросил рядом женский голос.
Лида обернулась и увидела знакомое лицо. Эта девушка, раздетая и изнасилованная бандитами, была вынуждена взять вещи Лиды. При выходе из поезда обе испытали неловкость, обмениваясь одеждой. Лида напряглась и припомнила имя — Маргарита. Укуренный татарин изнасиловал эту девушку прямо в коридоре.
После происшедшего в поезде лицо Маргариты переменилось в лучшую сторону. Синяки были тщательно замазаны гримом и припудрены. Оставаясь таким же кукольным, лицо это немного осунулось, и теперь во всем облике несчастной Маргариты прочитывалась какая-то нездоровая решительность.
— Не стойте! — сказала кассирша. — Больше билетов не будет. Этот последний. Приходите после двенадцати, будем торговать на следующие сутки.
Быстрыми движениями Лида ощупала сумочку, чуть не выронила пудреницу, уколола палец шпилькой, но кошелька в сумочке не оказалось. Она вытряхнула и пересчитала мелочь. Получилось всего восемь тысяч.
— Не хватает!
— Ну, если вам не хватает, тогда я возьму, — сказала Маргарита. — Разрешите. — Она неприятным движением локтя подвинула Лиду и припала к окошечку кассы. — Девушка, дайте мне этот билетик.
5
На улице за вокзальными узкими и высокими окнами лил дождь. Встав у окошка и глядя на улицу, Лида пыталась погасить в себе раздражение, и это никак не получалось.
«Ну, приду я сюда в двенадцать, ну, поеду позже. Никто меня дома не ждет все равно, — убеждала она себя. — Ничего страшного не произошло. Шальные деньги легко уходят. Нужно только где-то достать еще тысяч пять, а то и после двенадцати на билет не хватит. Нужно у кого-нибудь стрельнуть. У Лешки, наверное, нет ничего, он вообще зайцем путешествует. Попросить у этой? Если она мой законный билет прихватила, почему бы ей не одолжить мне пять тысяч? Противно, конечно, унижаться. Но ведь не откажет, наверное».
Все так же погруженный в свой словарик профессиональных терминов, Алексей сидел почти неподвижно, он только иногда поправлял сползающие на глаза длинные волосы, при этом немножко морщился и кусал губу.
Маргарита устроилась напротив, будто другого места в зале не было, и, закинув ногу на ногу, подправляла помадой губки. Она смотрелась в маленькое зеркальце и близоруко щурилась на свое отражение.
— У меня к вам просьба!
Лида подошла к Маргарите и тоже присела.
— Слушаю!
— Кошелек в вагоне вытащили, теперь не хватает денег на обратный билет. Вы не могли бы мне…
— Могла бы! — Маргарита защелкнула свою пудреницу, убрала ее и достала пачку денег. — Сколько вам нужно?
— Тысяч пять. Я верну.
— Нечем записать телефон! — сказала Маргарита, вручив Лиде пятитысячную купюру и доставая блокнотик. — Бумага есть, ручка нужна. Молодой человек, у вас не найдется авторучки?
— Вы скажите, я запомню! — не отрываясь от словарика, сказал Алексей. — У меня абсолютная память!
В помещении вокзала постепенно собирались люди. В основном это были пассажиры из атакованного бандитами вагона. Застучали в опять закрывшееся окошечко кассы, зазвучали неприятные разговоры. Прислушавшись, Алексей уловил даже какие-то героические интонации.
— Он говорит, раздевайтесь! А я смотрю ему в глаза, вижу, глаза-то трусят, понимаешь? Трусят!.. Думаю, пальнет или не пальнет? Как в бане, говорит, нечего стесняться… Я разделся, конечно. Когда на тебя дырочка ствола смотрит, кто хочешь разденется!.. Но трусы не снял. Он говорит, снимай трусы, а я нет, не снял! Другие все сняли трусы, а я нет. Я ему говорю, зачем? Неужели вы думаете, что в трусах можно что-то спрятать серьезное? Может быть, женщине это и удалось бы, но я ведь мужчина… Смотрю на него, прямо в глаза, не снимаю, только пальцы за резинку заложил, и вдруг чувствую — зашевелилось… Бывает, неделю без причины не зашевелится, а тут…
— Да знаю я, что у тебя там, в трусах, — отозвался женский голос. — Ничего у тебя там нету! В следующий раз как хочешь, но поедем в одном вагоне. Я не знаю, какие уголовники у вас там ходили, но пойми меня, Миша, когда у мужа все белье оказывается вывернутым наизнанку, что можно думать?
— Дура, такая стрельба была, а ты не веришь!
«Так я ее никогда в поезд не посажу. — Алексей захлопнул свой словарик. — Глупо ждать».
Он поднялся со своей банкетки и убрал словарь. В здании вокзала становилось душно. Около мозаик собралась маленькая толпа.
— Пошли отсюда, девочки, — сказал он, обращаясь сразу и к Маргарите, и к Лиде. — Пошли, поедим чего-нибудь. Противно здесь стало, как в музее этнографии народов СССР.
— Точно, пошли отсюда! — согласилась Лида. — Ее возьмем?
— Почему нет? Я угощаю!
Большой ресторан находился всего в квартале от вокзала, но все трое успели порядочно намокнуть, пока добежали до него.
Светилась за пологом дождя огромная аляповатая неонка: «РЕСТОРАН «КОЛУМБ», и из распахивающихся дверей ресторана долетали обрывки музыки и соблазнительные запахи.
— Погоди! — сказала Лида и придержала Алексея за рукав. — Чем платить-то будем? Кто-то обещал угостить?
Маргарита спрятала ехидную улыбку за поднятым воротничком.
— Обещал, конечно! — сказал Алексей. — Пошли! Закажем музыку. Ты какую музыку любишь, Лида? — Он вытянул свой рукав из ее пальцев и, порывшись в кармане, достал деньги, большую пачку, перехваченную бумажной ленточкой банковской упаковки. — Я думаю, мы имеем право немножко повеселиться.
Поднятые на его узкой ладони доллары засверкали под дождем, на упаковке отразилась красная неоновая реклама.
— Они тебя не обыскали? — поморщившись, спросила Лида.
— А тебя?
— По-моему, этот диалог между нами уже был. Нет, серьезно, Леш? Откуда у тебя такие бабки? Ты все-таки нашел пакет?
— Ну предположим!..
— А где героин?
— Героин я отдал проводнику, и он его в сортир на глазах у бандитов высыпал. Ну так мы идем питаться под эту крышу или будем мокнуть, как кретины?
Пачка долларов, вдруг появившаяся в худенькой руке этого мальчишки, немного напугала Маргариту. На секунду она даже усомнилась, стоит ли принимать приглашение этих в общем-то симпатичных ребят. Она зажмурилась, сосредоточилась, желая теперь же повернуться и уйти. Чтобы повернуться и уйти, оказывается, нужно было сделать над собой огромное усилие. Сделать такое усилие Маргарита, как выяснилось, была не способна.
— Действительно, вы извините, конечно, что я интересуюсь, я понимаю, что это деньги случайные, их не жаль. Но хотелось бы узнать, сколько здесь? — спросила она. — Тут ведь, наверное, тысяч пятнадцать в американских долларах? Да и неосторожно вот так показывать крупную сумму малознакомым людям. Скажите правду, Алексей, иначе я с вами дальше не пойду.
— Шестьдесят тысяч! — Он тряхнул головой, и мокрые длинные волосы дернулись по его худеньким плечам. — Но поверьте, это вовсе не большие деньги. Поверьте мне, я зарабатываю такую сумму вполне законным трудом за пару недель.
— И что же это за труд? — язвительно спросила Лида.
Алексей повернулся к ней, он говорил совершенно искренне.
— Продаю идеи. Новые идеи… — Он будто оправдывался. — За границу. Я вообще-то очень богатый человек. Это правда, я торгую помаленьку интеллектуальной собственностью.
«Что ж ты, гений, на билетик мне денег не одолжил? — подумала в раздражении Лида, но вслух этого все-таки не произнесла. — Сама виновата, попросила бы, дал бы, конечно. Завтра в восемь домой бы уже уехала».
— Чем? Чем вы торгуете? — встряла Маргарита.
— Интеллектуальной собственностью, — повторил Алексей. — Но если вас интересует, что я понимаю под термином «интеллектуальная собственность», то я готов обсуждать это только за столиком!
«Воистину, деньги к деньгам… — поежившись от холода, подумала Лида. — Глупо ему не верить!»
Кулаком с зажатой в нем пачкой зеленых купюр Алексей указал на двери ресторана и спросил:
— Ну, вы как, идете?
Маргарита кивнула.
— А ты идешь? — он повернулся к Лиде.
Лида пожала плечами, потом кивнула утвердительно. Она поняла, что действительно замерзла и очень хочет есть.
6
Единственный в городке ресторан был в этот вечерний час переполнен. Музыканты на небольшой круглой эстрадке были пьяны, и музыка, хоть и очень громкая, звучала фальшиво. Солист, утирая плешивую голову платочком, отдыхал. Он устроился за ближайшим к эстрадке столиком и пил шампанское. Солист был немолод, как, впрочем, и большинство посетителей ресторана. Сильно выделялись только уже знакомые Лиде демобилизованные солдаты из их злополучного вагона.
Заметив девушек, они замахали руками, закричали, пытаясь перекрыть музыку. Они явно желали, чтобы те присели за их столик. Лида только покачала отрицательно головой.
— По-моему, провинция просто больна гигантоманией, — сказал Алексей. Он весело рассмеялся, указывая пальцем на огромный деревянный нос парусника, нависающий прямо над столиком дембелей. — Прямо глаз отдыхает на этих симпатичных извращениях!..
Перестав смеяться, он галантно отодвинул для Лиды стул и жестом пригласил обеих девушек за столик, расположенный подальше от эстрадки и от угрожающе нависшего над залом дизайнерского излишества.
— А что им делать, если у них здесь ничего нет? — возразила Лида. — Я смотрела путеводитель: ни храмика, ни дворца какого-нибудь захудалого. Совсем нечего показать туристам. Наверное, одни «почтовые ящики».
— Вот туристы и не ездят! — невпопад вставила Маргарита.
— «Почтовые ящики» теперь тоже туристический объект, — сказал Алексей. — Особенно интурист их любит.
— Скучно как у вас выходит! — томным голосом сказала Маргарита. — Все любят что положено, хотят что положено… Жить неинтересно даже!
— Ну, почему же, — возразил Алексей. — По-моему, прямо напротив, нет ничего интереснее всеобщей одинаковости. Нас связывают одни и те же социальные условия, психология, рефлексы… Разве не удивительно, например, что столько совершенно разных людей ведут себя в одной и той же ситуации абсолютно идентично…
— Ну, не идентично! — возразила Маргарита. — Это слишком!
— Именно, именно идентично. Простой пример. В поезде все послушно по первому требованию разделись… Социальная игра. Расчет. Я бы мог, например, имея общий расклад социальных групп пассажиров плюс сложившуюся ситуацию, просто при помощи компьютера просчитать: у кого какая будет реакция, кто что скажет… кто как будет поднимать руки. Плюс-минус полторы фразы! Человек управляем, и это куда интереснее любых исторических памятников!
— Значит, мы как марионетки на ниточках… — Маргарита сверкнула глазками в сторону Алексея. — Но и вы тоже марионетка в таком случае. Если вы человек, значит, тоже марионетка?
— Не совсем так, хотя, в сущности, верно. Как раз в поезде я провел небольшой эксперимент. Сознательно нарушил правила социальной игры. Это, конечно, могло плохо кончиться, но, как вы видите, кончилось хорошо. Кроме того, если бы я оставался в рамках предложенной бандитами инсценировки, то сейчас нам было бы просто нечем заплатить за этот ужин.
— Ты действительно теперь зарабатываешь на своих идеях? — неожиданно поперек общего тона спросила Лида.
Алексей кивнул.
— И вы тоже нарушили условия игры? — спросила Маргарита, обращаясь к Лиде. — Поэтому с вами и не случилось… — она запнулась на миг, — таких неприятностей, как со мной?
— Нет, — сказал Алексей. — У нее просто мощное природное чутье.
— Хватит! — Лида посмотрела на Алексея с раздражением. — Честное слово, это неприятно!
— Молчу, молчу…
Музыка стихла. Солист, тяжело поднявшись из-за столика, взошел на эстрадку. Он так нагрузился уже, что было непонятно, как он теперь будет петь.
— Наши друзья… — сказал он и поправил микрофон, так что зал наполнился скрежещущим звуком. — Наши доблестные воины заказали песню для своей знакомой девушки. — Лида поморщилась. Язык у солиста, вопреки ожиданию, не заплетался. — «Миллион алых роз» от Владимира, — он заглянул в записочку, вероятно переданную ему официанткой, — для Маргариты.
— Что будем кушать?
Немолодая официантка в белом кружевном фартучке, туго натянутом на огромный бюст поверх глухого синего платья, и с белой наколочкой на голове застыла перед столиком. Она подняла свой блокнотик и прицелилась в него карандашом.
— Я жду, молодые люди. — Она по-матерински улыбнулась невыносимо яркими губами. — Ну так что мы будем кушать?
Два года назад, когда Лида с Алексеем вот так же в конце лета зашли в ресторан, зашли только погреться немножко (денег в складчину хватило только на чашечку кофе), тоже за стеклами шел дождь. Они сидели за столиком, покрытым, так же как и здесь, белоснежной скатертью, и молчали. В том маленьком частном ресторанчике в Москве тоже была музыка, но музыка там была еле слышная какая-то, нежная, а народу в уютном зале — никого. Или им просто очень хотелось так думать, что никого. Они пили эту единственную чашечку кофе, неохотно принесенную официантом, передавая из рук в руки через стол, и, казалось, проходили долгие часы, хотя на самом деле их выгнали, как только в чашечке открылось дно. Выгнали, правда, вежливо, без скандала, они и не сопротивлялись, а когда опять оказались на улице, дождь уже кончился.
— Зачем же ты в поезд вписывался, если у тебя столько денег? — ковыряя красивой длинной вилкой бифштекс, спрашивала Лида. Она опять, как и тогда, в том ресторанчике, почувствовала что-то малознакомое, но сильное, вдруг соединившее ее с этим мальчиком. — Скажи, Алешка, зачем?
Непроизвольно ноготь Алексея щелкнул по так и не початой бутылке.
— Захотелось вспомнить молодость, — сказал он. — Прокатиться на третьей полке. И еще одна причина была… — Он замолчал вдруг.
Лида тоже молчала. Желая прервать неожиданную неприятную паузу, возникшую за столом, Маргарита сказала неуверенно:
— А я вообще не понимаю, ребята, вы вообще давно знакомы, что ли?
— Да, это так… — выдохнул Алексей, поворачиваясь к Лиде, и, неотрывно глядя ей в глаза, продолжал: — Видите ли, Марго, когда-то, много лет назад, одна очень опытная девушка соблазнилась наивным мальчиком. Мальчик не любил ничего, кроме физики… — Лида нарочно не отводила глаз и старалась не моргнуть. — Но она привела его однажды вечером к себе… Шел дождь. Представляете, Марго, шел дождь… Шел дождь, и они лежали в постели… — Лида сморгнула слезинку, и, резко повернув голову, Алексей заглянул в глаза смущенной Маргариты. — Представляете?
— Я представила, да… И что дальше?
— Ничего дальше. Лишила девственности. Как вы думаете, какие у них после этого могли сложиться отношения? Маргарита, вы вообще верите в любовь?
Ощутив сильное смущение, Маргарита поднялась из-за столика. Сначала она хотела просто встать и уйти, но, заметив приглашающий жест — дембеля, как только она поднялась, сразу замахали руками, — направилась к их столику.
— Извините, ребята, — сказала она. — Они мне песню подарили. Я ненадолго!
— Вспомнить молодость? — Лида поставила локти на стол и погрузила голову в свои ладони. Она смотрела на Алексея и не могла понять, изменился он хоть чуть-чуть или остался все таким же. — А сколько же тебе лет, мальчик?
— Двадцать два!
— А сколько же тебе тогда было, Алешенька, когда у нас с тобой все начиналось?
— Семнадцать.
— Выходит, ты меня толкнул на преступление. Прибавил себе год, выходит, я думала, что влюбилась, а на самом деле развращала малолетнего?
— Выходит, что так!
Микрофон опять загудел. Солист объявил:
— Еще одна песня для Маргариты. «Колумб открыл Америку»! Поаплодируем, господа!
7
Если бы Маргарита как следует рассмотрела столик, к которому направилась, то, наверное, не стала бы подходить. Надо было развернуться и вообще уйти из ресторана. Что стоило подождать утреннего поезда на банкеточке под симпатичными мозаиками в помещении вокзала?
На столике уже стояли два насухо выпитых графина и один только-только початый. Закусок почти никаких не было. Три тарелки с недоеденными бифштексами сдвинуты на свободный угол стола, а между тремя графинами, там, где могла бы быть хрустальная салфетница или перечница, почему-то стоял полный стакан томатного сока.
— Маргарита! — привставая навстречу, сказал молодой солдатик с украинским акцентом, он вовсе не выглядел пьяным. — Прошу вас! — Он, вежливо шаркнув сапогом, подвинул свободный стул. — Разрешите представиться — Святослав.
Она присела, судорожно поддернула свою юбку, и Святослав, как в хорошем заграничном фильме, немедленно овладел ее рукой и поднес эту руку к своим губам.
— А это… — Он уронил ее руку, и, расслабленная, она чуть не угодила в грязную тарелку. Все-таки он был пьян. — Это Владимир! Мой лучший друг. Между прочим, чемпион по боксу.
Третьего сидящего за столом солдата Маргарите так никто и не представил. Третий солдат, похоже, вообще ничего не пил и был трезв. Только фиолетовые круги под глазами указывали на сильное похмелье, которое он зачем-то желал пережить всухую. Зло глянув на женщину, он схватил стакан с томатным соком так, будто Маргарита могла этот стакан у него отнять, и тут же единым залпом осушил наполовину.
— Вам пришлось нелегко, я знаю! — сказал Владимир. На глаза его наворачивались слезы. Он, так же как и Святослав, потянулся за женской рукой. — У нас было оружие. Мы мужчины. — Так и не завладев спрятавшейся под скатерть рукой, он грудью напирал на стол. — Мы можем биться, мы можем постоять за себя и за вас. — Он глянул на своего приятеля и повторил громче: — Мы можем биться? — Святослав послушно покивал. — Вот, мы можем! А вы, слабая женщина… — Он плеснул себе в рюмку водки и сразу выпил. — Вы жертва насилия!
— Прекрати! — сказал Святослав. — Не надо, Вова!
— А что я такого сказал?
— Ты гадишь языком, понял? — Святослав тоже выпил. — Гадишь!
Вокруг губ третьего безымянного дембеля остался красный след томатного сока. Маргарита смотрела на этот след как завороженная и не могла оторваться. Она хотела встать, хотела кинуться к выходу, но, как иногда бывало, не могла даже шевельнуться.
— Хотите соку? — безымянный протянул ей свой грязный полупустой стакан.
Музыка опять смолкла, и крик Маргариты заставил повернуться почти все головы отдыхающих за столиками посетителей.
— Нет! Не хочу!
Вместо того чтобы вскочить, она схватила край скатерти и судорожно потянула на себя. Непонятно как, но ей почти удалось выбросить из головы все случившееся в поезде, но теперь близкое прошлое неожиданно всплыло. Маргарита почти обезумела.
— Простите нас… — сказал Святослав и, сразу обернувшись к своему приятелю, добавил, изменив интонацию: — Что, гад, добился?! Очень откровенно! Сильно! Телок можешь на мясокомбинате глушить!
Рука нетрезвого дембеля потянулась к пустому графину, но не дотянулась, пальцы крепко сцепились на горлышке полной тары, стоящей ближе. Следующим движением Владимир, не поднимаясь со своего места, рубанул графином о край столика. Во все стороны полетели осколки, и в воздухе завоняло разбрызганной водкой. Засияла огромная хрустальная «розочка» в руке дембеля.
Маргарита хотела вскочить, хотела закричать, но слова застряли у нее в горле. Стеклянная «розочка» дернулась рядом с ее лицом и задела щеку. Маргарита потрогала щеку пальцем. Кровь.
— Пистолет его где? — спросили беззвучно губы, перепачканные томатным соком. — Где его именной?
Третий, безымянный, дембель отодвинулся вместе со стулом и сказал, не крикнул, а просто громко скомандовал:
— Смирно! Смирно, рядовой Власенко!
Уловив краем уха за музыкой какой-то нехороший стеклянный звон и ощутив неладное, Алексей посмотрел через зал, но за танцующими парами не смог увидеть распоясавшихся солдат.
— Пойдем отсюда? — сказал он. Он надорвал банковскую упаковку и вытянул одну банкноту. — Пойдем!
— Нет, давай еще посидим, — сказала Лида. — Ты расскажи мне поподробнее, кто же такие эти хеккеры?
— Каста! Если хочешь, движение электронных хиппи. Они начинали еще в пятидесятых. В основном паразитировали на международных телефонных линиях. Высшим пилотажем считалось позвонить из Нью-Йорка в Нью-Йорк через Токио и при этом не заплатить ни цента!
— А сегодня?
— Сегодня при помощи хорошего компьютера можно сделать значительно больше…
— Больше, чем ядерная бомба?
— При желании — да. Больше. Только у настоящего хеккера такого желания возникнуть не может. Ты же знаешь хиппи, они миролюбивы.
8
С удивлением Лида поворачивала голову, разглядывая вдруг совершенно изменившийся зал. Алексей был прав, когда сказал, что пора уходить. Оказалось, что ресторан был накачан спиртным под завязку, и при первой же искре все это спиртное взорвалось. Забурлили невнятные громкие голоса, посыпались удары кулаков. Не принимали участия в драке только человек пять азербайджанцев. Как только раздались крики и на пол полетели осколки, азербайджанцы поднялись из-за двух своих столиков, расплатились и быстро покинули ресторан. Проследив за ними глазами, Алексей увидел сквозь витрину, как они сели в две иномарки и уехали.
«Серьезные ребята, — отметил он про себя. — Не принимают участия в случайных разборках. Интересно, для каких разборок они появились здесь, в провинции?»
— Смирно! — кричал безымянный дембель и бил ладонью по столу. — Смирно!
— Не трогайте девушку! — громыхнул раскатистый бас из-за соседнего столика.
И тут же другой мужской голос возразил:
— А чего это ты, Игнатий, в чужую жизнь лезешь? Его баба, пусть, если хочет, трогает. Когда зарежет, милиция разберется, за что он ее пырнул.
— Я лезу?! А ты не лезешь?! — Обладатель баса был уже на взводе. — Софью Марковну кто в школьном спортзале трахал, я, что ли?
— Это когда?
— В прошлое воскресенье после урока каратэ. Забыл?
Дальнейшее потонуло в реве музыки. Администрация «Колумба» почему-то посчитала правильным просто заглушить разрастающийся скандал, увеличив количество децибелов. Но музыка только сильнее взбудоражила гостей. Люди поднимались из-за столов, хватали друг друга за грудки, били по морде. Пьяные провинциалы дрались с увлечением, азартно.
Драка, стихийно возникшая в ресторане «Колумб», по своей бессмысленности и суете могла бы соперничать с плохим американским вестерном. Уже через три минуты после того, как рука дембеля ударила о край стола графином, вдруг выяснилось, что посетители ресторана, только что чинно сидевшие за столиками и обсуждавшие насущные политические или экономические проблемы, вовсе не прочь поломать вокруг себя мебель и помахать руками.
— Театр абсурда какой-то! — сказала зло Лида.
— А по-моему, весьма банально! — Алексей, прикрываясь стулом, медленно отступал к дверям. — Трусость нашего народонаселения хорошо известна, и всегда нужно иметь в виду, что изредка она прорывается бурей! Говорил же тебе, уйдем!
— Ты был прав. Мерзость. Я думаю, у них это часто. Скучно здесь, наверное, очень, не Москва!
Подобные драки и впрямь не были редкостью в городе, и о них быстро забывали. Однако на этот раз в самый разгар драки произошло событие из ряда вон выходящее.
Далеко не все в зале пили водку и шампанское, подаваемые официантами. Дорого слишком. Большинство посетителей «Колумба» приносили спиртное с собой. В ресторане не торговали пищевым спиртом, а загорелся именно спирт.
На внутренний карниз, на узкий, выкрашенный золотой краской бордюр испанского галеона, не замеченная в общей свалке, взобралась немолодая женщина. Она была сильно и неряшливо накрашена. Одетая в черное шелковое платье с мощным декольте и в черные лакированные туфли, она выглядела совершенно безумной. Она сорвала с пальца золотое обручальное кольцо и швырнула его вниз, за кольцом последовал шикарный светлый парик.
Как она взобралась на такую высоту без лестницы и как умудрилась не выронить литровую бутылку пищевого спирта, так и осталось непонятным. Дико хохоча и выкрикивая ругательства, женщина сидела на карнизе. Она свесила ноги и поливала горючей жидкостью из литровой бутылки деревянный нос испанского галеона, нависающий над эстрадой, и саму эстраду. Какое-то время на нее почти не обращали внимания, слишком было шумно, слишком грохотала музыка.
Туфля соскочила с ее ноги и тоже полетела вниз. Туфля стукнулась о доски эстрады и была поднята удивленным клавишником. Клавишник задрал голову, только теперь он увидел женщину, сидящую на карнизе.
Потом первые капли спирта упали на плешивую голову солиста. Не прерывая своей песни и не выпуская из правой руки микрофон, солист другой рукой провел по своей лысине, на вздохе лизнул собственный палец, осекся после следующего куплета и сказал пьяно на весь зал под механический скрежет:
— Спирт капает!
После этих слов женщина с диким хохотом выплеснула из бутылки содержимое.
— Ну, хватит! Что я, лысый, что ли, вам? Нашли мальчика! — сказал также в микрофон солист. Он вытянул из кармана квадратный портсигар с выдавленной на серебряной крышке грудастой русалкой, вытащил длинную женскую сигарету, похлопал себя по карманам, после чего, пошарив по залу пьяными глазами, попросил: — Мужики, огонька не найдется?
— Лови фирменную!
И от ближайшего столика под ноги солиста кто-то швырнул открытую зажигалку «zippo». Эстрадка разом вспыхнула. Нос испанского галеона обдало пламенем, и женский пьяный визг, как и треск ломаемой мебели, перестала заглушать музыка, потому что музыканты мгновенно ретировались со своих рабочих мест.
На улице, залив светом своих фар автомобильную стоянку, затормозила милицейская «канарейка». К дверям уже бежали, придерживая свои фуражки и размахивая дубинками, милиционеры. Лида беспомощно глянула на Алексея.
— Прости меня! — сказала она. — Ты был прав. Нужно было сразу уходить!
Вспыхнувшее пламя мгновенно остудило драку. Тяжело дыша, провинциалы поворачивали мокрые от пота лица и пытались сориентироваться, откуда же дым. Солист горел со спины, он страшно кричал и вертелся, и в этом уже не было ничего смешного.
Пожар погасили. Лиду и Алексея в качестве свидетелей пригласили проследовать в отделение милиции.
Из головы Алексея все не шли осторожные азербайджанцы, а Лиде запомнилась сюрреалистическая картина: грудастая официантка — кружевная пышная наколка съехала на ухо — из огнетушителя поливает нос испанского галеона.
9
Заснул Коша сидя, прислонившись спиной к бетонной стене. Он очнулся от резкой боли в позвоночнике. Камеру наполнял храп. Но проснулся не один Коша. Кто-то стоял на коленях возле двери. Он прижимался лицом к металлу и сладко сопел.
— Что там? — спросил Коша.
— Тихо ты! Их из кабака привезли, сейчас бабу раздевать будут.
— Кого привезли? — Коша встал, руки его были все еще закованы в браслеты.
— Драку из ресторана привезли, из «Колумба», — сказал человек от двери. Он подсматривал за происходящим в отделении через какую-то незаметную щелочку. — Сейчас менты эту бабу раздевать будут. Они мастаки, я тебе скажу, на это дело!
Прислушавшись, Коша уловил за дверью знакомые голоса. Не сразу, но ему удалось припомнить имя девицы. Встав на колени возле двери, Коша плечом отжал мужика и пристроился глазом к щели. Мужик зашипел, но в драку не полез.
— Ладно, — сказал он. — Будем смотреть по очереди. Только уговор, ты мне будешь пересказывать, а я тебе! Смотри, смотри!.. Секс бесплатный!
Электрические часы в дежурке показывали без десяти четыре. За окном сверкала острым серпиком сентябрьская луна, будто вымытая дождевыми струями. Участников и свидетелей драки привезли на двух больших автобусах только к половине пятого, но несколько раньше в отделение вошли те, кого доставили на патрульных машинах. Дежурный, как обычно к этому времени, начинал засыпать. Он никак не желал мириться с тем, что преступность в городе вместе с ним засыпать не хочет, пил растворимый кофе, нервничал и очень злился.
— Имя! — спрашивал он, тупо глядя сквозь стекло на очередного задержанного.
— Лидия!
— Нехорошо, девушка! Зачем же вы спиртом нос декоративного корабля полили! Нехорошо… — Несмотря на большую дозу кофе (скомканные золотистые пакетики валялись уже по всему рабочему столу), полусонный дежурный видел лицо женщины смутно, оно то наплывало, то пропадало. Так же пропадала связность в голове самого дежурного. — Теперь мы вас посадим! Посадим!..
— Да не, то не она полила нос корабля, то другая — возникая сбоку от женщины, сообщил неугомонный Пращук. — То ж свидетель происшедшего. Двое их, свидетелей, только. Обвиняемых я насчитал сорок пять человек, а еще сколько смылись?! А свидетелей двое!
— А где эта поливальщица? — спросил дежурный.
— Главную дамочку мы как раз и не взяли, — совершенно не сонным, сытым голосом объяснил Пращук. — Представляешь себе, от нее муж неделю назад ушел, гомосеком оказался, скрипач его какой-то столичный соблазнил, так она залезла на карниз прямо поверх сцены и стала водкой музыкантов поливать.
— Спиртом, — поправил дежурный и, заглянув в листок протокола, сам себе подтвердил: — «Спиртом поливала музыкантов, — его палец скользил по строке. — В результате чего произошло возгорание одежды певца во время исполнения лирической песни».
— Ну, пусть спиртом, — согласился Пращук, совсем уже оттесняя Лиду. — А певец этот сам виноват, пьянь, прикурил и спичку бросил!
— Зажигалку. В протоколе написано — зажигалку.
— Так тот же протокол я и составлял. Точно, зажигалку бросил и загорелся со спины!
— И куда стерва эта делась? Сбежала? — спросил дежурный, пытаясь найти ответ на свой вопрос в протоколе. Он даже перевернул листок и посмотрел его на просвет. Но в протоколе ответа не было.
— Не, врачи ее задержали. Обгорела сама сильно.
Сквозь щелочку разглядывая скамейку для задержанных, Коша сосредоточился на юнце. Этот длинноволосый тощенький мальчишка хорошо запомнился ему. Коша еще в поезде удивился, что его так и не обшмонали. Мирный не дал. Рядом с мальчишкой сидела девушка, также ехавшая в вагоне, в одном купе с Глобусом. Еще одна знакомая девушка с порезанной щекой стояла, пригибаясь, возле стены. Коша принюхался, сквозь запах мочи и пота отчетливо щекотал ноздри запах крепкого кофе.
— Раздевают? — в самое ухо спросил любитель стриптиза.
— Нет!
— А что они? Бьют?
— Разговаривают! Кофе кушают, сволочи!
Запах кофе неприятно напоминал о нынешнем незавидном положении. Запястья в браслетах горели.
— Не та смена! — сказали огорченно за спиной Коши. — В этой раздевать, наверное, не будут. В этой только морду бить умеют. Я посплю пока лучше… Но если что интересненькое, ты, парень, меня пихни! Пихнешь?
— Пихну! — шепотом пообещал Коша.
— Свидетели потом! — сказал дежурный. — Виновники есть?
— Грузят… Человек сорок, не меньше, два автобуса загрузили. Но пока еще не привезли. Если только вот эта. — Рука милиционера подтолкнула несчастную Маргариту, и та оказалась перед окошечком дежурного. — С нее началось! Семь свидетелей подтверждают.
— Бабы небось одни подтверждают?
— Ясно, бабы. Кто ж еще?
— Имя! — сказал дежурный, и перед глазами его опять помутнело. — Слушай-ка, Пращук, мне на минуточку выйти надо, башка что-то болит. Ты ее пока оформляй потихонечку, я сейчас. — Он вышел из-за своей перегородки и направился, пошатываясь, по коридору. — Сейчас вернусь, умыться надо!
Просунув толстые пальцы под узел галстука, Пращук расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и, чуть покачиваясь, встал перед Маргаритой, ощупывая девушку сперва только глазами.
— Колющие, режущие предметы есть? — спросил он ласковым голосом. — Огнестрельное оружие? Яды?
Маргарита отрицательно покачала головой и зачем-то прикрыла ноющую ранку у себя на щеке.
Склонившись к уху Алексея, Лида шепнула:
— Нужно что-то сделать, иначе ее искалечат!
Алексей почти незаметно для глаза пожал плечами.
— По-моему, ей самой нравится, — сказал он. — Социальная игра по Берну. Красная Шапочка и серый волк.
— Я не виновата! — сказала Маргарита, с трудом сдерживая лезущее из горла рыдание. — Они сами пригласили меня. Песню заказали… «Миллион алых роз» от Владимира. — Все-таки она всхлипнула. — Меня избили! А вы!..
— Стало быть, жертва! — сказал Пращук и, покосившись на скамеечку для задержанных, оценил ситуацию.
По его мнению, ситуация была не то чтобы совсем благоприятная, но на скамеечке точно не было никого, чьим показаниям можно было бы доверять. Один длинноволосый, еще одна стриженая девица, почему-то она совсем не приглянулась Пращуку, показалась неинтересна, и двое пьяных завсегдатаев с побитыми мордами. Еще одного пьяного вводил и никак не мог ввести другой милиционер. Это его устроило.
— Побои снимать будем?
— Зачем?
— Если на вас нет побоев, то вы, может так случиться, и не потерпевшая, — объяснил Пращук.
— А кто я тогда?
— Как повернуть… Но выходит, что организатор драки. А ведь жертв очень много! — Он посмотрел на Маргариту взглядом опытного педагога, делающего внушение несчастному ученику. — Вы в курсе, что по вашему поводу сказано в Уголовном кодексе?
— Ну, если так, давайте снимать побои? — спросила упавшим голосом Маргарита.
— Ну, милая! — Пращук хлопнул себя пухлой ладонью по ляжке, утянутой в мышиную ткань. — Побои!.. Обрадовалась, где же я тебе доктора возьму? — Он, не глядя, указал пальцем на часы. — Четыре ночи!
— И что же, ничего сделать нельзя?
— Ну почему?.. В общем, кое-что мы сделать можем. Немножечко отступить от правил… — Он впился глазами в сильно дышащую грудь Маргариты. — В общем, так, я сам все и сделаю. Раздевайся!
— Как, опять? — Маргарита прижала ладони к груди. — Я не буду!
— Не будешь? Тогда посадят, скорее всего. Надолго сядешь, жертв очень много, — пообещал Пращук.
Остальные милиционеры участия в спектакле не принимали. Один из них стоял, подпирая стеночку и осклабившись, только наблюдал, другой деловито возился с пьяным, никак не мог втащить в помещение дежурки. Пьяный все время молча падал.
Алексей поднялся со скамьи и, разминая ноги, шагнул к перегородке дежурного. Посмотрел через стекло.
— Хорошо!.. — прошептала Маргарита. — Если иначе нельзя… — Уже расстегивая платье, она озиралась. — А здесь нет другого помещения, где у вас снимают побои? Может быть, если нет врача, есть для него помещение?..
За перегородкой рядом со столом размещался большой металлический сейф. На сейфе сверху лежали грудой несколько коричневых пакетиков, в какие обычно упаковывают изъятую у арестованных мелочь. Один пакетик был надорван чуть-чуть, и торчала наружу, отражая лампу, маленькая серебряная лилия. Заметив брошку, Алексей даже языком прищелкнул.
— Есть такое помещение! — сказал Пращук. — Сразу могла сказать, что мужчин стыдишься. Пошли в другое помещение! — И, размахивая огромной связкой ключей, он увел Маргариту куда-то по коридору. Платье ее было уже наполовину расстегнуто, а в глазах стояли слезы.
— Ну, что там? — спросил сонный голос за спиной Коши. — Раздел?
— Увел!
— Вот гад, — сказали за спиной, и было слышно, как грузное тело заворочалось на полу, поудобнее устраиваясь. — Только о себе печется. Плевать ему на людей!
Пьяный опять упал и на этот раз застонал в голос. Не отрываясь, припав к своей щелочке, Коша смотрел на мальчишку. В туалете в конце коридора сильно лилась вода, и оттуда доносилось сквозь этот шум пофыркивание дежурного. Дежурный подставлял голову под холодный кран, и это действовало намного лучше растворимого кофе.
10
Задремавший в своем кабинете, прямо за столом над телефоном в ожидании звонка из Москвы, дежурный следователь Валентин Афиногенович Михайлов был разбужен шумом за дверью. В дежурке происходила какая-то возня. Он услышал, как крикнула женщина. Поднялся и вышел из кабинета, зевая и прикрывая ладонью рот.
Дежурный с мокрыми волосами, зачесанными на пробор, уже сидел за перегородкой и что-то записывал, не обращая внимания на поднявшийся гвалт. В дверь женской общей камеры одновременно били не меньше шести кулаков, и, аккомпанируя ударам, мерзкие бабьи голоса переходили с плаксивого рева на отборный мат.
— Пращук! — выделился из других голосов один, наиболее звонкий. — Пращук!..
— Что происходит? — спросил Валентин Афиногенович, обращаясь к дежурному.
— Ждем! — сказал тот, не отрываясь от своего протокола. — Должны арестованных из «Колумба» доставить. Там была большая драка. Но что-то пока еще не доставили.
— Ты на холуя похож! — сказал следователь. — Причешись, что ли! Фуражку надень!
К женским воплям и ударам кулаков о железо присоединились теперь еще и мужские голоса из соседней камеры. Мужские голоса были глуше, и тема в мужской камере была иная. В мужской камере заключенные хотели спать и бурно возражали против шума. Через какое-то небольшое время между камерами завязался даже такой диалог:
— Вы заткнетесь там, проститутки?! — сипел простуженно, но очень громко еще не совсем трезвый голос.
— Сам ты проститутка! — взвизгнули за дверью женской камеры, и Валентин Афиногенович отвернулся, чтобы не видеть темного лица, прижавшегося изнутри к решетке окошечка.
— Мужиков-проституток не бывает, — возразил хриплый голос.
— Как еще бывает, как еще бывает!.. — Похоже было, что баба за дверью приплясывает. Лицо дергалось за решеткой как в лихорадке. Алексей, было вернувшийся на свою скамью, тоже отвернулся. — Голубая проститутка! Голубая проститутка!
— Всем по пятнадцать суток! — сказал устало Валентин Афиногенович, нагибаясь к окошку. — Всем, кто не заткнется в течение тридцати секунд!
— Всем по пятнадцать суток даем! — включив микрофон, сонно сообщил дежурный, и было слышно, как покатилась по столу его авторучка. — Тридцатисекундная готовность! — Отследив тоненькую стрелочку на казенных часах, он заорал, как мог суровее: — Молчать!
Гвалт оборвался, и сразу стало слышно, как стонет где-то за одной из дверей несчастная Маргарита.
— А это что еще за сладкие стоны? — спросил Валентин Афиногенович.
— Побои Пращук снимает с пострадавшей!
Подступив сзади, Алексей очень осторожно тронул следователя за плечо. Тот вздрогнул и обернулся.
— Простите, — сказал Алексей. — Но я случайно заметил там, на сейфе… — Он указал где. — Там лежит одна драгоценнейшая вещь. По-моему, ее нельзя так оставлять. Украдут. Я видел ее в английском каталоге. Эта вещь стоит двадцать пять тысяч долларов.
— Ваши документы? — попросил Валентин Афиногенович.
Алексей вынул паспорт и подал его в развернутом виде.
— По какому поводу этого задержали? — изучив паспорт, спросил у дежурного Валентин Афиногенович.
Дежурный старательно расчесывал свои мокрые волосы, перекладывал пробор слева направо, смотрелся в маленькое зеркальце, но ничего не выходило, во всех возможных вариантах прическа сохраняла что-то холуйское.
— Этот? — он глянул через стекло, оторвавшись от зеркальца. — Этот — свидетель!
Коша сидел возле влажноватой бетонной стены, прижав к ней поврежденный позвоночник. Он прислушивался к разговору и боялся пропустить хотя бы одно слово.
«Тот самый длинноволосый. На девушку похож… — соображал он. — Не обыскал его Сеня в поезде… Напрасно не обыскал!»
Нужно было бы еще раз посмотреть на длинноволосого, хотя бы как следует запомнить лицо, а то ведь как это у них бывает: волосы сбреет, панковскую загогулину на черепе нарисует — и никогда ты его уже не опознаешь.
Как следует разобраться в происходящем Коше здорово мешали застрявшие у двери мужики, они хоть и замолкли после угрозы получить по пятнадцать суток, но уже окончательно проснулись и теперь пытались что-нибудь еще предпринять. Один из них вытянул из своей рубашки длинную нитку, привязал на конец этой нитки сигарету и, опустив ее между прутьями решетки, сильно раскачивал. Сигарета, по замыслу, должна была достигнуть окошечка женской камеры.
— Но дело даже не в цене! — продолжал Алексей, улыбаясь. — Дело в том, что лилия эта — талисман. Вы можете приколоть ее на свой пиджак и бесплатно сидеть в кабаке сколько вам вздумается. Можете зайти в любой магазин и взять бесплатно любую вещь.
«И про цветочек он знает, — подумал Коша. — Очень хорошо знает. Может, он продавец из коммерческого ларька? Да нет, не похож. Тогда откуда же он знает? Говорит, в английском каталоге видел… Может, газет начитался? Да не было почти ничего в газетах. Не было!»
Так же, как и Коша в своей камере, Лида прислушалась.
«Откуда он все это берет? — подумала она. — Неужели так красиво блефует?! Но какой в этом смысл? Что это ему даст? Какое вообще отношение имеет Алешка к этому значку? Ведь именно этим значком там, в поезде, Петр Петрович напугал бандита. Странно. Нужно будет у него потом прямо спросить».
— Я об этом в газете прочитал! — продолжал Алексей. — Там и фотография была. Точно такой же цветочек. Конечно, я могу ошибаться, фотография была черно-белая, но кажется, все-таки он. Так что я очень советую, гражданин следователь…
Открылась комната в конце коридора, вышел Пращук. Он на ходу застегивал ремень на своих брюках, за Пращуком показалась и Маргарита. Кровь из лопнувшей ранки на ее щеке была размазана по лицу. Маргарита ступала на негнущихся ногах и была похожа на какой-то покалеченный манекен. Валентин Афиногенович хотел и у нее спросить документы, но в эту минуту в ворота отделения с шумом вкатились долгожданные автобусы с задержанными из ресторана. Дежурный отложил расческу и надел фуражку.
Двери автобусов открылись, усталые милиционеры начали вносить преступников. Лида поднялась со своего места. Два милиционера рассадили на скамейке пьяных. В дежурке стало жарко и душно от вдруг набившихся в нее людей.
— Это очень опасный цветочек, — сказал Алексей. — Прошу вас, будьте с ним предельно внимательны.
Но Валентин Афиногенович уже не слышал его. За дверью в кабинете заливался телефон.
— Москва! — определил по звонку Валентин Афиногенович. — Я сейчас!
Он вбежал в кабинет, оттолкнул дверь, сорвал трубку. Все отделение замерло, прислушиваясь. Но дежурный следователь ничего не говорил, только кряхтел и слушал. Наконец он произнес официально и подобострастно:
— Так точно, все понял, сделаем. — И трубка звякнула на рычажках аппарата.
— ФСК Зуднева забирает, — сказал, вновь появляясь перед барьером дежурного, Валентин Афиногенович. — Завтра будет фургон и сопровождение. — Он глянул на электрические часы, потом на свои наручные механические, сравнивая и устанавливая соответствие стрелки личных часов с показанием казенных. — Уже сегодня! — сказал он, чувствуя, как стоя засыпает. — Сегодня!