Лед изнутри и снаружи.
Вот и сейчас оставалось только бежать и молча, про себя, ругаться. Пар дыхания на бегу сильнее, а передвигаться шагом выше моих сил. Цель зовет. Тянет к себе. Не оставляет меня ни на секунду. Где-то впереди он, моя цель, смысл существования на ближайшее время, пока один из нас не умрет. Великое Черное пламя! Я никогда не думала так: или – или.
А сейчас приходится.
Сталкер с отрядом прошел Лес тогда, летом, настолько легко, что у Черноцвета потом случилось нечто вроде помрачения сознания. Он велик и страшен, мой повелитель, но у каждого свои слабости. Тяжело осознать, что ты – царь, бог и смысл жизни всех своих людей и животных, а тут какой-то неведомый мужик… Нет, даже не пришел тебя победить, так было бы в чем-то проще, – просто использовал священное место как часть дороги.
Шел мимо, да и потоптался в душе сапогами.
– Мой господин…
– Заткнись! Почему тебя не было здесь?
– Вы сами приказали справиться с…
– Это бы подождало! Он был тут! Он убил Смотрителя, он погубил столько братьев!..
– Я спешила, как могла…
– Плохо. Все плохо. Ты должна найти их и уничтожить. Всех, кто выжил из отряда.
– В городе непонятные события, там были бои возле «Площади Ленина»…
– Чушь! Не важно! Иди – у тебя теперь есть цель.
И тогда я пошла. Вся моя жизнь – череда таких исходов. То ли нет мне на оставшейся после Черного дня земле места, то ли я о нем не знаю.
О том, как я ушла из родного убежища под остатками завода «РиФ», я уже вспоминала. Сейчас, когда дорога монотонно убегает назад под моими сапогами, я разворачиваю, прокручиваю ленту памяти и словно наяву вижу, куда я пришла тогда. Сливающиеся в одно пестрое пятно ряды деревьев по обочинам и изредка попадающиеся остатки когда-то брошенных домов мне не помеха.
В первую ночь после побега я пошла домой. В квартиру.
На самом деле не было никакой разницы, где именно в разоренных муравейниках окрестных домов остаться на ночлег. Просто хотелось попрощаться с детством там, где я родилась. Раньше рассвета никто меня искать не станет, так что время было. Да и не я буду нужна разозленным людям – только мишень, жертва, искупление за изувеченного по своей дури Барона.
Ранний летний рассвет – без солнца, как водится, просто светящийся матрас из облаков над землей, который мы привыкли называть небом – я встретила уже в дороге. Логичнее было идти в ближайшее убежище, в бывший институт МВД, но там меня и станут искать прежде всего. Постаревшие, но не изменившие уставу и принципам милиционеры выдадут меня по первой просьбе, когда узнают, за что меня ищут.
Этот путь отпадал.
Сталкеры, с которыми я разговаривала, не только рассказали о горячих пятнах в окрестностях. Они дали мне массу информации: люди жили под больницей «Скорой помощи» – это недалеко, кстати. Под объединенными подземельями механического завода и мясокомбината – это дальше, и пройти придется по улицам, где полно мортов. В центре – там несколько крупных форпостов, но до них еще нужно добраться.
Я выбрала БСМП. Больница тоже пострадала от ударов времен Черного дня, но не слишком сильно. Разрушенный наполовину многоэтажный корпус – после нашего завода я не то что не удивилась, приняла это как должное. И охранников, встретивших меня на подходе, – тоже.
– Девица-красавица? Ух ты… Это откуда же ты к нам? Зачем, почему? – начал спрашивать один из них, постарше и чем-то неуловимо напомнивший мне отца. Если бы не это сходство, я бы сваляла дурака и призналась, но тут решила соврать:
– Беженка я. Какие-то мужики хотели в рабство забрать, а я сбежала по дороге.
Младший из патрульных, лупоглазый мальчишка чуть старше меня, сразу оттаял и потерял всякую подозрительность.
– Петрович! Она ж голодная, хорош расспрашивать. Пойдем вниз! Тебя как звать?
На этот вопрос я придумала ответ по дороге. Настоящее мое имя не имело больше никакого значения, поэтому:
– Даша. Дарья Сергеева я.
– А жила-то где? – уже закинув автомат за плечо, уточнил все же старший.
– В Северном. Там есть убежище.
Этим двоим наверняка – что Северный, что Юпитер – один черт далеко и неведомо. За краем географии, в землях неведомых людей. Псоглавцев и пигмеев.
– Бульвар Победы, что ли? Охренеть, куда тебя занесло…
Вот и старший расслабился. Да и я никаких планов не строила – можно, конечно, обоих зарезать, оружие забрать, а потом? Куда мне дальше бежать? Поживу-ка я здесь немного.
Это «немного» растянулось на годы. Я стала забывать неприятности моей юности: много работы, неплохие люди. Даже замуж никто насильно не тащил, так уж все сложилось. Староста убежища, пожилая, но бойкая Нина Васильевна, умудрилась сохранить некий дух больницы – места, где лечат. Кому тело – хотя с лекарствами было откровенно плохо, а кому и душу.
Например, мне.
Хорошее было время, спокойное. Ни до, ни после я так не жила. Но все хорошее мимолетно, как полет птиц над головой, когда стоишь на бетонном выступе и смотришь в небо с бывшего шестого этаже больницы.
Первым заболел тот забавный лупоглазик, Мишка, племянник и неизменный напарник Петровича в патрулях. Нина Васильевна, в прошлой жизни врач-травматолог, почти не волновалась – небольшое повышение температуры и сыпь?
Никак не смертельные симптомы.
Не белая чума же, которую здесь хорошо запомнили. Да и не активна она зимой – а за стенами стоял морозный февраль, время тоски и сезон смерти.
Что болезнь чепуховая, сперва показалось и остальным. До первого же вечера, когда столбик чудом сохранившегося термометра под мышкой уперся в ограничитель, а сыпь стала язвами с ладонь размером. Мишка бредил. Звал кого-то.
Иногда – меня, отчего было совсем невесело.
Староста пыталась никого не пускать в превращенную в палаты часть подвала, но куда там… Привыкшие, что все лечится, кроме лучевой болезни – но на нее это было не похоже, люди постоянно лезли с предложением помощи. От чистого сердца, да…
На рассвете Мишка умер. Весь почернел, только глубокие язвы багровели пятнами. Я видела, хотя и меня гнали из палаты как могли.
– Я не знаю, что это… – плача, повторяла Нина Васильевна. – Ни на что не похоже. Ни на что.
А потом я увидела сыпь у себя на руках. Увидела и заплакала – первый раз за несколько лет. И последний. С тех пор спокойна, а с момента обретения внутри Великого Черного пламени – еще и уверена в своей неуязвимости.
Я потеряла сознание через четыре часа – и вот это было страшно. Не черный омут, в который проваливаешься, засыпая, а жуткая яма, наполненная призраками. Ведь не понимаешь, что все только у тебя в голове. Люди и вещи, коридоры убежищ и разрушенные дома – все было наяву.
Из ямы, заполненной крысами, вылез отец. Не знаю как: я стояла и смотрела. Он выбирался медленно, ломая почему-то отросшие длинные ногти о край, но цеплялся и лез. Наружу показалась обглоданная голова – не целиком, но объеденная крысами с одного бока почти до костей. Не было ни уха, ни щеки, ни глаза – вместо этого провалы в черепе. Нос набок, но он лез и улыбался остатками губ.
– Ты меня ждешь, паршивка? Сейчас выберусь… – не своим, совершенно чужим голосом, клацая зубами, сказал он. – Ш-ш-люха…
Меня трясло, но я не могла уйти. Вообще сойти с места не могла, так и стояла у железного столба с остатками мною же отрезанной веревки и ждала чего-то. Кого-то.
Зачем-то…
Он вылез полностью и протянул ко мне руки – торчащие пучками костяных веток пальцы, выше которых начинались окровавленные, порванные рукава.
– Выходи замуж за Барона, он – твое счастье!
Я все-таки отвернулась, но это не помогло – передо мной стоял лупоглазый Мишка, почему-то совсем голый, весь в жутких кровоточащих язвах.
– Ты откуда, красавица? – Он протянул руку и коснулся моих длинных волос. От Мишки воняло застарелым перегаром, мочой и отбросами. Крик отвращения родился во мне и умер, даже не вырвавшись на свободу.
– За него! За него выходи! – закричали чьи-то голоса: и знакомые – я узнала материн и писклявого солдата из тех, двоих… И совершенно чужие, будто насмехавшиеся надо мной.
– Не лезь к нему, заразишься… – тихо сказала Нина Васильевна, и ее почти шепот перебил, заглушил остальных. – Смертельно опас…
Меня подняло в воздух что-то невидимое, тряхнуло за шиворот и закрутило так, что я перестала различать верх и низ. Вокруг вертелась разноцветная метель из маленьких мячиков, совсем крошечных и нестрашных, как детские игрушки. Мне было жарко. Что-то жгло меня изнутри, в груди, стараясь спалить дотла.
– …бать и кормить! – прорезался гнусный голос Барона. – Наглая кукла!
Теперь накатил холод. Мячики, падавшие сверху, слеплялись в комки, обжигали лютым морозом, молотили меня по спине и по груди, по голове, цепляя и выдирая клочья волос. Меня душил непонятно откуда взявшийся дым – едкий, черный и липкий, как от горящей резины. Хотелось убраться подальше, но само это слово потеряло смысл. Везде – так. И везде – я, умирающая в этом невнятном пространстве чужих криков, шепота, дыма, жары и холода.
Вечная зима внутри и расползающиеся пятнами язвы снаружи.
Это продолжалось долго. Слишком долго, чтобы я смогла выдержать, и что-то внутри меня сломалось навсегда. Я даже слышала треск этого чего-то: хрум-м-м… Потом пауза и снова – хрум-м-м.
Открыть глаза было мукой, но это нужно было сделать. Что-то мне подсказывало – пора очнуться.
Вокруг было темно. Единственный чуть заметный свет давала крошечная коптилка, с которой Нина Васильевна обычно ходила по темным коридорам убежища. Не знаю почему, но сюда кабель из Базы военных не протянули. На мои вопросы отвечали уклончиво, еще раньше, до болезни, но я поняла, что больнице просто нечем было заплатить за электричество. Врачи на Базе были свои, а лекарства у нас давно кончились. Бесполезный форпост, маленький, обреченный в один прекрасный день бесследно исчезнуть.
Хрум-м-м. Да это же просто чьи-то шаги! Как я сразу не догадалась – кто-то проходит совсем короткую дистанцию и останавливается. А хрустит, наверное, мусор под ногами.