– Пасут нас. Я же говорил! – зашептал Кат. – По лесу не пройдем. Обратно тоже вряд ли пустят, да и не надо нам туда. Остается река, но не по центру идти, а попробовать проползти вдоль берега, под кустами. Нам всего-то за поворот перебраться.
Одинокая бутылочка над головами сталкеров раскачивалась теперь беззвучно. Без напарницы особо не позвенишь, это как хлопок одной ладонью в пустоте. Но тут же второй выстрел разнес и ее.
– Пипец, командир… – отряхивая шапку, сказал Винни. – По реке тоже… Чревато. Как в тире будем.
С другого берега глухо бухнул выстрел. Знакомый звук, тогда при встрече со стаей волков такой же был. Там чудеса, там Леший бродит… Хорошо, но далековато, на помощь быстро не придет. Хотя кто сказал, что он так нужен им где-то рядом? Лишь бы стрелял.
– Винни! К реке! Быстрее… – прошипел Кат. Как же тяжело ползать со щитом, черти его раздери! И бросить жалко – какая-никакая защита. Протиснулся телом внутрь креплений, разместил сверху на спине, став похожим на зверя черепаху из старых книг, и пополз вперед, переваливаясь на кочках.
Второй сталкер хотел было поспорить, но – некогда. Начал продираться следом. То ли удивленный внезапной огневой поддержкой, то ли просто плюнувший на добычу невидимый стрелок молчал. Оно и к лучшему – вон бугры, прибрежные кочки, а между ними желоб спуска к реке. Кат соскользнул первым, откатился в сторону, чтобы падающий следом Винни не напоролся на его меч.
Затянутая до весны льдом река была прямо перед ними. Теперь главное – не вскочить на ноги по глупости, не высовываться из-под надежно прикрывающего их берега.
– Командир, не тормози! Поползли уже.
Куда деваться? Под свист ветра, старательно швырявшего хлопья снега в лицо, зарывшись в уже лежащей на бугорках льда белой сухой каше, они преодолели метров пятьдесят. Кат поглядывал назад и вбок. По крайней мере никого не видно на самом берегу, никто не пытается расстрелять их сверху в свое удовольствие. Вовремя все-таки Леший шуганул стрелка.
– В войне побеждает не самый сильный, – выплевывая снежинки, говорил Кат. – А самый умный. Надо обмануть противника. Если ты слаб, сделай вид, что силен. Если ты близко – сделай вид, что далеко.
Винни сзади спросил:
– Это ты все к чему?
– Это? Да к тому, что давай-ка мне автомат. Ты ползешь дальше с моей амуницией, а я тихонько поднимаюсь на берег и ищу эту сволочь. Тихо! Спорить будем потом. Я его в тылу не оставлю.
Винни громко засопел, собираясь что-то сказать, но не успел: описав дугу над прибрежными кустами, в паре метров перед ними упала защитного цвета вещица. Граната не граната, рассмотреть никто не успел. Кат резко уронил лицо в снег, словно вжимаясь, срастаясь всем телом с поверхностью.
Не помогло бы, но хоть что-то.
А вот нервы его друга были на пределе, не учел это командир. Винни вскочил на ноги, рванулся к середине реки, оборачиваясь на бегу лицом к берегу и вскидывая автомат. Если бы он видел цель, хорошая тактика, в упор бы расстрелял. Но сейчас – просто нервный срыв. Не более того.
Что бы ни упало на лед, оно не взорвалось. Кат, матерясь в голос на свою неуклюжесть, на прицепленный сзади трижды ненужный щит и оттянувшую все руки тяжесть меча, тоже поднялся на ноги, стремясь остановить Винни. Обратно его надо притащить и ползти дальше. Позиция у них проигрышная, на хрена геройствовать, спрашивается.
Он успел добежать до Винни и рвануть того за рукав вниз – падай, мол, придурок, – но друг вывернулся и попятился еще дальше к середине реки. Едва не упал, споткнувшись на невидимом под снегом наплыве на льду.
Но нет – уже поскользнувшись и падая, сообразил Кат, – не наплыв. Это же… проволока. Проволока?!..
На этой мысли перед ним, слегка заслоненный телом падающего Винни, лед на реке вспух фонтаном темной и какой-то маслянистой воды. Разлетелся разбитым снизу невидимым молотом, будто подводные боги рвались наружу. Показалось, что вспышка пламени была уже потом, что, конечно, не так: первой взорвалась мина почти под ногами друга, следом еще две, слева и справа, ближе к берегам, проделав общими усилиями черную борозду поперек русла почти от края до края. Бассейн обреченных.
Всего этого Кат уже не видел.
Его закинуло в воду, ударило, протащив мимо разорванного на части тела Винни, мимо тонущего топором автомата, за которым сверху следовал выгнувшийся дугой ремень. Утопило, рывком сунув под зубастый раскрошенный лед на краю внезапно появившейся полыньи. Отлетевший при взрыве меч валялся в стороне, темнея крестом наподобие разоренной могилы безвестного героя, чуть дальше остался рюкзак.
Еще оседали, падая с неба, куски льда, осыпая мелким крошевом кусты вокруг, как из зарослей на левом берегу, где оставался покинутый всеми пионерлагерь, выглянуло любопытное лицо. Замотанное шарфом так, что торчали одни глаза, оно поводило носом, разглядывая пролом во льду. На поверхности воды, медленно погружаясь в глубину, плавала оторванная рука.
– Да, неплохо! – сказал неведомый стрелок. – Зачищать некого, а патроны нынче дороги. Не в воду же лезть! Правда, еще один остался где-то… Ну и хер с ним, не успеет добежать.
Заросли сомкнулись за уходящим, ветки вверху вздрогнули, осыпаясь снежными облачками. Наступила тишина, в которой не было ничего от случившейся двойной смерти – шли люди, шли, и больше никуда не идут.
Обычное дело.
Леший не просто спешил. Он делал то, что никогда не позволял себе на людях, – перемещался гигантскими прыжками, ломая телом кусты, не боясь за защищенные очками глаза, но стараясь, чтобы особенно настырная ветка не проткнула ему шею. Времени не было. Отсчет шел на уже минус вторую минуту, а еще надо нырнуть. Или поздно?
Некогда думать. Незачем думать – вон просвет в зарослях на берегу, туда, в прыжке. Винтовка, с которой он обращался в обычные времена очень уважительно, полетела в одну сторону – плашмя, плевать, стерпит; рюкзак – в другую. Раздеваться некогда, поэтому только скинуть куртку – и вниз, стараясь не ободрать руки на скользком крае провала, местами забрызганном кровью. Глоток воздуха в прыжке и – ну, здравствуй, колючая ледяная вода, медленно, но неотвратимо пропитывающая одежду, остужающая даже его с рождения более горячее, чем у людей, тело. Искать!
То ли удача, то ли охотничий инстинкт Лешего вывели его почти на цель. В мутной, темной подо льдом воде что-то есть. Вон там, правее. Течение у Битюга несильное, слава богам, не Дон, в который он впадает где-то далеко отсюда. Но все же оно было – длинные тряпки водорослей, поднимавшиеся со дна, еле заметно шевелились, мешая поискам. В несколько движений, сдерживаемых мгновенно промокшей одеждой, Леший оказался возле темного предмета. Этому уже ничем не помочь – даже не тело, ошметок, лишенный одной руки и ног, с искаженным в ужасе лицом. Но лицом, ему не знакомым.
Некогда. Незачем. Дальше.
Вон медленно кружится, уходя на глубину, нехотя, но неотвратимо, еще что-то. Кто-то. Но тонет небыстро, мешает ему странная штука на спине. Леший нырнул глубже, и рука его скользнула по выгнутой деревянной поверхности. Чертовщина какая-то, что это на нем?! Просунул пальцы сбоку и зацепил край одежды. Тянуть на себя и волочь наверх. А там разберемся, что за улов.
Дюкер голову снимет, что не спас… Голыми руками оторвет.
Кат всего этого не видел.
Перед ним стояла гипсовая статуя, сошедшая с постамента. Неожиданно целая, с руками и ногами. И с головой давно покойного Зинченко – живой, с редкими волосами, тщательно приглаженными расческой. Со знакомым, будто сверлящим взглядом маленьких пронзительных глаз.
– Довыебывался, Шурик? – как ни в чем не бывало, спросил старый враг. – А я говорил. Ты же Кат потому, что Катастрофа. Прежде всего для себя самого…
Сзади заскрипел снег, но странно, будто под сотнями ног. Кат оглянулся и увидел массу огромных пауков, черных, с шевелящимися хелицерами, плотно обступающих его кольцом. Тогда, на Базе-1, он их и рассмотреть толком не смог в дрожащем свете ручных фонариков, а теперь – любуйся не хочу. Жутко знобило, а статуя Зинченко сзади говорила и говорила, напоминая, что кроме его, Ката, правды есть и другая.
В которой он, щенок, постоянно мешает серьезным людям.
– Ты всего лишь эмбрион, Волков. Тебе до человека еще идти и идти. Сперва родись, а уж потом…
– Не успеет! – вмешался другой знакомый голос. Тот, чьим разговаривало странное дымное облако тогда, в лесу. Черноцвет. – Я проклял их, и они все погибли. Все. Этот последний. Мое проклятие неизбежно!
Кату показалось, что пауки смеются. Обступили его вплотную, дергают ногами за спину, пытаются разорвать на части и – смеются.
Хотелось вздохнуть.
Хотелось что-то крикнуть в ответ, да только кому?
Он уже ничего не видел, глаза застлал плотный туман сродни живому облаку там, в Воронеже, из которого время от времени показывались смутные фигуры и звучали непонятные слова. Где-то вдалеке играла музыка – опять же нечто неразборчивое, тихое, мелодичное. А пауки не оставляли своих усилий, дергали его за одежду, старались задушить, вонзить в глаза острые концы ног, щекотали и топтали его тело.
– Очнись, мудила! Зря, что ли, я тебя вытаскивал?
Кат вновь попытался выдохнуть – хотя бы так, вдоха уж совсем не вышло, – и наконец-то получилось. С выдохом изо рта хлынула вода, горячая, горькая как спирт, потом он вздрогнул всем телом, и его вырвало.
Только после этого сталкер открыл глаза. В них все плыло, поэтому он видел сразу двух Леших, старательно делающих ему массаж грудной клетки неожиданно горячими, почти обжигающими руками. Очки странника свисали с шеи, а вертикальные кошачьи зрачки смотрели с легким упреком: чего это ты разлегся, боец? Впереди победа.
– А-а-а… Что?..
– Что-что, городской! Чуть не утоп ты заодно с приятелем. Да я вот гулял мимо, дай, думаю, вытащу. У парня же планов до хера, а он тонуть решил. Кстати, что за хрень ты на себя напялил?
Кату стало холодно. Очень. Трещавшая голова, которую было, казалось, не приподнять, вежливо уступила место жуткому холоду, от которого отнимались ноги, а в руках изнутри плясали целые тучи колючек, зародышей кактусов, рвущихся от костей наружу, разрывая кожу.