– И кто у нас тут живет, – совершенно спокойно осведомился сталкер, на ощупь доставая второй из трех факелов и скидывая заглушку. – Покажись, крысеныш!
В темноте заворочалось нечто невидимое, но несомненно крупное. Пахло тухлятиной и почему-то креозотом, которым раньше пропитывали деревянные шпалы от гнили, – Кат уже встречал этот запах.
– Какой-то железнодорожный монстр, – пожал он плечами и сломал посередине пластиковую трубку светильника. С хрустом, заставившим Филю вздрогнуть. Потом еще и еще раз, ломая трубку с жидкостью внутри и запуская химическую реакцию.
Девушка вскрикнула, но на этот раз не от внезапного звука: перед ними было длинное странное помещение, похожее на склад или офис. Длинные ряды ячеек – от пола и метра на два в высоту – вдоль стен уходили в темноту. А там, в невидимой глубине комнаты, что-то шевелилось и дышало. Жило своей жизнью.
– Куда мы попали?! – удивленно спросила Филя.
– То есть как – куда? А, ты же не бывала на автовокзале… Там так же, я с детства насмотрелся. Это камера хранения. Пассажиры приезжали, им надо было оставить вещи, вот они и клали их в эти ячейки, – Кат открыл одну из дверок, закрывавших ячейки, и сунул туда руку. – В этой, например, пусто.
– А кто там, в темноте?
– Как кто? Бог всея вокзала. Голодный крысюк.
Кат был совершенно спокоен. Он склонился над рюкзаком и вытащил стеклянный шар – как и всякому порчу, ему был положен такой атрибут.
– Воин, ты в порядке? – с сомнением спросила Филя.
– В полном! – рассмеялся сталкер. – Мне просто нужна эта штука.
На смех отозвалось недовольное ворчание из темноты, оно приближалось. Послышался скрежет когтей по каменному полу. Потом в неясном сиянии факела показались длинный шевелящийся нос и оскаленная пасть. Бог подземных жителей величиной превосходил человека, он грузно передвигался между двух рядов ячеек, занимая почти весь проход. Протиснуться мимо него было возможно, но вряд ли он спокойно смотрел бы, как добыча уходит.
– Иди сюда, мой хороший! – сказал Кат и поднял рукой шар. В глубине стеклянной сферы начали свой вечный танец молнии. Синие и красные коротко били в стороны от центра шара, словно пытаясь вырваться наружу, а их белые спутницы метались совсем уж хаотически, то озаряя свою тюрьму вспышками, то почти погасая. Света шар давал, кстати говоря, даже больше, чем ХИС.
– Надо им было подсвечивать, – пробормотал Кат. – Ну да теперь уж…
Чудовище подошло ближе, зачарованно глядя на шар порчей. В маленьких глазках отражались вспышки молний, заставляя их вспыхивать в темноте разноцветными огнями.
– Хочешь? – громко спросил сталкер.
Крысюк стоял почти вплотную, именно от него шел густой запах, смесь звериной вони, мяса и креозота. Пасть щелкнула, вызвав вскрик Фили – несмотря на всю ее выдержку, стоять вот так, совсем рядом, было страшно.
– Тише! – шикнул Кат, не оборачиваясь. – Забирай шар. Нам нужно хранилище. Честный обмен.
Конечно, со стороны это увидеть было невозможно, но он давил мысленно, внушая полуразумной твари единственную мысль: они не пища. А шар можно получить в обмен на свободу. Хотя Кат старательно отрезал себя от Великой Сферы, некоторые способности оставались. Он осознавал, что применять их не стоит, он сейчас как яркая лампочка на карте питомцев, маяк, указывающий цель, но деваться некуда.
Не биться же с этой тушей.
Крысюк еще раз щелкнул зубами и закрыл пасть. Потом протянул толстую лапу, до ужаса напоминавшую человеческую руку – только с острыми длинными когтями, и требовательно рыкнул. Коротко, но вполне разборчиво:
– Дай!
– Обмен. Хранилище. Выход.
Если бы здесь был Голем… Вот кому сами боги велели общаться с подобными созданиями. Кат по сравнению с ним был слаб, но и у него получилось. Просто брат бы захомутал этого крысюка и подчинил себе, но этого и не требовалось.
Сталкер вложил светящийся шар в лапу твари, осторожно, стараясь не уронить. Разбитая сфера превратила бы всю затею в проигрыш, а умирать в камере хранения в планы Ката не входило. Неудачное место, да и славой в веках себя так не покроешь.
Тьфу, придет же в голову!
Крысюк взял шар и зачарованно приблизил его к покрытой густым серым мехом морде, что-то заворчал, потом медленно, цепляясь длинным голым хвостом за ряды ячеек, развернулся в проходе и пошел обратно, в темноту. По пути он ударил свободной лапой в металлическую фальшпанель, простенок между рядами дверок. На удивление Ката, решившего, что чудовище что-то разозлило, панель слетела на пол. За ней оказалась еще одна дверка, которую без подобной помощи пришлось бы искать здесь часами. Да и то не факт, что нашли бы.
– Он выполняет договор, – удовлетворенно сказал Кат. – Если бы люди были так честны, может, и войны бы не было.
– Слушай… – потрясенно спросила Филя. – А как ты вообще понял, кто здесь, чем его отвлечь?
– Да мне жрец сам рассказал, – пожал плечами сталкер. – Просто я слушал внимательно. Потом перескажу его историю. Давай ключ искать, должен быть мастер-ключ от всех ячеек, глянем, что там для себя покойный мэр заныкал.
21. История крысиного жреца
6 мая 2014 года. Воронеж. Улица Транспортная. Вокзал
22 ноября 2035 года. Глинозем. Улица Транспортная
Снег черный. Не везде, но возле жилых домов – так. Пепел и зола.
Люди топят самодельные печки дровами из на километр вырубленного парка, остатками мебели. Все бумажное давно сгорело в ненасытных буржуйках – слишком уж быстро корчатся и скручиваются листы, проступая никому не нужными буквами. Обращаются в пепел. И он тоже летит из криво вделанных в окна труб, обмазанных глиной, падает вниз, прибавляя траурного окраса замерзшей воде. Можно жечь пластик, но толку с него мало – чад, вонь и никакого тепла.
Аромат безнадежности.
– По радио передали, скоро весна…
Какое там! Денис даже не стал отвечать. Лень, да и скребущий горло кашель. Только и ждет – открой рот, дурачок. Открой. Вдохни дыма. Ответь ненужными словами на пустые сплетни. Весна… Вряд ли. Ее больше не будет. Уже май, а где хоть малейшие приметы?
Мать старательно размешивает в миске пародию на тесто, постукивая железным дном о стол. Пальцы увязли в серой клейкой массе, где вместо муки пыль, выбитая из пустых мешков, от яиц только щепотка порошка, и даже вода – темная, грязная. Из все того же перетопленного снега.
– Жанна умерла, – не останавливаясь, говорит мать. – Доктор сказал, белая чума.
Мало нам напастей после того, как все рухнуло. Теперь еще и болезнь. Эпидемия – так, кажется, называют состояние полной обреченности. Или он что-то путает?
Жанка – это соседка с первого этажа их старого дома. На два класса старше когда-то училась, Денис еще не окончил школу, а она уже выскочила замуж за своего морячка. Потом так же стремительно развелась и жила одна. До Черного Дня. Во время. После. А теперь вот все. Не живет.
– Дрова кончаются, Денис… – поставив миску на стол, говорит мать. У нее больные глаза: желтые белки, покрасневшие веки. И вокруг этого всего черные синяки. Словно бил кто-то, хотя это не так. – Угольку бы.
Ага… Возле развалившихся ТЭЦ ближе к центру города его давно выскребли вместе с землей и замерзшими кусками собачьих какашек. Аж ямы на месте бывших запасов топлива. Есть только на станции, на вокзале, но там охрана. Небритые мужики с автоматами, чума их побери. А у Дениса – ни автомата, ни желания связываться с караулом.
– Угля нет… – хриплым, не своим голосом бурчит он в ответ. И кашляет. Само собой. Долго спавший спазм скручивает его, рвет изнутри грудь. Денис сгибается, стараясь успокоить бронхи и прочую плевру. Плохо ему, не надо было говорить.
Мать наливает горячей мутной воды и подает ему стакан в пятнах теста от ее пальцев. От бывшего снега пахнет болотом и мертвечиной – привычный, чуть сладковатый запах, от которого может вывернуть без всякого бронхита.
– Пей… Это я просто так сказала, – шепчет мать. – Не ходи на станцию.
На старом, покрытом кухонной копотью календаре – май. Там есть и другие месяцы, но тонкая пластиковая полоска с красным окошком упрямо говорит – шестое мая. Мать каждое утро сдвигает окошко на одну цифру. Вызов безвременью и безнадежности. А вот номер года сверху давно оторван на растопку, так что остается только май. Шестое.
Дни недели давно никого не интересуют.
– В парк пойду, – говорит Денис. Горло все еще скребет, но кашель отпустил. От горячей воды, липким комком упавшей по пищеводу, или сам по себе – кто знает.
– Санки совсем развалились… – Мать забирает у него стакан и глотком, как водку, выплескивает в рот, не боясь обжечься. Они все уже давно ничего не боятся. Так выпали карты.
– В руках принесу, – решает Денис и тяжело встает. Кроме кашля, его давит слабость, набивает ноги ватой, а голову пустотой, но он привык. – Жанку забрали?
Единственное, что осталось от городских служб, – похоронная команда. Работают люди. Если позовут, конечно. Сюда, на окраину, они приезжают только по вызову, а без телефона это занятие непростое. Кто-то из еще живых должен одеться и преодолеть пять километров до центра. И столько же обратно, если не решит сразу остаться на кладбище.
– Летчик ходил. Забрали.
Мать глядит мимо Дениса, в стену. Будто ей не интересно, как он осматривает топор, одевается в старую куртку, затягивает ремень поверх и цепляет инструмент. Потом ищет шапку, мешок и моток старой, в узлах, веревки. А может, и так. Неинтересно. Ничего нового, почти год такой жизни с прошлого лета, когда все навсегда кончилось.
– Летчик – молодец, – на прощание говорит Денис и выходит за дверь. Мать молчит, но и это его давно не обижает.
До парка метров триста. Улица упирается в него, заканчиваясь – на удивление людей, не знакомых с местными странностями, – ничем. Тупик, с обеих сторон которого идут спуски к неровно вырубленной роще. Цепочка бурых двухэтажных домов, построенных еще после той войны, потом две многоэтажки посвежее – и тупик.