«Так-то, не задирай нос».
Гил почистил красновато-фиолетовые галифе, выгладил пиджак испускающим клубы пара утюгом, вставил новые жесткие прокладки под отвороты сапог и начистил до блеска сочлененные бронзовые наголенники. Покосившись на Амианте, подчеркнуто не замечавшего его приготовления, Гил нацепил на колени пару орнаментальных розеток со свободно спускающимися черными лентами, после чего напомадил золотисто-каштановые волосы так, что они стали почти темными. Еще раз бросив быстрый взгляд на Амианте, он закрутил локоны, висевшие над ушами, в кудряшки, игриво обращенные концами вверх.
Флориэль был искренне поражен его внешностью. Сам он надел свободный изящный костюм из темно-зеленого сукна и мягкую черную бархатную шапочку. Вдвоем они подошли к дому с голубым изображением песочных часов на двери. Сонджали ожидала их, распахнула дверь, как только они постучали, и сразу приложила палец к губам: «Мамаша еще дома. Я сказала ей, что пойду навещу Гейде Анструт. Подождите на углу».
Слегка задыхавшись от пробежки, она присоединилась к ним уже через пять минут — разгоряченное проказой, ее личико стало еще очаровательнее: «Может быть, захватить Гейде? Она любит повеселиться и развлечет всю компанию. Не думаю, чтобы она когда-нибудь проводила время в таверне. Я тоже в таких местах обычно не бываю. Разумеется».
Гил неохотно согласился на присутствие Гейде — оно лишало его всякой надежды провести час-другой наедине с Сонджали. Кроме того, необходимость платить за Гейде отягощала его и без того скудный бюджет, так как Флориэль вряд ли собирался играть роль галантного кавалера Гейде, высокой худощавой девицы с клювовидным носом и на редкость узким лбом под шалашиком коротко стриженых жестких черных волос.
Тем не менее, Сонджали стала бы дуться, если бы Гил отказал. В результате Гейде Анструт с энтузиазмом согласилась принять участие в вечеринке, а Флориэль, как и следовало ожидать, дал ясно понять, что не намерен брать на себя обязанности устроителя развлечений Гейде.
Капсула Обертренда доставила всех четверых в Южный Фёльгер, откуда оставалось два шага до Хайялис-парка. Они поднялись на небольшую пологую возвышенность, продолжавшую прерывистую гряду и севернее, в Вейже, превращавшуюся в холмы Данкума. Здесь, однако, река струилась прямо под ногами, поблескивая рыжевато-фиолетовыми, пыльно-золотистыми и мутно-оранжевыми отсветами заката. Банкетный зал «Под корявой ивой» находился рядом — шаткое сооружение из столбов под навесом на обширной площадке, открытой насквозь в теплые дни и закрывавшейся перегородками и ставнями в холодную и ветреную погоду. В качестве фирменного блюда здесь подавали жареных на гриле грязевых угрей с эспержем под острым соусом и бледным легким вином из прибрежных виноградников к югу от Амброя.
Найон Бохарт еще не прибыл. Гил, Флориэль, Сонджали и Гейде нашли свободный стол. Когда приблизился официант, оказалось, что Гейде ужасно проголодалась — она еще не обедала. Гил мрачно наблюдал за тем, как она поглощала невероятное количество угрей с эспержем. Между тем Флориэль заметил, что собирается построить или купить небольшую парусную лодку, а Сонджали выразила чрезвычайный интерес к плаванию под парусом в частности и к путешествиям вообще, в связи с чем у них завязалась оживленная беседа, тогда как Гил остался в стороне и разочарованно следил за исчезновением угрей (в том числе тех, которых он заказал для Сонджали, отказавшейся их даже попробовать) в ненасытной утробе долговязой Гейде.
Наконец явился Найон Бохарт, в компании безвкусно одетой женщины чуть старше его. Гилу показалось, что он узнал одну из «гейш», сидевших на софе в таверне Кичера. Найон представил спутницу, назвав ее Мартой, но не упомянув, к какой гильдии она относилась. Вскоре пришли Шальк и Югер, а за ними и Вилли Маэль в сопровождении девицы с вульгарными манерами и слишком заметной копной волос, выкрашенных в пламенно-красный цвет. Будто подчеркивая презрение к условностям, она надела плотно облегающее черное сетчатое трико, практически не скрывавшее ни один из контуров фигуры. Увидев подругу Маэля, Сонджали неодобрительно вскинула брови. Гейде тоже вытаращила глаза на новоприбывшую, утирая рот тыльной стороной руки, но, по-видимому, ей было все равно, в какой компании она оказалась.
Принесли кувшины с вином, бокалы наполнялись и опорожнялись. Солнце зашло, наступила ночь. Зажгли цветные фонари. Музыкант, которого представили как уроженца Манговых островов, принялся исполнять ритмичные любовные песни островитян, аккомпанируя себе на лютне.
Найон Бохарт был необычно молчалив. Гил подозревал, что двухмесячное наказание научило его осторожности, если и не превратило бунтаря в добропорядочного горожанина. Выпив пару бокалов вина, однако, Бохарт покосился на вход в банкетный зал, бросил быстрый взгляд на Сонджали, подтащил стул поближе к ней и, казалось, снова стал самим собой: одновременно мрачным и веселым, циничным и доступным, скрытным и разговорчивым. К облегчению Гила Гейде отвлеклась, болтая с Шальком Одлбушем, причем Шальк даже налил ей полный бокал вина. Гил повернулся к Сонджали, веселившейся по поводу какой-то шутки Флориэля; она встретилась глазами с Гилом, но как будто не видела его. Гил глубоко вздохнул, открыл рот, чтобы вмешаться в разговор, снова закрыл рот, отвернулся и угрюмо опустил голову.
Теперь Найон рассказывал о своих злоключениях в штрафной бригаде Собеса. Все замолчали, чтобы послушать. По словам Бохарта, сперва его препроводили в управление и долго допрашивали, после чего ему строго запретили впредь поддерживать какие-либо связи с контрабандистами. Найона предупредили, что его потенциал очень высок и что, если он не одумается, ему грозит реабилитация. Гейде, дожевывавшая остатки эспержа, вдруг спросила: «Вот чего я никогда не понимала: нелегалы — не иждивенцы, они не получают пособия, на них не заведены штрафные счетчики. Таким образом, нелегала нельзя реабилитировать?»
«Нет, — отозвался Бохарт. — Нелегала, объявленного преступником, изгоняют за одну из четырех границ Фортинона. Просто бродяг и лиц без определенных занятий изгоняют на восток, в Бэйрон. Контрабандистов ожидает худшая участь — их выгоняют на Щелочные солончаки. За тяжкие преступления полагается изгнание «на два вершка» в Борредель. Мне все это объяснил следователь по особым делам. Я ему говорю, что я не преступник и ничего особенного не сделал, а он талдычит, что я нарушил правила. Я намекнул, что, дескать, лишние правила-то пора бы и отменить, но он даже не рассмеялся».
«Разве нет какого-нибудь способа изменить правила?» — спросила Сонджали.
«Понятия не имею, — пожал плечами Найон Бохарт. — Надо полагать, генеральный инспектор делает то, что считает нужным».
«Странная у нас страна, надо сказать, — заметил Флориэль. — Когда все это началось? И чем все это кончится?»
Гил подался вперед: «В древности столицей Фортинона был Тадеус. Тогда служба соцобеспечения была просто отделом, одним из множества правительственных департаментов. Потом, когда Тадеус разбомбили, не стало никакого правительства, и больше некому было менять правила Собеса. С тех пор они и не меняются».
«Ага! — заинтересовался Бохарт. — И где ты это узнал?»
«У отца».
«Что ж, если ты у нас все знаешь, объясни, как изменить чертовы правила?»
«В Фортиноне нет правительства. В Амброе всегда было городское управление, возглавляемое мэром, но Собес фактически взял на себя все управленческие функции».
«Мэр? Мэр — никто, мэр ничего не может, — проворчал Бохарт. — Теперь он просто хранитель городских исторических документов».
«Что ты себе позволяешь? — изображая шуточное возмущение, воскликнул Флориэль. — Разве ты не знаешь, что мэр — троюродный брат моей матери? Из чего само собой следует, что он достойный, уважаемый человек».
«По меньшей мере, его нельзя изгнать или отправить на реабилитацию, — сказал Гил. — Если бы мэром стал такой человек, как Эмфирио — а выборы, кстати, через месяц — он мог бы настоять на соблюдении положений Хартии Амброя, и Собесу пришлось бы подчиниться».
Маэль Вилли усмехнулся: «Представьте себе! Всем поднимут пособие! А собесовцы займутся уборкой мусора и доставкой почты».
«Кто может быть избран мэром? — спросил Флориэль. — Кто угодно?»
«Конечно, кто угодно, если мэром угораздило стать троюродного братца твоей матушки!» — съязвил Найон Бохарт.
«Он выдающийся человек!» — назидательно поднял палец Флориэль.
Гил заметил: «Обычно выдвигается кандидатура одного из старейших членов совета председателей гильдий. Этого единственного кандидата, естественно, избирают и переизбирают, и он занимает должность мэра до самой смерти».
«А кто такой Эмфирио? — спросила Гейде. — Где-то я слышала это имя».
«Мифический герой, — ответил Найон Бохарт. — Персонаж межзвездной легенды».
«Не сочтите меня за дуру, — продолжала Гейде с решительно натянутой улыбкой, — но я все-таки не понимаю, в чем заключалось бы преимущество выдвижения кандидатуры мифического героя на должность городского мэра. Что от этого изменится к лучшему?»
«Яне предлагал выбирать Эмфирио, — объяснил Гил. — Я сказал, что такой человек, как Эмфирио, может быть, оказался бы способен настоять на реформах».
Флориэль пьянел на глазах. Он разразился глупым хохотом: «А что? Давайте выберем Эмфирио, мифический он или не мифический!»
«Правильно! — поддержал его Маэль. — Выберем Эмфирио! Я — за, обеими руками!»
Гейде презрительно поморщила нос: «Все равно не вижу в этом никакой пользы».
«Никакой реальной выгоды в этом нет, — отозвался Найон Бохарт. — Но это было бы забавной шуткой, дурачеством, выражением протеста, называйте это как хотите. Почему бы не показать нос Собесу?»
«Дурацкая затея, что правда, то правда, — хмыкнула Гейде. — Детские шалости».
Неодобрение Гейде подстегнуло желание Гила поддержать приятелей: «По крайней мере иждивенцы вспомнят, что в жизни есть что-то, кроме ожидания следующей выдачи талонов!»