здох облегчения. — Наоборот, ну, ты понимаешь, что я имею в виду».
Барбара сказала, что ей надо разморозить курицу, и бросила трубку. Она была безмерно оскорблена. Она понимала, что не бывает идеальных браков, что жизнь вообще не идеальна. Но ей так хотелось идеальной жизни и идеального замужества.
Последний день учебы пришелся на вторник, двадцать пятое июня.
Из-за жары учеников решено было отпустить на каникулы пораньше, и им было сказано, что при желании они могут надеть шорты, поэтому школу охватило праздничное волнение, подростки бегали по коридорам в майках, шортах до колен, многие в бейсбольных кепках или в козырьках от солнца. Ощущение было странное, будто это был выходной и школа открылась только для того, чтобы собрать вместе всех буйных городских подростков. Одни сидели на ступеньках у входа, другие улеглись на лужайке, подставляя лица солнцу, поджаривавшему их с белого неба.
Эми сильно отличалась от остальных, потому что этим утром Исабель не разрешила ей надеть джинсы, обрезанные ниже колен. Только голубые шорты, заказанные по каталогу «Сирс», получили бы ее одобрение, но Эми воспротивилась. Она надела белую блузку и бледно-лиловую юбку и чувствовала себя несчастной, по-дурацки одетой, тогда как все ее соученики ощущали себя свободными более, чем обычно, и даже чересчур. Когда старушка миссис Вилрайт пожелала классу приятного лета, почти никто не ответил. Школьники увлеченно хлопали жевательными резинками и громко переговаривались. Эми подумала, что все сразу помчатся праздновать, как только их отпустят. Что и случилось, когда мистер Робертсон объявил о роспуске, прошептав ей напоследок:
— Увидимся после школы.
Во время ланча она пошла со Стейси в лес на их обычное место. Стейси, нырнув в карман за пачкой сигарет, сказала:
— Черт, как я рада, что год закончился, что за глупая, затраханная школа.
Эми с сигаретой в зубах закручивала косу над вспотевшей шеей.
— Это лучше, чем работать со старыми пердуньями на фабрике. Я выхожу в понедельник.
— Ну, — сказала Стейси, — невезуха.
Но вообще-то планы Эми на лето были ей глубоко безразличны, она откинула голову, затянулась и сказала:
— Папаша опять чокнулся. Одно время он вел себя как человек, а теперь снова чокнулся.
— С чего это?
Воздух был неподвижен и горяч, как печка. Стейси пожала плечами.
— Кто знает, таким уродился. — Она попыталась обмахиваться сигаретной пачкой. — У беременных температура тела повышается на десять градусов. — Свободной рукой она вытерла пот со лба. — Он все время пишет статьи в журналы и всякое такое.
Эми кивнула, хотя понятия не имела, что за журналы и статьи Стейси имеет в виду.
— Надо бы ему написать статью под названием: «Почему я — Старый Хрен. Психиатрические исследования Дж. Берроуза — Тошнилиуса, д. м. н.». — Стейси приподняла волосы, проветривая шею. — Ну и жара — охренеть! Тебе повезло с волосами, они и в жару выглядят нормально. Мои похожи на хвост, привешенный к заднице кобылы.
Эми хотела бы пригласить Стейси к себе домой в какой-нибудь выходной, но чем они будут заниматься в этом глупом домишке? На бархатцы любоваться?
Стейси открыла пакет молока и откинула голову. Глотнула несколько раз и сказала:
— На днях я встретила Мэрианн Бамбл с ее мамашей. Ты видела когда-нибудь ее мать?
Эми покачала головой.
— Вылитая Мэрианн, чудная, добрая. И так же обмахивает лицо ладошкой, как и Мэрианн.
— Как нелепо.
— Ага. Молоко теплое. — Стейси скорчила рожу.
Эми курила, глядя, как Стейси выливает молоко на землю. Белая лужица растекалась ручейками, вьющимися в грязи между листьями, и помалу темнела, просачиваясь в землю. Эми уже скучала по Стейси, казалось, что подруги уже нет рядом.
— Интересно, похожа ли я на мою настоящую мать, — сказала Стейси и затянулась, — потому что если все похожи на матерей, то какой, к чертовой бабушке, смысл в жизни?
Едва Эми оказалась в машине рядом с мистером Робертсоном, все показалось более обыденным, чем всегда, хотя на этот раз уроки закончились раньше и они раньше встретились. Солнце стояло высоко и палило с белых небес.
— Мы будем встречаться летом? — выпалила она, как только они выехали с парковки.
Мистер Робертсон взглянул на нее, ничуть не удивившись.
— Я очень надеюсь на это, — сказал он.
— Ну, я же с понедельника выхожу на эту дурацкую работу.
Он кивнул, притормозив у знака «стоп».
— Мы что-нибудь придумаем, — сказал он, чуть коснувшись ее руки.
Она отвернулась, позволяя ветру из открытого окна забавляться ее волосами, она сжала хвостик в кулаке и водила им, как метелкой, по оконной раме. В первый раз она чувствовала, что они вот-вот поссорятся. Раньше это казалось невозможным.
Да и теперь это было невозможно, она не находила для этого слов, хотя и чувствовала, глядя из окна на проносящийся пейзаж, что страшно раздражена: ведь после всех этих поцелуев в лесу он так ничего и не сказал ни о своей жене, ни о себе в связи с их отношениями («Кроме россказней о его прошлом», — подумала она сердито), ничего о важном, ничего о своих планах и надеждах на их совместное будущее.
После долгого молчания, когда он свернул с Двадцать второго шоссе и остановился под деревьями в рощице недалеко от лесной дороги, Эми спросила:
— Вы себя хорошо чувствуете?
— Прекрасно, — ответил он и, вытащив ключ из зажигания, снова коснулся ее руки.
Но он и в правду выглядел рассеянным и молчал все время, и все шло не так, как обычно. Когда он целовал ее, когда обнимал, она чувствовала, безразлично и просветленно, только уколы еловых иголок под голыми ногами и прерывистое, глубокое дыхание человека, который ритмично двигался на ней.
Они оба вспотели. Обнимая его, она чувствовала, как взмокла на спине его мятая рубашка. Наконец он перекатился на спину и сказал, глядя в небо:
— Я думаю, мы оба понимаем, что это был не самый лучший день.
Она ничего не ответила. Помедлив, он протянул ей руку и помог встать. Они вернулись к машине.
— Тебе надо бы поступить в Бостонский колледж, — сказал он вдруг.
Она ничего не ответила и, стряхнув иголки с ног, села в машину.
Он осмотрел царапину на двери и тоже сел в машину спиной к двери, устроив локоть на рулевом колесе. Другой рукой он провел по внутренней стороне ее руки и улыбнулся, когда заметил, что Эми покрылась гусиной кожей.
— Ты дрожишь, — сказал он, — а ведь жарко.
Он ей почти разонравился. Она закрыла глаза, вздрагивая. Приборная доска в молочном свете казалась пыльной. Собственная кожа казалась Эми липкой и скользкой.
— Эми, — сказал он, — ты ведь знаешь, что всегда будешь любима?
Она взглянула на него. Сегодня она молчала слишком долго, но его глаза, добрые и печальные, заставили ее сказать:
— О боже, это звучит как прощание.
Он прижал к себе ее голову, шепча:
— Нет, нет, нет! — и, гладя ее волосы, добавил: — Мы что-нибудь придумаем, малышка Эми Гудроу.
Она потянулась к нему, готовая снова целоваться, но, казалось, в его намерения поцелуи не входили, он хотел просто смотреть на нее. Так что она села, стыдливо уставившись на свои ладони, лежащие на коленях.
— Эми, — попросил он тихо, — сними блузку.
Она встрепенулась, посмотрев на него изумленно. Он наблюдал за ней через полуопущенные веки. Она медленно расстегивала пуговицы, плоские и сияющие, одна из них сверкнула на тусклом солнце.
Эми наклонилась, снимая помятую блузку: сначала одна рука, потом другая, две сосновые иголки еще торчали в легкой ткани. Он взял блузку и вытащил иголки, а потом аккуратно свернул ее, прежде чем положить на заднее сиденье. Она сидела перед ним в лифчике из «Сирса» — простом белом лифчике с крохотной аппликацией-маргариткой между острых чашек.
Пот выступил у нее на лице, и когда он посмотрел на нее, она обтерла рот ладонью и отвела взгляд.
— Сними это тоже, — сказал он совсем тихо, низким, рокочущим голосом.
Она вспыхнула, ей стало еще жарче в разжаренной солнцем машине. Даже веки у нее вспотели, а глаза будто вспухли. Она поколебалась, но потом наклонилась и расстегнула лифчик, кончики пальцев были ледяными. Потом протянула лифчик ему. Не отрывая от нее глаз, он бросил его на заднее сиденье.
Она посмотрела на переключатель скоростей, разделяющий их, уходящий в темноту углубления под кожаным чехлом. Он, наверно, все еще смотрел на нее. И она, не отрывая взгляда от переключателя скоростей, потянулась было рукой ко рту, но потом передумала и крепко сжала губы. Она наклонила голову, чтобы волосы упали на лицо, и увидела на округлостях грудей бледно-розовые соски, так же мучительно явленные на свет, как нечто новорожденное, струйка пота бежала по животу за поясок ее бледно-лиловой юбки.
— Ты такая хорошенькая, — сказал мистер Робертсон светски, но нежно. — Правда, Эми, ты просто красавица.
И это успокоило ее. Проблеск улыбки пробежал по ее лицу, и она посмотрела на него, но он уже смотрел совсем на другое.
— Ты можешь кое-что сделать для меня? — тихо спросил он.
Она ничего не ответила, не понимая, что он имеет в виду. Ну, к примеру, может ли она приподнять грудь рукой и показать ему? Она покраснела и улыбнулась, опустив глаза в смущении, но сделала то, что он попросил. Он так наслаждался зрелищем, что она была готова на все. Сдвинуть груди обеими руками, прижав их друг к дружке, и потом, тряхнув головой, скрыть их волосами, чтобы любопытные соски выглядывали из-под волос.
Он попросил ее сплюнуть на пальцы, а потом коснуться ими сосков. Она удивилась, но сделала и это.
Он попросил ее повернуться то одним боком, то другим. Попросил ее поднять руку и придержать волосы сверху, наклонить голову. Чем больше он на нее смотрел, тем больше ей это нравилось. Она удивлялась, почему он раньше не делал с ней всего этого.
Подняв руку, Эми уловила запах собственного пота, смешанного с сиреневым ароматом дезодоранта. Нос ее зачесался, и, почесав его, она вдохнула запах своей руки.