— Не бери в голову. — Он слегка прикоснулся к ее спине, когда они шли через парковку.
Сев за руль, он вставил ключ в замок зажигания, а затем полез под сиденье и достал коробку — старомодный сигарный ящик с крышкой.
— Глянь, — сказал он, и она наклонилась к нему.
Это была коллекция иностранных монет и ювелирных изделий, но особенно ее восхитили серьги: на каждой была небольшая полоска золота, инкрустированная жемчугом и бледно-зелеными камнями, а в нижней части каждой сережки качался красный камешек, так что серьги были похожи на пару изысканных восклицательных знаков.
— Ах, ну и красотища, — сказала Эми, вынимая их из коробки и медленно перебирая в руках.
— Хочешь — возьми себе! — сказал Пол.
Она покачала головой и положила серьги обратно в сигарный ящик.
— Где ты взял все это?
Он не ответил, только усмехнулся, покосившись на ящик, и она поняла, что это все — краденое.
— Ты разбираешься в старинных монетах? — спросил он, взяв одну из монет. — Что это такое вообще?
Из вежливости она взяла монету и повертела в руке.
— Нет, я в них ничего не понимаю.
Он забрал монету, посмотрел на нее равнодушно и бросил в коробку.
— Наверное, я мог бы продать их, но кто купит это дерьмо?
— Отвези в Бостон, — предложила Эми. — Может, где-нибудь там.
Он уставился на ящик, лежащий на коленях. В лице его было столько усталости, как будто содержимое сигарного ящика было обременительно.
— Ты уверена, что не хочешь сережки? — снова спросил он. — Они тебе очень идут.
Она опять покачала головой.
— У меня уши не проколоты, это же не клипсы, — пояснила она.
— Ну да. — Он оторвался от сережек и, наклонившись к ней, внимательно посмотрел на ее мочки. — А почему? Ты боялась, что будет больно?
— Мать не разрешает.
— Вон оно что.
Пол положил сигарный ящик обратно под сиденье и завел машину. Потом нажал на прикуриватель и постучал сигаретой, разминая. Эми тоже открыла бардачок и взяла «Мальборо» из пачки. Они сидели с сигаретами в руках, дожидаясь, когда прикуриватель щелкнет и выскочит из паза. Она думала, что это замечательно — вот так сидеть и курить когда захочется.
Он, как обычно, сначала прикурил сигарету для нее, а затем выехал со стоянки, сжимая сигарету своими сочными губами. Выехав на шоссе, Пол прибавил газу.
— Она думает, что если я проколю уши, то на очереди будет нос, — прокричала Эми, заглушая ветер. — Обычная чепуха, как всегда.
Она затянулась и пустила колечко дыма.
— Вот кретинка. А твоя тоже больная на голову?
— Нет. — Пол пожал плечами, высунул локоть в открытое окно машины и зажал сигарету между большим и указательным пальцами. — Но достает, конечно.
Эми взяла сигарету, копируя Пола, и тоже положила локоть на окно.
Они долго молчали, пока Пол не сказал:
— У Стейси уши проколоты.
Когда он поцеловал ее, она не возражала. Он въехал к ней во двор, и она вспомнила, когда он наклонился к ней (с доброй, рассеянной улыбкой на полных губах), что целовалась с мистером Робертсоном на том же самом месте.
Она испытала мимолетное чувство гордости, не такое, как пару лет назад, когда она завоевала скаутские призы, а некое тревожное облегчение, связанное с тем, что она, фигурально говоря, выиграла еще один приз.
Она теперь была юной женщиной, и ее хотели мужчины. Не только один, конкретный, но и другой тоже — тому свидетельством были сочные губы Пола Биллоуса, приближающиеся к ее губам. И это было свидетельством того, что она уже знала, как себя вести, она уверенно закрыла глаза и впустила его язык в свой рот, два опытных профи — ни дать ни взять.
Но все было иначе. Губы Пола были мясистей и мягче, чем у мистера Робертсона. И не было торопливой, безрассудной разведки во рту, это скорее был спокойный, дружеский «засос». Это слово пронеслось в голове, она целовалась с Полом и пыталась вспомнить, где она его впервые услышала. В коридоре школы, вероятно, и она представила коридор школы, ряды бежевых шкафчиков для одежды и учебников, она думала, как глупо целоваться и в то же время воображать бежевые металлические шкафы (тут она повернула голову услужливо, когда Пол повернул свою). И тогда она вспомнила это слово еще раз, «засос», и вообразила себя в кресле стоматолога, когда рот наполняет слюна и она ждет, чтобы ее отсосали маленьким вакуумным шлангом (язык Пола вернулся к нему в рот, и они снова откинулись на подушки).
— Может, все-таки возьмешь серьги? — спросил он. — Когда-нибудь ты же проколешь уши?
— Ладно. — Она думала, что глупо было вспоминать о стоматологе, целуясь.
Вечером Эми сидела на диване перед телевизором и ждала, когда же наступит ночь. Она-то думала, что целовать другого — то же самое, что целовать мистера Робертсона. Те же самые ощущения. Она думала, что язык, и зубы, и губы, касающиеся друг друга, вскружат ей голову и наполнят счастьем. Она думала, что, пока мистер Робертсон недосягаем, удовольствие позажиматься с кем-нибудь еще совсем не предосудительно. Эми выглянула в окно. Уже стемнело — на оконном стекле мелькало отражение экрана телевизора.
— Честное слово, — сказала Исабель, сидя в кресле и распутывая клубок, — никогда у нас на работе не было такой напряженной атмосферы, как сейчас.
Эми взглянула на нее, не очень-то веря сказанному. Но стала вспоминать контору. Она скучала по Бев, скучала по ленивой шутливой перебранке между работницами.
— И что, сильно напрягает? — спросила Эми неприязненно.
По телевизору началась другая передача, Исабель теперь все чаще смотрела телевизор. Когда новости заканчивались, вместо того чтобы, как раньше, выключить телевизор, она смотрела все подряд. Эми со скучающим видом сидела обычно в уголке дивана с ногами. «Убери ноги с дивана, ради бога», — говорила Исабель, и Эми чуть отодвигала ноги.
В руках Исабель мелькали спицы, она вязала коврик, иногда посматривая из-под очков на носу на инструкцию в журнале, раскрытом на маленьком столике. Она сидела, положив ногу на ногу, и все время качала одной ногой. Мало того, между взглядами на моток ниток и журнал она успевала вполглаза смотреть передачу.
Эми от всего этого тошнило. Глупые очки с половинками стекол, качающаяся нога, показное презрение к дурацкой передаче, хотя было очевидно, что Исабель интересно смотреть.
— Ужасная обстановка, — отвечала Исабель. — Когда Дотти Браун и Ленора идут в туалет выпустить пар, что тут хорошего?
Эми поковыряла между пальцев на ноге и взглянула на мать настороженно:
— Как это «выпустить пар»?
Исабель спустила петлю.
— В прямом смысле.
Эми вздернула голову:
— Ты шутишь?
— Нет, не шучу.
— Они подрались в туалете?
— Боюсь, что так.
— Таскали друг дружку за волосы?
Исабель нахмурилась:
— Ох, Эми, упаси боже, нет же.
— Тогда что они там делают, объясни.
— Да уж ничего хорошего.
— Да ладно, мам. — Она вспомнила бывших сотрудниц и сказала, помолчав: — Не могу представить себе, чтобы Ленора кого-то лупила.
— Никто никого не лупил, — ответила Исабель. — Дотти решила, что Ленора ее оскорбила. А Ленора чересчур серьезно относится к этой истории с НЛО, скажу я тебе. Так что в дамской комнате Дотти вышла из себя и шлепнула Ленору по руке.
— Шлепнула — и только-то? — Эми была разочарована.
— А Ленора в ответ плюнула на нее.
— Да ну?!
— Это что я слышала, — Исабель подняла брови, — я там свечку не держала.
Эми обдумала сказанное.
— Черт знает что, — заключила она. — И знаешь, что я об этом думаю?
— И что? — спросила Исабель устало. Безразличие в ее голосе оскорбило Эми.
— Ничего, — ответила она.
Ночью полил дождь. Он начался вкрадчиво, так вкрадчиво, что сначала казалось, он падает не с небес, а просто появляется в потемневшем воздухе. Человек, выглянувший из двери гостиничного бара на Фабричной улице, помахал рукой перед лицом несколько раз, будто смахивая паутину. Уже к утру дождь стучал равномерно и нежно по открывшимся листьям кленов, дубов и берез. И люди, преимущественно старики, и те, кто побеспокойней, помоложе, просыпающиеся обычно часа в три утра и не ложащиеся, пока небо не посветлеет, задавались вопросом, что это за звук? Они опирались на локти, садились, держась на спинки кроватей (что там такое? — ну да, дождь пошел), и укладывались обратно, встревоженные или довольные, в зависимости от того, как они относились к грому и молнии, потому что намечалась буря — невиданная, климатически совершенная после бессмысленного лета с его непереносимой духотой.
Небо треснет, разойдется дыра в нем, и, сталкиваясь, изменятся огромные массы пространства, как будто сама Вселенная забьется в муках или в разрушительных землетрясениях. Но вместо вселенских потрясений дождь шел безостановочно, стуча по крышам домов и автомобилей, по тротуарам, и те, кто проснулся ночью, снова уснули и спали глубоким сном, потому что небо просветлело только под вечер. К утру собрались лужи под водостоками, скопились небольшие лужицы в ямках на гравии подъездных дорожек. Дождь был сильным и, не оставляя ни просвета между струями, гремел по перилам, по крылечкам. Люди завтракали под люстрами или включали на кухне люминесцентные лампы. Кому-то это напоминало ранние утренние пробуждения, когда надо было до свету встать, отправляясь в путешествия. Казалось, что утро настало раньше времени, хотя никто никуда не собирался в это сумрачное августовское утро, разве что на работу.
Исабель тоже проснулась ночью и тоже потом уснула крепким сном. Но теперь, уже пробудившись и хлопоча на кухне, окна которой не пропускали света из-за дождя, она чувствовала себя вялой или оглушенной, как если бы находилась под действием принятого с вечера снотворного. Она сидела, грея руки о чашку с кофе, и думала: как странно, что она крепко спала, заснув с тревожными мыслями. Как странно было сидеть в раскаленной машине вчера с Дотти и Бев, а затем у Дотти на кухне, как это было необычно.