Я помотал головой.
— Валтэн, я… у меня стало складываться впечатление, что миром все же правят экономические законы… А тут получается — вопреки им такое общество существует…
— А это часто бывает в истории, — согласился Валтэн, — экономика — это одно, а вот психология людей…
Мы замолчали.
— Но как же с Анзорой? — спросил я вслух.
— А вот этого я не знаю, — сказал Валтэн, — это, пожалуй, очень редкий и необычный случай.
Часть 4. Просто женщина
У меня не было никакого желания участвовать в танцах. Я просто этого не умею. Во всяком случае, так, как квиринцы — чего ж позориться…
А балкон у этого зала очень широкий. И чудная погода сегодня… конец лета. Теплынь… Сумерки. Над морем уже встала звезда. Это, собственно, Люцина, вторая планета системы, теперь-то мне это известно. Все равно — звезда. Лазоревая звезда. Привет, Арни.
Воздух — чистый, чуть солоноватый, прохладный. Это очень важно — воздух. В корабле воздух совсем не такой. И на базе. Даже хуже, чем в обычном помещении. Всегда как-то душновато. Когда после патруля возвращаешься на Квирин и вдыхаешь первый раз… выходишь из корабля и вдыхаешь — такое же ощущение, наверное, как у младенца, только что появившегося на свет. Только, конечно, не кричишь, возраст не тот. Но голова кружится.
Я уже две недели на планете. И кажется, до сих пор не привык.
Валтэн танцует с Мирандой — это вторая спасательница, мы ее и не видели тогда. Тоже красивая. И даже больше на Пати похожа — черненькая, смуглая, очень изящная. Вдвоем они такие курбеты выделывают… н-да, не думал даже, что мой шеф так умеет. Ну ладно… мы скромненько тут постоим. На море полюбуемся.
— Ландзо!
Я обернулся. Оливия… Облокотилась о поручень рядом со мной. В синих глазах отражается море. Лиловое, алое, фиолетовое… уже угасающий, уходящий закат. А Оливия, хоть и выше меня, но кажется теперь более хрупкой, женственной… ну да, все-таки в бикре женщина выглядит слишком уж богатырски. А сейчас, в этом платье из сирени и серебра, словно льющемся с плеч… красивая, подумал я. Очень красивая. И мне стало неудобно как-то. Как будто я не имею права даже постоять рядом с такой красивой девушкой.
Оливия обернулась ко мне.
— Вы еще три месяца, значит, летали? А у нас был самый конец дежурства. Ну и как, было еще что-нибудь интересное?
Я пожал плечами. Да все интересно… для обычных ско, может, и рутина, а для меня все — впервые.
— Ничего особенного, — сказал я наконец.
— Ты первый раз был в космосе? — Оливия внимательно на меня посмотрела.
— Да. Ты, вроде бы, тоже не выглядишь старухой…
— Это мой второй самостоятельный патруль, — кивнула Оливия, — до этого мы с Мирой учились… Но вообще я уже седьмой раз отработала.
Собака, сидевшая у ее ног, шумно почесалась. На пушистых ушах черного луитрена теперь были кокетливо повязаны желтые бантики. Надо же, спасательный пес…
— Тебе нравится работа ско? — спросила Оливия. Я кивнул.
Еще бы мне не нравилось! Я только, может быть, теперь себя человеком почувствовал.
Закат за морем погас уже окончательно. Лиловые полосы исчезли, и цвет неба быстро сгущался. В темнеющей синеве то и дело проблескивали чьи-нибудь быстро движущиеся цветные бортовые огни.
— Ты один на Квирине? — вдруг спросила Оливия.
— Да. Я эмигрант. С Анзоры.
— Анзора, — задумалась Оливия, — а, вспомнила… я не очень много знаю о твоем мире.
— Да нечего там особенно знать, — брякнул я. Оливия улыбнулась. Ее пальцы коснулись ласково моей руки.
— Ничего, Ландзо. Ты привыкнешь.
И мне так хорошо стало, словно теплая волна пробежала по телу… да что же это? А может быть… да не могу же я понравиться Оливии! В смысле, как мужчина… она — вон какая. Она и по здешним меркам — красавица. А я? Ну кто я такой? Ученик ско, недорослик какой-то, и поговорить со мной не о чем…
Но вдруг? Что у нее за глаза? И почему она так ласково на меня смотрит?
Вроде бы я не так уж много выпил… почему же в голове будто шумит?
— Ты хороший ско, Ландзо, — сказала Оливия, — мне приходилось уже работать с вашими. Ты не хуже других, и ты будешь работать. Ты не боишься огня… соображаешь быстро.
— Ты очень красивая, Олли, — сказал я вдруг, это у меня получилось немного хрипловато. Она засмеялась. Не обидно, тихонько так, колокольчиком.
— Да? Мой муж тоже так думает. А по-моему, он не прав. Ведь все женщины красивы!
— Ты замужем, Олли? — спросил я. Она кивнула.
— Он замечательный… его зовут Карен.
— Почему же он не здесь, не с тобой? — не знаю, как у меня это выскочило. То ли вдруг обидно стало, что она замужем. То ли… не знаю. Но вдруг глаза Оливии как-то потемнели, улыбка из них исчезла. Девушка даже слегка от меня отодвинулась.
— Он занят сегодня, — объяснила она обычным веселым тоном. Я задумался. Валтэн пришел с женой и младшей дочерью. Нас всех пригласили с семьями. Миранда пришла со своим другом и женихом. А муж Оливии… занят. А ведь это не просто какой-нибудь праздник, это вечер в нашу честь, вечер, где мы — герои. Я только что почувствовал себя эстаргом и квиринцем, но уже понял, что такое нельзя игнорировать и пропускать… Ведь братья Дэнри специально ждали три месяца, пока вернемся еще и мы с Валтэном.
— Он наземник? — уточнил я. Оливия кивнула как-то неловко.
— Наземник. Он биоинженер. Прекрасная работа. Очень нужная. Слушай, Ланс, тебе здесь не холодно? Может, в зал пойдем?
Я обернулся. Танцевать уже перестали. Там началось что-то вроде концерта. Это здесь тоже обычное времяпрепровождение. Ведь певцов и музыкантов полно…
— Пойдем, — согласился я.
В центре зала поставили синтар, и как раз играл Ласс Дэнри. В белом костюме он тоже казался каким-то хрупким, почти мальчиком. Да ведь он и есть мальчишка, ему всего восемнадцать лет. Он ученик, как и я. Ласс очень хорошо играл. Глаза его блестели, губы подрагивали. Без шрама лицо оказалось красивым. Он не играл, он словно рассказывал музыкой обо всем — и об оставшихся на Эль-Касри детях… забудет ли он когда-нибудь?
И нужно ли забывать?
Я сел в углу, в сторонке от всех. В самом дальнем углу зала, чтобы меня никто не видел. Взял с тарелки апельсин и стал его чистить. Нехорошо, конечно, когда играют, но ведь я никому не мешаю. Могу тихонько слушать издалека.
Интересно, мог бы я тоже так — петь, танцевать… играть на чем-нибудь. Мне еще из-за этого квиринцы казались слишком уж наивными, чуть ли не детьми. Музицируют тут, понимаете ли… Теперь они мне уже не кажутся такими.
Но я-то сам петь не умею. У нас если пели — то хором на собраниях и митингах в честь Цхарна. И какие-нибудь патриотические песни. А тут…
Я не знаю, кто и откуда
Снова в город холод нагнал.
В небесах — немыслимым чудом —
Засиял прозрачный хрусталь.
Синевою морской наполнен,
Он под ветром снова шумит.
И над крышами бьются волны,
И под ними город лежит[3]
Цхарн, да ведь я же совсем забыл! Нужно попробовать найти переводчика… не обязательно, чтобы знал лервени. Я сам сделаю подстрочник. Просто нужен хороший поэт. Я многие стихи Арни помню наизусть. Очень многие! Все-таки я свинья… как я мог об этом-то забыть!
Вам понравятся стихи Арни, товарищи мои… обязательно понравятся. Здесь, в зале, только эстарги. Ну — почти. Вот жена Валтэна — наземница, еще, может несколько человек таких, как она. Здесь — пилоты-транспортники, и семья Валтэна, и родня Миранды, и… Марк.
Марк встретил меня в космопорте. Он и сам недавно вернулся из экспедиции. Схватил за плечи, потряс, заглянул в лицо.
— Ну, дедуля… Ну, Ланс! Ты же просто богатырь теперь.
А услышав, что в нашу честь крестники — то есть спасенные нами пилоты — устраивают традиционную вечеринку, тут же быстренько напросился… Мы имеем право приводить родственников. И вот пожалуйста, вон мои родственники сидят у стола и внимательно слушают. Мира и Марк.
Оливия мелкими шажками пересекла открытое пространство, села на стул, взяла гитару. Наклонив голову — золотые пряди закрыли лицо — стала перебирать струны.
Размытый путь, и вдоль кривые тополя,
Я слышал неба звук, была пора отлета.
И вот я встал и тихо вышел за ворота,
Туда, где простирались желтые поля[4]
Голос Оливии был высоким, чистым, звенящим. И то ли от голоса ее, то ли от слов этих у меня мурашки бежали по коже. Не понимаю почему, но я вспомнил Анзору.
И вдруг такой тоской повеяло с полей.
Тоской любви, тоской былых свиданий кратких.
Я уплывал все дальше, дальше, без оглядки,
На мглистый берег глупой юности моей.
И на миг мне показалось снова, что я анзориец. Общинник. Что все, что было со мной в последние полгода — лишь светлый сон, все это наносное (а наверное, так оно и есть), и вот теперь я снова вспомнил свою настоящую сущность.
Анзора.
А ведь я люблю тебя…
А ведь я люблю тебя и тоскую по тебе, страна моя. Родина.
Я плохой твой сын, я предатель. Но все же я твой…
Если бы только ты была немножечко иной… Почему бы и нет. В Федерацию входят разные миры. Лервенцы могли бы и жить гораздо лучше… и даже в общинах. Ну что такого уж принципиально плохого в общине? Дети могли бы жить в семейных общинах, с родителями. Вон на Цергине тоже общинный строй. Так разве его сравнить с нашим…
Почему раньше мне в голову не приходили эти мысли?
Не знаю. Просто под эту песню — а песня-то совсем о другом — я вдруг представил такой же зал, и таких же людей, милых, родных, товарищей, и никаких наказаний, и еда, и все эти удобства — все так же, но только на Анзоре. И почему такого быть не может?
Мне вдруг показалось, что это возможно. Вполне.