Итак, я поступила на вечерний и сразу пошла работать, поселилась в общежитии. Началась моя самостоятельная жизнь.
На одном из праздничных вечеров в нашем институте я познакомилась со своим будущим мужем, русским парнем Виталием. Он учился в институте водного транспорта и был моим ровесником. Оставшись одна в чужом городе без маминой опеки, я часто не знала, как поступить, очень плохо разбиралась в людях. Конечно, я сразу посчитала именно его своей половинкой. А когда по окончании института мы поженились, государственный антисемитизм переселился и в нашу семью. Но мне казалось, что это нормально. Меня ведь и прежде унижали только за то, что я еврейка.
По окончании учебы мы отправились по направлению с молодым мужем в новую жизнь. Для нас это в 1963 году был город Находка.
Хочу немного рассказать о этом городе.
Находка – город в Приморском крае России. Он расположен на полуострове Лисьем у берегов Японского моря, в 171 километре юго-восточнее Владивостока. Это самый южный город на востоке России. В 1963 году жителей было всего 70 тысяч.
Население города 158, 8 тысячи. Город был основан как гидрографический пост в 1864 году.
Возникновение города-порта было связано с планами советского руководства по переносу морского порта из Владивостока в бухту Находка. На острове Лисьем колония заключенных появилась в 1937 году. Состояла из 200 женщин, которые были заняты работой на рыбоперерабатывающем комбинате. Усилиями заключенных ГУЛАГа в 1937 году был построен порт, в 1950 году поселку присвоен статус города. Историческую застройку старых улиц составляют дома-сталинки. В 1939 году там был создан исправительно-трудовой лагерь. Лагерь был закрыт в 1941 году. Однако подневольный труд заключенных на строительстве рыбного порта использовался до 1958 года. С 1945 по 1950 год в Находке располагался лагерь японских военнопленных с отделениями в разных районах поселка. Многие умирали от воспаления легких и инфекционных заболеваний. Безызвестные захоронения разбросаны по всему городу, многие здания стоят на костях.
Вот в таком городе мне, домашней еврейской девочке, предстояло начинать новую честную рабочую карьеру. Я была прикреплена к рыбному порту, мой муж – к судоремонтному заводу. Меня, как молодого специалиста, назначили начальником участка. Работало в моем подчинении более 20 человек. Я была очень наивная, верящая в честность и справедливость. Наш участок отвечал за отгрузку готовой продукции. Готовые рыбные консервы, упакованные в картонные ящики, наш участок должен был грузить в вагоны для отправки на запад страны. Работали мы по десять часов в сутки, план исправно выполняли. Но вдруг случайно я обнаружила недостачу в готовом к отгрузке вагоне, элементарно не хватало ящиков. Время было суровое, за малейшую провинность не разбирались, а сразу под суд. Я отвечала за погрузку, и, если бы приемная комиссия обнаружила это, меня бы тут же посадили. Ужас был в том, что я никак не могла взять в толк, как это могло случиться. Я тихо начала свое собственное расследование, чтобы поймать вора, не ставя в известность руководство завода. После выяснения всех путей движения готовой продукции, я поняла, что пропадает она на моем участке. Меня охватил ужас. Все работающие у меня мужчины были после 45 лет, серьезные люди, и только я – молодой специалист. Видя мои метания, представитель отдела кадров сказал, что у меня в бригаде работают одни уголовники. Люди, получившие реальные сроки за воровство. Это именно те заключенные, которым разрешили не сидеть в закрытых камерах, а жить и работать в этом городе. Тогда я собрала бригаду и популярно всем объяснила, что если воровство не прекратится, я обращусь в милицию. Ящики в тот же день вернули на базу.
Мы прожили на краю света семь лет. Там родилась моя старшая дочь Валерия.
За это время наши матери сильно постарели и очень просили нас о встрече, но, к несчастью, расстояние от Находки до Москвы более 13 тысяч километров, а по тем временам на дорогу требовалось много времени и денег.
Мы искали варианты переезда. Спустя некоторое время мы нашли работу в городе Клайпеда, прежде назывался Мемель. Начиная с 1971 года мы перебрались в Прибалтику. С этим все в нашей жизни переменилось. Мы попали из дикой Сибири сразу в цивилизацию. Клайпеда прежде был немецкий город, в котором сохранились и фахверковые дома, дача Геринга и охотничьи угодья, в которых он охотился. В этих же краях жил немецкий писатель Томас Манн.
Мы прожили там с 1971 по 2004 год. Муж работал на судоремонтном заводе. Здесь в 1975 году у меня родилась вторая дочь Ольга. Старшая дочь, окончившая одесский техникум, отправилась жить к бабушке в Белгород. Там же она и вышла замуж, у нее родился сын. Попав в спокойную нормальную ситуацию, мой муж вдруг понял, что есть еще и другие женщины на земле и нашел себе помоложе. В 1981 году мы с ним развелись.
А в 1991 году в самый разгар перестройки юг Украины совсем оторвали от снабжения. Все заводы в поселке закрылись, бабушка умерла, муж остался без работы. Денег на еду не было, самой еды не было. Валерия при первой возможности уехала в Израиль.
Моя младшая дочь окончила Одесский водный институт, вернулась в Прибалтику и вышла замуж.
А потом развалился СССР. После отделения Прибалтики все заводы, имеющие связь с Россией, закрылись, я осталась без работы. А мне было только 52 года. Всех жителей Литвы разделили на своих и чужих – и я оказалась чужой. Жить чужой, даже в европейской стране, очень сложно. А потом разрешили въезд в Германию евреям. Я начала оформлять документы, и оказалось, фамилия моего отца есть, а данных о нем никаких. Только тогда я начала искать свои корни и нашла, что он был немцем. На это у меня ушло более двух лет. Какие только архивы мне не приходилось посещать! Это просто рассказать трудно.
В 2004 году я переехала в Германию на ПМЖ и началась совершенно другая жизнь.
Ох уж эта медицина
«Чтоб лечиться, нужно иметь железное здоровье»
Жизнь очень разнообразна. За белой полосой обязательно придет черная. Но главное, чтобы смена светлых полос была не очень частой.
Этот день начинался для меня не очень обычно. Всю прошлую ночь мое сердце выскакивало из груди и совершенно неожиданно подскочило давление. Поход к врачу не принес облегчения. Посмотрев ЭКГ, перепуганная докторша-заместитель замахала на меня руками и громким шепотом произнесла: «Срочно, срочно в больницу!!!»
А дальше началась беготня и карусель событий. Придя в больницу, я оказалась на койке отделения срочной помощи. Вокруг меня забегали и зашумели какие-то люди. Меня очень быстро раздели, включили в компьютер – и вся техника начала жужжать, пищать и гудеть. Я расслабилась, и в моем мозгу возникла какая-то темнота. Открыв глаза через пару минут, я увидела молодых людей, которые с двух сторон одновременно, как пчелы, пытались проткнуть иглами мои руки, мочку уха и другие доступные места. Искали кровь, а она, видимо, кончилась. Я начала сопротивляться, но они спешили меня успокоить, громко говоря, что так надо, что без анализа они не могут поставить диагноз. По их мнению, у меня очень сложное заболевание. Куда-то пропал сердечный ритм! А по-простому – аритмия! Аппарат контроля давления визжал сиреной, ничего понять было невозможно. Через час я настолько устала, что мне стало все равно. Я еще готовилась после всех этих мучений отправиться домой, но как бы не так. Возле моей койки появилась молодая особа с креслом-коляской. Меня усадили в нее, и я сразу почувствовала себя полным инвалидом.
В палате, куда меня привезли, я продолжала изображать умирающую. Я не очень этого хотела, но возле меня все так же бегали люди со сложными аппаратами для замера давления, пульса, кардиограммы. От всех пережитых процедур, отдав более 200 граммов крови, я совсем потеряла последние силы. Давление упало, и даже на простые вопросы отвечать я уже не могла. Когда медперсонал, бегающий вокруг меня, немного рассосался, оказалось, что руки у меня синие от неудачных уколов, грудная клетка измазана толстым слоем технического желе, волосы на голове стоят дыбом, а в глазах совсем темно, потому что от интенсивного забора крови давление благополучно рухнуло от 200 до 120. Но самое смешное было потом. Мой лечащий доктор после беседы со мной поленился передать исследования сердца и на другой день ушел в отпуск. Оставшийся медперсонал тоже решил слегка расслабиться. Они просто поставили телефон на автоответчик. Медсестрам больницы пришлось потратить массу времени, чтобы дозвониться. Но автоответчик сообщал всем, что врач в отпуске и будет через две недели. Каждые 20 минут ко мне подбегала медсестра и спрашивала:
– Как же это может быть? Кто же вас прислал, если там никого нет?
Что мне оставалось сказать? На следующий день уже меня начали гонять между этажами для всяких манипуляций. Кроме ЭКГ меня послали на эхограмму. Что это, я не знала. В полутемном кабинете очень молодая, очень бледная блондинка, похожая на бабочку, измазав меня в очередной раз толстым слоем геля, велела повернуться на левый бок и очень просила не шевелиться. Где-то там за моей спиной она вздыхала, кряхтела, пытаясь найти у меня сердце и нащупать пульс. Видимо, у нее это плохо получалось.
– Знаете, – сказала она, я сейчас позову коллегу. – Лежите, не двигайтесь!
Куда уже двигаться, если слой геля на мне превысил всякие допустимые размеры и я почти приклеилась к аппарату. Вокруг было тепло, темно и тихо. Я спокойно заснула в темноте. Вдруг раздался громовой голос, и надо мной простерлась совершенно черная рука. Я вздрогнула, инстинктивно подвинулась, посмотрела вверх. Рядом в роли коллеги выступал двухметровый, иссиня-черный африканец.
– Вот это да! – подумала я, но вспомнила, что я больная, и решила лежать спокойно до окончания исследования.
До того как я попала в это отделение, я была уверена, что именно здесь работают только немцы, но пришедший на обход в первый день моего пребывания доктор развеял мои сомнения. Симпатичный молодой врач посмотрел на табличку с моей фамилией и тихо спросил: