— У меня полный карман снов на продажу, — сказал Тедди шутливо, с новой, непривычной веселостью в голосе и манерах. — Чего изволите? Чего изволите? Есть сон об удаче... сон о приключении... сон о море... сон о лесах... любой сон, какой хотите, по вполне разумной цене... есть даже парочка непревзойденный ночных кошмаров. Сколько дадите за сон?
Эмили обернулась... на миг остановила взгляд на его лице... а затем, охваченная безумным желанием схватить перо и «книжку от Джимми», забыла и свое волнение, и трепет влюбленности, и все остальное. Казалось, его вопрос «Сколько дадите за сон?» был магическим заклинанием, открывающим двери в какую-то тайную, неведомую ей самой часть ее воображения, и она вдруг увидела разворачивающуюся перед ней великолепную идею рассказа... всю, целиком, включая даже заголовок — «Продавец снов». Остаток этой ночи Эмили уже не думала ни о чем другом.
Мальчики отправились на свою соломенную кушетку, а Эмили, решившись покинуть спавшую на диване Илзи — та, казалось, чувствовала себя во сне совсем неплохо, — прилегла на кровать в маленькой комнате. Но не для того, чтобы уснуть. Ей совсем не хотелось спать. Ей не нужен был сон. Она забыла, что начинала влюбляться в Тедди... она забыла обо всем, кроме своей чудесной идеи — глава за главой, страница за страницей она разворачивалась перед ней в темноте. Ее действующие лица жили и смеялись, говорили и действовали, наслаждались и страдали... она видела их всех на фоне метели. Ее щеки пылали, сердце билось быстрее обычного, она с головы до ног трепетала от восторга творчества... от радости, что била как фонтан из глубин самого ее существа и казалась независящей ни от чего земного. Если Илзи была пьяна от шотландского виски, забытого в старом доме сыновьями Малкома Шоу, то Эмили пьянило вино вечности.
Глава 21
Кровь — не водица
Эмили не спала почти до утра. Метель утихла, и окрестности старого дома Джона Шоу казались призрачными в свете заходящей луны, когда она наконец погрузилась в сон с восхитительным чувством исполненного долга — ведь ее рассказ был наконец обдуман. Теперь оставалось лишь записать его краткий план в «книжку от Джимми». Она не сможет чувствовать себя спокойно, пока все, что она придумала, не будет записано черным по белому. Она не будет пытаться написать его — пока. О нет, она подождет еще несколько лет. Она должна подождать, пока время и опыт не сделают ее перо инструментом, способным отдать должное ее замыслу. Ведь одно дело — в поэтическом вдохновении обдумывать идею среди ночи, и совсем другое — суметь изложить ее на бумаге так, чтобы воспроизвести хотя бы одну десятую ее первоначального очарования и глубокого смысла.
Разбудила ее присевшая рядом с ней на край кровати Илзи, выглядевшая довольно бледной и нездоровой, но с непобедимым смехом в янтарных глазах.
— Ну, я проспалась после моей оргии. И мой животик в полном порядке. Виски Малкома действительно ему помогло... хотя мне кажется, лекарство было хуже, чем болезнь. Я полагаю, ты хочешь знать, почему я не хотела разговаривать вчера вечером.
— Я думала, что ты была слишком пьяна, чтобы разговаривать, — искренне ответила Эмили.
Илзи хихикнула.
— Я была слишком пьяна, чтобы не разговаривать. Когда я добралась до дивана, у меня перестала кружиться голова, и мне захотелось поговорить... ох, до чего же мне хотелось говорить! Мне хотелось говорить ужаснейшие глупости и рассказать все-все, что только было у меня на уме. У меня оставалась лишь малая толика здравого смысла — ровно столько, чтобы понять, что я не должна все это говорить, а иначе навсегда опозорюсь... и я чувствовала, что, если скажу одно слово, это будет то же самое, что вынуть пробку из бутылки... всё остальное польется с бульканьем. Так что я стиснула зубы, чтобы не произнести этого одного слова. Дрожь меня пробирает, как подумаю, что я могла бы сказать... и в присутствии Перри! Чтобы твоя маленькая Илзи еще когда-нибудь закутила? Никогда! С этого дня я абсолютная трезвенница.
— Что мне непонятно, — сказала Эмили, — так это то, как от такой мизерной порции чего бы то ни было у тебя могло настолько помутиться в голове.
— Ну, ты же знаешь, мама была из Митчеллов. А всем давно известно, что Митчеллы не могут сделать и одного глотка спиртного без того, чтобы не свалиться под стол. Это одна из их семейных странностей. Ну, вставай, любовь моя, ненаглядная моя. Мальчики разводят огонь, и Перри говорит, что мы можем состряпать себе приличный завтрак из свинины, бобов и печенья. Я так голодна, что готова съесть сами консервные банки.
И вот тут, обшаривая кладовую в поисках соли, Эмили сделала грандиозное открытие. В глубине верхней полки, почти у самой стены, лежала стопка пыльных старых книг — вероятно, оставшихся там со времен Джона и Альмиры Шоу — заплесневевшие календари, альманахи, гроссбухи. Эмили случайно опрокинула все это на пол и затем, собирая книжки, обнаружила, что одна из них — ветхий альбом для вклеивания вырезок. Из альбома выпал оторвавшийся лист. Когда Эмили вкладывала его обратно, ее взгляд упал на название стихотворения, наклеенного на него. Она схватила листок обеими руками, ее дыхание стало частым. «Легенда Абигвейта»! То самое стихотворение, благодаря которому Эвелин победила в конкурсе! Вот оно, в этом старом пожелтевшем альбоме с вклейками двадцатилетней давности... слово в слово, если не считать двух четверостиший, которые Эвелин выбросила, чтобы уложиться в требуемую длину.
«И к тому же два лучших в нем!— с презрением подумала Эмили. — Как это похоже на Эвелин! У нее просто нет никакого литературного вкуса».
Эмили вернула книжки на полку, но оторвавшийся листок сунула в карман. Свою порцию импровизированного завтрака она ела очень рассеянно. К этому времени на всех окрестных дорогах мужчины уже расчищали снежные заносы. Перри и Тедди нашли во дворе лопату и скоро проложили путь сквозь сугробы до дороги. И наконец, после долгой, но без происшествий поездки, они добрались до Молодого Месяца, где все были уже изрядно встревожены и ужаснулись, узнав, что им пришлось провести ночь в доме старого Джона.
— Вы могли страшно простудиться, — сурово сказала Элизабет.
— Что ж, у нас не было выбора. Или провести ночь в этом заброшенном доме, или насмерть замерзнуть в сугробах, — сказала Эмили, и больше об этом ничего не было сказано. Ведь они благополучно добрались домой и никто из них не простудился — так о чем тут было еще говорить? Так смотрели на дело в Молодом Месяце.
Но в Шрузбури взгляд был несколько иным. Хотя то, как смотрели на произошедшее в Шрузбури, стало очевидным не сразу. Вся история разошлась по Шрузбури к вечеру понедельника: Илзи рассказала ее в школе и описала свою «оргию» с большим юмором и живостью под взрывы хохота ее соучеников. Эмили, которая в тот вечер впервые в жизни зашла навестить Эвелин Блейк, застала ее в очень хорошем расположении духа.
— Моя дорогая, неужели вы не можете воздействовать на Илзи, чтобы она не рассказывала повсюду эту историю?
— Какую историю?
— Ну, о том, как она напилась пьяной в прошлую пятницу... в ту ночь, которую вы провели с Тедди Кентом и Перри Миллером в старом доме неподалеку от Дерри-Понд, — вкрадчиво сказала Эвелин.
Эмили вспыхнула. В тоне Эвелин звучал какой-то намек... так что самый невинный факт, казалось, вдруг приобрел зловещую значительность. Эвелин намеренно хотела оскорбить ее?
— Не понимаю, почему ей нельзя об этом рассказывать, — холодно возразила Эмили. — У нее есть повод изрядно посмеяться над собой.
— Но вы знаете, что будут говорить люди, — мягко отозвалась Эвелин. — Это все довольно.... прискорбно. Конечно, вы ничего не могли поделать, ведь вас застала метель... как я полагаю... но своими рассказами Илзи только усугубляет положение. Она чересчур откровенна... неужели у вас, Эмили, нет никакой возможности повлиять на нее?
— Я пришла сюда не за тем, чтобы обсуждать поведение Илзи, — сказала Эмили резко. — Я пришла показать вам то, что нашла в старом доме Джона Шоу.
Она протянула листок из старого альбома с вклейками. Несколько мгновений Эвелин растерянно смотрела на него. Затем ее лицо пошло странными багровыми пятнами. Она невольно сделала движение, словно хотела схватить листок, но Эмили быстро отвела руку. Их глаза встретились. В этот момент Эмили почувствовала, что в их борьбе счет наконец стал равным.
Она ждала, когда Эвелин заговорит. И еще через несколько мгновений Эвелин заговорила.
— Ну, и что ты собираешься делать дальше? — угрюмо спросила она.
— Я еще не решила, — сказала Эмили.
Удлиненные, карие, коварные глаза Эвелин бродили по лицу Эмили с хитрым, испытующим выражением.
— Должно быть, собираешься отнести этот листок мистеру Харди и опозорить меня перед всей школой?
— Что ж, ты этого заслуживаешь, не так ли? — рассудительным тоном отвечала Эмили.
— Я... я хотела победить в конкурсе, потому что папа обещал мне поездку в Ванкувер следующим летом, если я получу приз, — пробормотала Эвелин, и ее лицо вдруг исказилось. — Я... я безумно хотела поехать. Ох, не выдавай меня, Эмили... отец будет в ярости. Я... я отдам тебе собрание сочинений Паркмана... я что угодно сделаю.... только не выдавай...
Эвелин заплакала. Эмили было неприятно смотреть на эти слезы.
— Мне не нужен твой Паркман, — сказала она с презрением, — но одно ты должна сделать. Тебе придется признаться тете Рут, что это не Илзи, а ты подрисовала мне усы в день экзамена по английскому языку.
Эвелин вытерла слезы и судорожно сглотнула.
— Это была всего лишь шутка, — всхлипнула она.
— Лгала ты об этом не в шутку, — сурово заявила Эмили.
— Ты такая... такая... прямолинейная. — Эвелин поискала сухое пятно на своем носовом платке и нашла. — Это все была просто шутка. Чтобы это сделать, я вернулась из книжного магазина и заскочила в комнату, где ты спала. Я разумеется, думала, что ты посмотришь на себя в зеркало, когда встанешь. Я никак не предполагала, что ты в таком виде пойдешь в класс. И я не знала, что твоя тетя отнеслась к этому так серьезно. Конечно... я скажу ей... если ты... если только ты не...