Однако шаги за дверью не стихли. Напротив — кто-то толкнул дверь в ванную.
— Я же сказала!.. — резко обернувшись, я слегка покачнулась от неожиданности. — Мама? — выдохнула я, вцепившись пальцами в раковину.
— Как по мне, прическа идеальна, только ты что-то бледновата. Плохо переносишь жару? — с улыбкой произнесла женщина.
В дорожном костюме она стояла в моей ванной и улыбалась. Совсем не дружелюбно.
Если раньше, в Саванне, я не замечала разницы, то после общения с так называемым дядей прекрасно знала, как выглядит их кривая, холодная улыбка.
Дон Лоренцо во время лечения часто вызывал меня к себе, не уставая повторять, что я очень похожа на мать.
После его охов и вздохов, я всмотрелась в женщину внимательнее — и, как прежде, не увидела ничего общего.
Мы были будто вовсе не родня.
Она — жгучая брюнетка с карими глазами, прямым носом и крупным бюстом.
Я — русая, с задранным вверх носом, угольно-черными глазами и почти полным отсутствием груди.
Единственное, что у нас, возможно, было общего — это рост. И то под вопросом.
Поджав тонкие губы, мать еще раз недовольно осмотрела меня.
— Ты совсем зачахла в этом пыльном месте. Платье висит, щёки впали, — рассыпалась она в «комплиментах».
Впрочем, ничего нового. Просто я успела от всего этого отвыкнуть.
— И вам доброе утро, матушка. Как дорога? — попыталась остудить её пыл.
Женщина скривилась.
Ей, казалось, было неприятно, когда я называла её так.
Одно время мы с Люсиль и вовсе обращались к ней как к «миссис Нортон», но потом вмешался отец — и всё прекратилось. Общество не поймёт. А в нашем доме часто бывали гости — кто-нибудь да пустит слух.
Слухи — единственное, чего действительно боялась миссис Нортон.
На публику наша семья всегда была идеальной. И это она считала своим главным достижением. По крайней мере, до появления Роланда.
— Как Роланд? Вы привезли его или оставили в Саванне? — спросила я, решив сменить тему и проигнорировав недовольство родственницы.
При упоминании любимого сына выражение ее лица смягчилось.
Раньше я такой её не видела. Оказывается, Франческа способна любить кого-то кроме себя и своих иллюзий.
— Он здоров, с ним кормилица, — почти искренне улыбнулась она.
— Чудно. Вы желаете отдохнуть с дороги или мы спустимся вниз? Думаю, отец ждёт, — попыталась выпроводить её из своей комнаты.
Однако так просто от «заботливой» женщины избавиться не удалось.
Её улыбка вновь стала хищной, а я поняла: отъезд Итана будет ещё сложнее, чем ожидалось.
— О, не волнуйся, они с твоим мужем заперлись в кабинете. Это надолго. А я решила посмотреть, как ты тут устроилась. Вижу, всё вполне недурно. Пойдём, я привезла тебе подарок, — елейным тоном произнесла она, указывая на дверь.
Голос женщины никак не вязался с ее цепким взглядом.
Что-то в её визите мне категорически не понравилось. Но поить меня насильно не станут, а еду слуги подают всем одинаковую. Стоит только приказать, чтобы её не пускали на кухню — и всё будет в порядке. Несколько дней я выдержу.
По крайней мере, я так думала, пока не услышала следующую фразу:
— Мы с отцом решили, что пока Итан отсутствует, я поживу здесь, чтобы ничто не пошатнуло твою репутацию. Люсиль, конечно, рвалась приехать, но её мальчик, в отличие от Роланда, родился слабым, ему нужен присмотр хорошего доктора. А вот мой сын — настоящий Кардини, — с особой гордостью произнесла она, подчеркнув имя своего отца.
И это была ещё одна странность, которую я вначале проигнорировала.
— Ты хотела сказать Нортон, — поправила я женщину, следуя за ней в сторону гостевых комнат.
Франческа остановилась и удивлённо смерила меня взглядом.
— Это ты — Нортон. А он — Кардини, — четко повторила она. — Я сказала то, что хотела сказать, — добавила тише и уверенно пошла дальше.
Получать подарки после такого резко расхотелось, как и идти в дальнюю комнату.
Глава 16Яд
Провожая спину Франчески взглядом, я медленно шла следом.
Зная, как отец любит тишину, мы заранее выделили ему комнату подальше от рабочих помещений.
Сейчас я об этом жалела.
Чем дальше от кухни мы отходили, тем ощутимее была тревога внутри.
Не доходя до комнаты отца, я остановилась.
— Знаешь, я забыла проследить за десертом. Сейчас вернусь. Ты пока отдохни. Ваша комната последняя в этом крыле, ты не ошибешься, — быстро сказала я, собираясь уйти.
Но на моей руке сомкнулись прохладные, тонкие пальцы матери.
Осмотрев меня недовольным взглядом, она снова натянула оскал.
— Вначале подарок, Эмма. Остальное успеется, — настойчиво произнесла Франческа и потянула меня в сторону комнаты.
Вырваться из хватки женщины оказалось непросто. Во-первых, она была крупнее. А во-вторых, я ослабла из-за постоянной тошноты. Меня тянули, как провинившегося ребёнка, и я ничего не могла с этим поделать.
— Ты делаешь мне больно, — попыталась отцепить её руку.
Однако, Франческа уверенно вела меня дальше, постоянно оглядываясь — будто боялась попасться на глаза слугам. Даже сейчас она думала о том, как всё выглядит со стороны.
Или у неё были другие причины?
Такие, в которые не хотелось вникать.
Чем больше я сопротивлялась, тем ближе мы оказывались к комнате.
— Не больнее, чем рожать. Но ты об этом не узнаешь, — наконец выдохнула она, распахивая дверь и пытаясь втолкнуть меня внутрь.
Её слова ударили, как пощечина — и впервые за всё утро мне стало по-настоящему жутко.
— Мама, что ты такое говоришь? — я застыла и даже перестала вырываться.
— Не смей меня так называть! Бродячая кошка тебе мать, а не я! У меня два ребёнка — эта никчемная Люсиль с её вечно больным отпрыском и мой Роланд! — выкрикнула она.
Громкий, срывающийся голос эхом разнесся по коридору.
Теперь замерли мы обе — я, ошеломленная её словами, и она, прислушиваясь: не бегут ли на крик слуги. К моему сожалению, мы находились в крыле, из которого докричаться до кого-либо было невозможно.
Значит, нужно добраться до балкона.
— Ты не в себе, — прошептала я, уже стоя одной ногой в комнате. Резко рванулась, вырывая руку, и направилась прочь.
После такого я попрошу отца съехать в гостиницу. Рисковать ребенком и жить с душевнобольной — больше, чем я могу вынести в разлуке с Итаном.
Я быстро шагала по коридору. Почти вышла из дальнего крыла.
Почти…
Внезапно за спиной послышались быстрые шаги — и затылок пронзила тупая боль. Я даже не успела опомниться, как оказалась на полу, с прижатой к лицу дурно пахнущей тряпкой.
Пришлось навалиться на женщину, чтобы вырваться из-под её тяжёлого тела и отползти.
— Что ты делаешь? Ты хоть понимаешь, что ты делаешь⁈ — прошептала я, отползая дальше по коридору.
Но не тут-то было.
Франческа после родов стала еще крупнее, но с неестественной для тучной дамы прытью поднялась, схватила мою ногу и потянула за собой, как пёс добычу.
— Я хотела по-хорошему. Давала тебе шанс тихо сойти с ума от предательства жениха. Давала шанс тихо отравиться, чтобы не пускать мужа в плавание. Но нет, ты всегда всё делаешь наперекор. С самого детства, — цедила она сквозь зубы.
Оттягивая меня обратно к комнате, она периодически срывала мои руки с перил, за которые я отчаянно цеплялась. Я скользила по полу, оставляя на паркете следы от ногтей, и всё же уступала — шаг за шагом, сантиметр за сантиметром.
— Перестань, ты безумна, — прошептала я, всё-таки оказавшись внутри.
Франческа захлопнула дверь и уставилась на меня с ледяным, недобрым выражением.
— О нет, я очень даже умна, Эмма, — наконец ответила она на мою реплику.
Будто подтверждая свои слова, женщина толкнула меня ногой, вынуждая лечь на пол.
После вонючей тряпки в коридоре мысли рассыпались, словно кто-то выдернул нить, державшую их вместе. Комната раскачивалась, как палуба в шторм, а я, каждый раз пытаясь подняться, снова валялась на боку, будто пьяная. Здраво мыслить не удавалось — мир превратился в размытую, дрожащую маску, за которой скрывалась Франческа.
— Что ты сделала со мной? За что? — спросила я у роющейся в своей сумке Франчески.
— Это не я. Это всё ты и твоя мать-шлюха, — выплюнула она. — Если бы не вы, я могла бы быть с ним счастлива. Но нет! Ей нужно было вертеть хвостом перед моим женихом, а потом забеременеть, как последняя потаскуха. И что в итоге? — она резко развернулась, держа в руках большой бутыль.
Я узнала его: он часто стоял на её столике в гостиной. Кажется, это средство рекомендовала жена губернатора — чтобы лучше спать.
Пока я пыталась понять, что задумала женщина, которую я всю жизнь звала матерью, она продолжала изрыгать свое безумство:
— Вместо того чтобы выгнать эту девку с нагулянным ребёнком, он тайно на ней женился! А отец, — рявкнула Франческа, — Он всегда любил её больше. Он принял её! Готов был признать бастарда! Она всё испортила, жалкая шлюха! — В голосе Франчески плескалась такая ярость, что даже дыхание перехватывало. — И ты заплатишь!
Она с яростью откупорила крышку бутыля.
Голова нещадно болела, перед глазами всё плыло. Я попыталась встать, но силы уходили так же быстро, как вода сквозь пальцы.
Кажется, достав бутыль, женщина слегка успокоилась и перестала метаться по комнате. Надеясь, что безумие на этом иссякло, попыталась достучаться до неё:
— О какой матери ты говоришь? О какой невесте? Я не понимаю… пожалуйста, — протянула руку.
Франческа зло оттолкнула меня и горько рассмеялась.
— О Филиппе! — выплюнула она.
Имя, будто эхо, прозвучало в голове. Я уже слышала его — кажется, Итан однажды упоминал его… Но всё равно ничего не понимала.
— Я не знаю никакого Филиппа… мама, пожалуйста. Я беременна. Мне плохо, — хрипло просипела, едва удерживая слезы.
Признание только подзадорило Франческу. Глаза опасно сверкнули, на губах растянулся хищный оскал, лицо исказилось до неузнаваемости. Следом раздался смех — громкий, резкий, безумный. Смех человека, стоящего в шаге от страшной ошибки.