ку, целый час расточал любезности другой… Я склонял ее к таким действиям, которые разом свели бы на нет все наши предосторожности! Если бы увидели, как мы вместе гуляем между Донуэллом и Хайбери, то люди неизбежно заподозрили бы правду. Однако я был настолько безумен, что отрицал очевидное. Я усомнился в ее чувствах, еще более усомнился я в них на следующий день, во время поездки на Бокс-Хилл. Тогда, в ответ на мое поведение, мое постыдное, оскорбительное пренебрежение ею и очевидную симпатию к мисс В., которых не вынесла бы ни одна разумная женщина, она выказала свое неодобрение в совершенно недвусмысленной форме. Иными словами, сударыня, между нами произошла размолвка – ее не в чем упрекнуть, но я вел себя ужасно! В тот же вечер я вернулся в Ричмонд, хотя вполне мог бы остаться с вами до следующего утра, просто из-за того, что я невероятно злился на нее. Даже тогда я не настолько лишился рассудка, чтобы не верить, что со временем я помирюсь с нею. Но я чувствовал себя задетым, оскорбленным ее холодностью и уехал с решимостью не делать первого шага к примирению. Я всегда буду поздравлять себя с тем, что вас тогда не было на Бокс-Хилл. Стань вы свидетельницей моего тогдашнего поведения, и едва ли я мог бы предполагать, что вы когда-нибудь снова сумеете думать обо мне хорошо. Наша ссора оказала на нее немедленное действие: как только она узнала, что я в самом деле уехал в Ричмонд, она решилась принять предложение этой миссис Элтон, которая назойливо вмешивается не в свои дела. Между нами, ее обращение всегда наполняло мое сердце негодованием и ненавистью. Помня о том, как снисходительно относились ко мне все жители Хайбери, я не считаю себя вправе роптать, в противном случае я непременно бы вслух возмутился тем, сколь благосклонно все принимают эту ужасную особу. Подумать только, она называет ее Джейн! Поверьте, я сам до сих пор не позволяю себе называть ее так, даже в письме к вам. Теперь представьте, что я должен был чувствовать, слыша, как имя ее самым вульгарным образом треплется этими Элтонами, причем с ненужной частотой и с наглостью, проистекающей от их воображаемого превосходства. Прошу, потерпите мою болтовню еще немного. Она решилась принять предложение, решилась совершенно разорвать со мной все отношения и на следующий день написала мне, что больше мы с нею никогда не увидимся. Она написала, что считает нашу помолвку источником раскаяния и горя для нас обоих и потому разрывает ее. Письмо ее пришло в то самое утро, когда скончалась бедная тетушка. В течение часа я написал ответ, однако из-за смятения, в котором пребывал мой разум, и множества дел, свалившихся на меня в одночасье, ответ, который я должен был отправить вместе со множеством других писем, написанных в тот день, оказался запертым в ящике моего бюро. Я полагал, что написал достаточно решительный ответ, хотя и в нескольких строках; он должен был успокоить и утешить ее, чтобы она перестала тревожиться на этот счет. Я очень огорчался, что она мне не отвечает, однако находил для этого какие-то объяснения. Я был слишком занят и – что греха таить – слишком радовался радужному будущему вместо того, чтобы насторожиться. Мы отбыли в Виндзор, и спустя два дня я получил от нее пакет, в котором она возвращала все мои письма, и в то же время по почте получил от нее записку. Она выражала удивление по поводу того, что я не ответил на ее последнее письмо. Так как молчание мое по столь важному поводу невозможно неверно истолковать, писала она далее, и так как для нас обоих должно быть желательно как можно скорее покончить с этим делом, она посылает мне, в запечатанном конверте, все мои письма и просит, чтобы я, в свою очередь, вернул все ее письма ко мне. Если мне, по каким-либо причинам, не удастся переслать их в течение недели в Хайбери, то по истечении данного периода пакет надлежит отправить в… далее она приводила полный адрес миссис Смолридж, живущей возле Бристоля. Ее записка поразила меня в самое сердце! Я слышал это имя, знал место, я знал все и сразу же догадался, что она собирается сделать. Так как мне прекрасно известна ее решительность, я не сомневался, что именно так она и поступит, а то, что она ни словом не заикнулась о своих планах в предыдущем письме, лишний раз доказывало ее щепетильность и утонченность. Напиши она мне об этом раньше, и я мог бы вообразить, будто она мне угрожает, что никоим образом не входило в ее намерения… Представьте мое потрясение, вообразите, как – пока не раскрылась моя оплошность – клял я нерасторопность почты! Что было делать? Оставался лишь один выход: поговорить с дядей. Без его согласия я и надеяться не смел на то, что меня снова согласятся выслушать. Я поговорил. Обстоятельства благоприятствовали мне, последние события смягчили его гордыню, и он скорее, чем я мог предвидеть, совершенно уступил мне и дал свое благословение, а напоследок бедняга с глубоким вздохом добавил свое желание, чтобы я обрел в браке такое же счастье, как и он! Правда, я склонен полагать, что обрету счастье несколько иного рода… Готовы ли вы пожалеть меня за то, что я пережил, открываясь дядюшке и ожидая в нетерпении его ответа, когда решалась моя судьба? Нет, прошу, не жалейте меня! Потом я примчался в Хайбери и узнал, как сильно она по моей милости заболела. Не жалейте меня, пока не узнаете, как я увидел ее больное, изможденное лицо. Я прибыл в Хайбери утром; зная об их обычае завтракать поздно, я был почти уверен, что застану ее одну. Мои надежды оправдались, и в конце концов цель моего путешествия была достигнута. Мне пришлось потрудиться, чтобы развеять ее вполне обоснованное, вполне справедливое недовольство. Однако все позади. Мы помирились, теперь мы стали еще ближе и дороже друг другу, чем прежде, и меж нами не случится и минутной размолвки. Теперь, сударыня, я вас освобождаю, однако прежде, не объяснившись, я не мог закончить письма. Примите тысячи и тысячи благодарностей за всю доброту, какую вы всегда мне выказывали, и десять тысяч благодарностей за ту заботу, которой вы окружите ее – в соответствии с тем, что подскажет вам ваше сердце. Если вы сочтете, что я в своем роде счастливее, чем того заслуживаю, я целиком с вами согласен. Мисс В. называет меня баловнем судьбы. Надеюсь, что она права. В одном отношении везение мое несомненно, поскольку я в состоянии подписаться под этим письмом как
Глава 51
Письмо Фрэнка Черчилля, как и следовало ожидать, задело Эмму за живое. Несмотря на прежнюю предубежденность, она не могла не отдать письму должного, как и предсказывала миссис Уэстон. Как только она увидела в письме свое собственное имя, она ощутила растущий интерес – всякое упоминание о себе было ей небезразлично. И почти всякое – приятно, однако даже там, где она не упоминалась, суть письма все равно представляла несомненный интерес, ибо ее прежняя привязанность к его автору естественным образом возвращалась. Росло и сочувствие, которое неизбежно возбуждал в ней в тот момент любовный роман. Она, не прерываясь, дочитала письмо до самого конца, и, хотя невозможно было не признать, что он был не прав, все же он оказался не настолько плох, как она полагала: он тоже страдал и очень сожалел о содеянном и был так признателен миссис Уэстон и так влюблен в мисс Ферфакс! И сама Эмма была так счастлива, что просто не могла быть к нему суровой. Войди он в этот момент в комнату, она, несомненно, пожала бы ему руку так же сердечно, как и раньше. Ей так понравилось письмо, что, когда вернулся мистер Найтли, она захотела, чтобы он тоже прочитал его. Она была уверена: миссис Уэстон не будет против и даже желала бы, чтобы о письме было рассказано, особенно тому, кто, как мистер Найтли, видел столько предосудительного в поведении ее пасынка.
– Я с радостью прогляжу письмо, – сказал он, – однако оно, кажется, длинное. Я заберу его с собой домой на ночь.
Однако так не годилось. Мистер Уэстон собирался зайти вечером, письмо надлежало вернуть с ним.
– Я предпочел бы поговорить с вами, – отвечал он, – однако, раз дело касается справедливости, что ж, я его прочту. – Он начал читать, но почти сразу же прервался. – Эмма, предложи мне кто-нибудь прочесть одно из писем этого господина к своей мачехе несколько месяцев назад, и я не взял бы его с таким безразличием.
Еще немного он посидел над письмом, читая про себя, затем с улыбкой заметил:
– Хм! Какое лестное начало! Однако у него такой стиль. У каждого своя манера. Не будем к нему суровы. – Вскоре он снова прервался. – Для меня естественно будет время от времени по ходу чтения делиться с вами своим мнением. Высказываясь, я буду чувствовать, что нахожусь рядом с вами. Таким образом, мы не слишком потеряем время… но если вам это не нравится…
– Очень нравится. Я хотела бы слышать ваше мнение.
– Здесь, – заметил мистер Найтли, – он лукавит, когда пишет об искушении. Он знает, что не прав, но ему нечем оправдать свое поведение… Плохо! Ему не следовало заключать помолвку… Надо же – «унаследовал отцовский нрав»! Тут он бросает тень и на родного отца. Сангвинический темперамент всегда поддерживал мистера Уэстона в его благих и честных намерениях, что правда, то правда, однако мистер Уэстон сам заслужил свое нынешнее счастье… А вот это верно: ноги его здесь не было, покуда не приехала мисс Ферфакс.
– А я не забыла, – сказала Эмма, – вашей уверенности в том, что он, если бы захотел, мог бы приехать сюда и раньше. Вы очень благородно не напоминаете мне о моем заблуждении, однако вы были совершенно правы.
– Эмма, я относился к нему не совсем беспристрастно, но все же думаю: даже не будь в деле замешаны вы, я все равно не доверял бы ему.
Когда он дошел до упоминания мисс Вудхаус, он счел своим долгом прочесть весь пассаж – все, что имело к ней отношение, – вслух, с улыбкой. Он бросал на нее многозначительные взгляды, он качал головой, время от времени отпускал слово, свидетельствующее о его согласии или неодобрении. Или просто говорил ей о любви, как того требовал предмет, о котором шла речь, под конец же, крепко задумавшись, он серьезно заключил: