— Что же делать, моя дорогая Эмма? Что делать? — то и дело повторял мистер Вудхаус, ничего более не в силах вымолвить.
Именно у нее, у младшей своей дочери, он привык искать утешения и теперь немного приободрился, когда она заверила его, что бояться нечего, что кучер и лошади у них замечательные и что рядом друзья.
Старшая же дочь испугалась не менее его самого. Боязнь оказаться запертой в Рэндалсе, меж тем как дети остались в Хартфилде, всецело овладела ею. Вообразив себе, будто для людей бесстрашных дорога пока еще пригодна, но медлить нельзя ни секунды, она решила, что папеньке с Эммой лучше переночевать в гостях, а ей самой с мужем следует выехать тотчас, какие бы ужасные сугробы ни преграждали им путь.
— Прошу тебя, милый, вели скорее подать карету. Быть может, мы еще сумеем добраться до дому, если отправимся безотлагательно. А ежели что-то случится, я выберусь и пойду пешком. Мне нисколько не страшно. Я хоть полдороги могу прошагать, а как приду — сей же час сменю обувь, хотя от промоченных ног я никогда не простужаюсь.
— В самом деле? — воскликнул ее муж. — Мое удивление безмерно, дражайшая Изабелла, ведь обыкновенно ты простужаешься от всего. Домой пешком! Славно ты для этого обута, осмелюсь сказать! В такую погоду не то что тебе — лошадям придется несладко.
Изабелла обратилась за одобрением к миссис Уэстон, которой ничего не оставалось, кроме как согласиться с нею. Тогда она взглянула на Эмму, но та продолжала надеяться, что уехать смогут все. Спор об этом был еще в разгаре, когда возвратился мистер Найтли, который сразу после того, как брат сообщил о снегопаде, вышел из дома взглянуть, так ли страшна метель, и не увидел ничего такого, что могло бы помешать гостям разъехаться по домам, причем в любое время — немедленно или час спустя. Он даже вышел за ворота и прошагал немного по дороге в сторону Хайбери: снега выпало с полдюйма, не более, а кое-где даже земля проглядывала. В воздухе еще кружились редкие снежинки, но облака уже редели и вскоре снегопад обещал совсем прекратиться. Мистер Найтли поговорил с возницами, и оба подтвердили: опасности нет.
Эта весть, несказанно осчастливившая Изабеллу, обрадовала и младшую ее сестру, ибо папенька, насколько ему позволял нервический склад, тотчас успокоился. Однако после пережитого им волнения о полном его умиротворении нельзя было даже мечтать, покуда он оставался в Рэндалсе. Старик позволил убедить себя в безопасности возвращения домой, однако его никак не удавалось уверить в том, что еще часок в гостях у мистера и миссис Уэстон также ничем ему не повредит. Покамест другие уговаривали его на все лады, мистер Найтли и Эмма решили дело, обменявшись буквально парой фраз:
— Ваш отец не перестанет тревожиться, так отчего бы вам не уехать?
— Ежели остальные готовы, то готова и я.
— Позвать слугу?
— Зовите.
Колокольчиком вызвали слугу, и было велено закладывать экипажи. Через несколько минут Эмма надеялась увидеть того, кто весь вечер так ей докучал, высаженным из кареты возле собственного дома, где он остынет и протрезвеет. Другой же ее беспокойный спутник вскоре должен был вновь обрести довольное расположение духа, возрадовавшись тому, что все невзгоды путешествия остались позади.
Экипажи подали, и мистер Вудхаус, неизменный предмет первого внимания в таких случаях, был с осторожностью водворен мистером Найтли и мистером Уэстоном в собственную карету. Но что бы ни говорили эти джентльмены, их слова не могли предотвратить некоторого беспокойства, вновь овладевшего стариком при виде снега, устлавшего землю, и небосвода, более темного, нежели он привык видеть. Ах, до чего трудный путь им предстоит! Как тяжело будет бедняжке Изабелле! А бедняжке Эмме придется ехать в следующем экипаже. Что же им всем делать? Лучше бы, сколько возможно, держаться вместе. Переговорили с Джеймсом. Он обещал ехать очень тихо, не отрываясь от второй кареты.
После отца уселась Изабелла. Следом вошел ее муж, позабывший о том, что на пути в Рэндалс сидел не с ней, и потому Эмма, препровожденная во второй экипаж мистером Элтоном, оказалась обреченной на уединение с ним. Если бы не подозрения минувшего вечера, этот тет-а-тет был бы ей даже приятен: они говорили бы с викарием о Харриет, и три четверти мили промелькнули бы как одна. Теперь же Эмма тяготилась его обществом, полагая, что он выпил слишком много доброго вина мистера Уэстона и потому наверняка станет нести всякий вздор.
Дабы охладить его собственной сдержанностью, она заговорила с ним серьезно и церемонно о погоде, но не успела произнести и двух слов: едва их экипаж вслед за первым выехал из ворот, как рука ее была сжата в ладони мистера Элтона. Он решительно потребовал к себе внимания, ибо не мог не воспользоваться драгоценной возможностью открыть мисс Вудхаус те чувства, о которых она уж наверняка догадывалась. Он надеялся… он боялся… он обожал… он готов был умереть, если она его отвергнет, однако льстил себя мыслью, что его пылкая к ней привязанность, его безмерная любовь не оставит ее равнодушной. Говоря попросту, он намерен был добиться согласия в самый короткий срок. И это происходило на самом деле! Мистер Элтон, ухаживавший за Харриет, без колебаний, без извинений, даже без робости объяснялся в любви ей — Эмме! Она пыталась его остановить, но тщетно: он продолжал говорить, пока не высказал все до конца. Как ни велик был ее гнев, в ту минуту она решила сдержаться, надеясь, что безумие мистера Элтона в значительной мере вызвано вином, а потому может еще пройти. Полусерьезно-полушутя (в теперешнем странном положении этот тон казался ей наилучшим) она ответила:
— Мистер Элтон, я, право, не знаю, что и думать! Неужто вы говорите все это мне? Вы, должно быть, забылись и приняли меня за мою подругу. Извольте: ей, мисс Смит, я передам любое ваше послание, — но сама не стану слушать таких речей. Прошу вас, довольно!
Мисс Смит? Послание мисс Смит? Что мисс Вудхаус хотела этим сказать? Повторяя ее слова, он сообщил своему голосу такое высокомерие, такое хвастливое притворное негодование, что она, не удержавшись, воскликнула:
— Мистер Элтон, это неслыханно! Я нахожу вашему поведению только одно объяснение: вы не в себе, — иначе не осмелились бы говорить со мной в таком тоне и так отзываться о Харриет. Овладейте же собою и замолчите — тогда я постараюсь все это забыть.
Но мистер Элтон, выпивший довольно, чтобы разгорячиться, был все же не так пьян, чтобы утратить рассудок, и превосходно сознавал смысл собственных слов. Пылко отклонив упреки в непостоянстве, чувствительно ранившие его, и без особого жара изъявив почтение мисс Смит как подруге мисс Вудхаус, мистер Элтон заявил, что не может взять в толк, к чему теперь поминать эту девицу, если предмет его страсти вовсе не она. Снова заговорив о своей любви, он стал с большим упорством добиваться благосклонного ответа.
Видя, что викарий не так уж и пьян, а стало быть, непостоянство его и самонадеянность не могут быть приписаны хмельному помутнению ума, Эмма заговорила суровее:
— Увы, я более не могу сомневаться. Вы выразились достаточно ясно. Мистер Элтон, я не в силах выразить вам моего негодования. Весь минувший месяц вы ухаживали за мисс Смит, чему я была ежедневной свидетельницей, и после этого смеете в такой манере адресоваться ко мне? До сего момента я даже вообразить себе не могла столь непростительной ветрености! Уверяю вас, сэр, я чрезвычайно, чрезвычайно далека от того, чтобы поощрять подобное!
— Боже правый! — вскричал мистер Элтон. — Как прикажете вас понимать? Мисс Смит! О ней я даже и не думал! Не будь она вашей подругой, я никогда не обратил бы на нее ни малейшего внимания. Единственно потому что вы с нею дружны, мне не было безразлично, жива она или мертва. Ежели она что-то себе вообразила, виной этому лишь собственная ее фантазия. Мне очень жаль, ужасно жаль, но чтобы мисс Смит… О, мисс Вудхаус! Кто заметит мисс Смит, когда рядом вы! Клянусь честью, напрасно вы упрекаете меня в ветрености. Ни о ком, кроме вас, я не помышлял, ни одной другой девице не делал знаков внимания. Все, что бы я ни делал и что бы ни говорил за многие недели, имело одну только цель — выказать вам мое обожание. Неужто вы в самом деле можете в этом сомневаться? Нет! — отвечал он сам себе игривым тоном, который находил, очевидно, обаятельным. — Уверен: вы все видели и все понимали.
Услыхав такие слова, Эмма испытала чувства, недоступные описанию, и трудно сказать, которое из них взяло верх над другими.
В негодовании она не сумела тотчас ответить, и несколько секунд ее молчания были восприняты мистером Элтоном, все еще не терявшим надежды на согласие, как добрый знак. Попытавшись вновь завладеть ее рукой, он радостно воскликнул:
— Несравненная мисс Вудхаус! Позвольте мне заметить, что ваше безмолвие подтверждает мои слова: вы давно меня разгадали.
— Нет, сэр, отнюдь не подтверждает! До сего момента я ни о чем не подозревала, находясь в полнейшем заблуждении относительно истинных ваших намерений, теперь же мне очень жаль, что вы раскрыли мне свои чувства. Я несказанно далека от того, чтобы… Ваше внимание к моей подруге Харриет, ваши ухаживания за ней (именно так я истолковывала вашу любезность) были для меня отрадны, и я всею душой желала вам успеха, но если бы заподозрила, что в Хартфилд вас влечет не она, то, несомненно, перестала бы одобрять ваши частые визиты. Возможно ли поверить, будто вы не добивались особенного расположения мисс Смит, не имели на нее серьезных видов?
— Никогда, сударыня! — с горячностью возразил уязвленный мистер Элтон. — Никогда, уверяю вас! Чтобы я помышлял о мисс Смит… Она по-своему славная девушка, и я буду рад, если ей удастся хорошо устроиться в жизни. Я желаю ей всяческих благ, и, бесспорно, найдется мужчина, которого не смутит… Но всякий должен сознавать свое положение. Мое, осмелюсь сказать, совсем недурно. Я вполне могу надеяться, что женюсь на ровне, и мне нет нужды так отчаиваться, чтобы ухаживать за мисс Смит! Нет, сударыня, Хартфилд я посещал только лишь ради вас, и то, как вы меня поощряли…