— Я вас поощряла? Сэр, вы глубоко заблуждаетесь! Вы были для меня поклонником моей подруги — не более. Ни в каком ином качестве я не могла бы вас к себе приблизить. Я очень сожалею, однако хорошо еще, что все разъяснилось сейчас, а не позднее. Продолжай вы и дальше вести себя по-прежнему, мисс Смит, вероятно, получила бы ложное представление о ваших намерениях, ибо она, как и я, не знала, сколь вы щепетильны в отношении неравенства между вами. Касательно вашего разочарования, то, надеюсь, оно скоро пройдет. Я же в настоящее время не помышляю о замужестве.
Мистер Элтон был так зол, что не сумел вымолвить более ни слова. То, как решительно ему отказали, делало всякие дальнейшие уговоры бессмысленными. В этом состоянии взаимной обиды и едва сдерживаемого возмущения им предстояло оставаться наедине еще несколько минут, ибо возница, щадя нервы мистера Вудхауса, вел лошадей шагом. Если бы Эмма и викарий не были друг на друга так сердиты, то, верно, сгорали бы от неловкости, но чувства, владевшие ими, оказались столь сильны, что не оставили места для смущенных колебаний. Даже не заметив, как экипаж свернул на Викариеву дорогу и как остановился, они очутились перед дверью пасторского дома, и мистер Элтон не замедлил выйти. Эмма сочла необходимым пожелать ему доброй ночи. Он ответил холодно и гордо, ни слова не прибавив. Она же в неописуемом раздражении была доставлена в Хартфилд.
Дома ее встретил торжествующий отец. До сих пор он дрожал при мысли об опасностях, которые угрожали его дочери, ехавшей в одиночестве от дома викария: бедняжке пришлось (о ужас!) преодолеть поворот, да еще и в экипаже, ведомом не Джеймсом, а чужим кучером. Теперь же она возвратилась, и ее присутствие было, по-видимому, единственным, чего недоставало для воцарения в Хартфилде полнейшей гармонии. Мистер Джон Найтли, устыдившись давешнего своего дурного расположения, сделался само участие и добродушие. Проявляя исключительную заботу о спокойствии мистера Вудхауса, он хотя и не дошел до того, чтобы отведать овсяной кашки, однако признал ее пользительные свойства. Для всех, кто был в доме, день завершился миром и довольством. Только Эмма пребывала в доселе неведомом ей смятении и лишь отчаянным усилием воли принуждала себя казаться внимательной и веселой, пока в назначенный час все не разошлись по своим спальням. Только тогда она нашла облегчение в уединенных раздумьях.
Глава 16
Локоны были завиты, служанка отослана, и Эмма могла наконец отдаться своей печали. Как скверно все обернулось! Как бесповоротно разрушились ее мечты! Какой удар ожидал ее подругу! Да, последнее было хуже всего. Эмма и сама страдала от боли и стыда, однако собственные ее мучения казались пустяком в сравнении с тем, что предстояло испытать Харриет. Эмма охотно согласилась бы быть еще более неправой, еще более униженной ошибочностью своего суждения — только бы тяжелые последствия ошибки коснулись лишь ее одной.
«Все было бы еще ничего, — думала она, — если б я не пробудила в Харриет симпатию к этому человеку. Пусть бы он держался со мной вдвое нахальнее, я бы все снесла, но она… Бедная Харриет!» Как могла Эмма так обмануться? Он уверял, будто никогда не думал всерьез о мисс Смит. Никогда! Эмма силилась как можно яснее припомнить минувшие события, но все мешалось в памяти. Вероятно, ей пришла в голову мысль, под которую она впоследствии подлаживала каждое слово и каждый шаг мистера Элтона. Его поведение, однако, не могло не быть странно, неясно, двусмысленно — иначе она бы так не ошиблась.
Портрет! Как он им восхищался! А стихотворная загадка? А сотни других обстоятельств, которые, казалось, так ясно указывали на Харриет? Стихи, конечно же, не подходили никому: сперва «быстрый ум», потом «нежнейшие глаза»! Ералаш из слов, в котором нет ни вкуса, ни правды. Разве можно было понять, что значит эта чепуха? Несомненно, в последнее время викарий зачастую слишком уж любезничал с ней самой, но она приписывала это недостатку воспитания и такта — одному из многих свидетельств того, что он не всегда вращался в лучшем обществе и потому при всем своем желании быть приятным подчас не блистал подлинным изяществом манер. До сего дня Эмме ни на минуту не приходило в голову, что комплименты мистера Элтона не простая дань уважения ей как подруге предмета его воздыханий.
За то, что нынче эта мысль ее посетила впервые, следовало благодарить зятя. Да, братьям Найтли нельзя было отказать в проницательности. Ей вспомнилось, как старший предостерегал ее, говоря, что мистер Элтон не захочет жениться без выгоды. Она залилась краской, поняв, насколько глубже он, мистер Найтли, постиг характер этого человека. Как тяжко было сознавать такое! Но ведь викарий так часто выдавал себя не за того, кем был, скрывая гордыню, высокомерие, самодовольство. Сколь на многое он притязал и сколь мало заботился о чувствах других!
Вопреки обыкновенному порядку вещей, мистер Элтон, открывшись Эмме, упал в ее глазах. Признание сослужило ему дурную службу. Его пылким словам она не поверила, а его надежды оскорбили ее. Он намеревался выгодно жениться и до того вознесся, что, посмев остановить выбор на ней, только притворился влюбленным. Жалости к нему Эмма не испытывала: ежели он и страдал от разочарования, то по заслугам. Ни в речах его, ни в манерах не было истинной любви. На вздохи и любезности он не скупился, но сколько в них слышалось притворства! Нет, не стоило обременять себя состраданием к нему. Он лишь хотел возвысить и обогатить себя, и, если мисс Вудхаус из Хартфилда, наследница состояния в тридцать тысяч фунтов, оказалась менее легкой добычей, нежели он воображал, он наверняка направит свои старания на мисс Кого-Нибудь, способную принести ему тысяч десять-двадцать.
Но говорить, будто она поощряла и понимала его намерения — словом, будто она собиралась выйти за него замуж? Вообразить себя равным ей по положению и уму? Смотреть с пренебрежением на ее подругу, так хорошо сознавая различия между собой и теми, кто стоит ниже, и притом не видеть, как далек он от вышестоящих? Это казалось возмутительней всего.
Быть может, не следовало ждать от мистера Элтона понимания того, насколько Эмма превосходит его талантами. Он, вероятно, потому и не мог оценить ее тонкий ум, что сам таковым не обладал, но должен был знать, что она несоизмеримо выше его по богатству и знатности, что Вудхаусы, молодая ветвь весьма древнего рода, давно обосновались в этих краях, а об Элтонах здесь никто и не слыхивал. Поместье Хартфилд, не будучи обширным, являло собой нечто вроде маленького клина, врезанного в земли аббатства Донуэлл, к которому принадлежало и селение Хайбери. Но ежели принять во внимание другие источники богатства, то Вудхаусы лишь немного уступали хозяевам Донуэлла и соответственно своему влиянию стояли на высшей ступени местного общества, в которое мистер Элтон вошел менее двух лет назад, чтобы по мере сил пробивать себе дорогу, имея связи только в среде торговцев и не будучи ничем примечателен, кроме своего сана и своей учтивости. И такой человек мог вообразить, будто она в него влюблена, и даже более того: был, по всей видимости, в этом уверен! Мысленно выбранив его за тщеславие, несообразное с внешней обходительностью, Эмма вынуждена была честно признать, что собственная ее любезность, ее исключительное дружелюбие и внимание могли ложно обнадежить человека, не блещущего ни особенным умом, ни наблюдательностью, ни тактом и потому не вникающего в истинную причину оказываемого ему теплого приема. Викарий был именно таков, и не следовало удивляться, если он возомнил себя избранником мисс Вудхаус. Ежели Эмма неверно истолковала его чувства, то и он, ослепленный своекорыстием, мог понять ее превратно.
Именно она совершила первую и худшую ошибку: до чего глупо подталкивать людей, кто бы они ни были, навстречу друг другу! Эмма зашла слишком далеко, взяла на себя слишком многое, обратила серьезное дело в игру и запутала то, чему пристала простота. Встревоженная и пристыженная, она твердо решила больше так не поступать.
«Выходит, это я, — сказала она себе, — своей болтовней пробудила в Харриет чувство к этому человеку. Если бы не я, она бы, верно, и не подумала о нем, тем паче с надеждой. Это я уверила ее в его чувствах, сама же она была чужда подобных мыслей, потому что обладает той скромностью и тем смирением, которыми, как я полагала, наделен и он. Ах, зачем же я не остановилась, отговорив ее выходить за молодого Мартина! Это я сделала верно, однако этим и следовало удовольствоваться. Дело довершили бы время и случай. Я ввела Харриет в хорошее общество, дала ей возможность понравиться достойным людям. Не должно было посягать на большее. Теперь бедняжка потеряет покой. Я оказалась ей другом лишь наполовину. Если даже она сумеет довольно скоро пережить это разочарование, я уж и не знаю, кто мог бы стать для нее подходящим женихом. Разве Уильям Кокс! Ах нет, только не Кокс! Я не смогу терпеть этого дерзкого молодого адвокатишку!»
Поймав себя на том, что едва опять не впала в прежний грех, Эмма вспыхнула и рассмеялась, но после вернулась к печальным размышлениям о случившемся, о его возможных следствиях и о том, как должно теперь поступить. Будущее объяснение с Харриет, страдания, которые той предстояло испытать, неловкость продолжения или прекращения знакомства с викарием, необходимость скрывать свои чувства во избежание ненужной огласки — этого оказалось довольно, чтобы еще некоторое время занимать Эмму мрачными мыслями. Когда же она наконец легла спать, ей было ясно лишь одно: она совершила ужаснейшую ошибку.
Даже подавленная угрюмостью ночи, молодая природная веселость, какой обладала Эмма, почти неизменно возрождается с наступлением дня. Утро, юное и бодрое, как она сама, обладает такой силой, что облегчит боль и укрепит надежду всякого, кто не столь удручен, чтобы не открывать глаз.
Поднявшись на рассвете, Эмма была более спокойна, чем накануне перед отходом ко сну, и более расположена верить в благополучное разрешение дела. Ее в немалой степени утешало то, что мистер Элтон едва ли влюблен в нее искренне, что держался он на сей раз отнюдь не так приятно, чтобы жалко было его разочаровать, а Харриет не обладает тем утонченным складом характера, при котором чувства отличаются остротой и продолжительностью. Наконец, никому за исключением их троих не было нужды знать о произошедшем, а менее всех отцу, чье спокойствие ни на миг не следовало возмущать.