То, как любили Джейн полковник и его супруга, и в особенности то, какую теплую привязанность питала к ней их дочь, еще и оттого делало им большую честь, что и наружностью, и успехами мисс Кэмпбелл много уступала названой сестре. Красота Джейн не могла укрыться от глаз девушки, а ее родители не могли не видеть умственного превосходства приемного чада над кровным. Но это не омрачало дружбы между барышнями, продолжавшейся до самого замужества мисс Кэмпбелл. В силу того обстоятельства, что любовь часто бывает непредсказуема и отдает обыкновенному предпочтение перед исключительным, полковничья дочка почти с первой же встречи пленила сердце мистера Диксона — молодого, приятного и состоятельного джентльмена. Теперь ее будущее уж было счастливо устроено, меж тем как Джейн Фэрфакс предстояло самой зарабатывать свой хлеб.
Со дня свадьбы прошло слишком мало времени, чтобы менее удачливая из двух подруг успела что-либо предпринять для вступления на предназначенный ей путь, хотя была уже в том возрасте, в котором сама себе положила совершить эту перемену. Она давно решила, что покинет своих друзей и благодетелей, когда ей исполнится двадцать один год. С твердостью истой послушницы она вознамерилась принести себя в жертву: променять радости жизни, общество разумных и образованных людей, покой и надежду на епитимью бесконечных страданий.
Здравый смысл подсказывал полковнику и миссис Кэмпбелл не противиться такому решению воспитанницы, но чувства их не ладили с рассудком. До тех пор, пока они были живы, Джейн могла оставаться в их доме, не заботясь о хлебе насущном, и ради собственного своего спокойствия они предпочли бы с нею не разлучаться, но в таком случае они поступили бы эгоистично. Совершение того, что совершить должно, откладывать не следовало. Пожалуй, было бы даже мудрее и милосерднее, если бы они, напротив, избавили Джейн от искушения новых отсрочек и лишили бы сладостной свободы, с которой у нее не хватало духу расстаться по собственной воле. Кэмпбеллы, возможно, понимали это, но хватались за любой мало-мальски разумный предлог, позволявший помедлить. С самой свадьбы Джейн нездоровилось, и они должны были запретить ей приниматься за труды, пока силы ее не восстановятся в полной мере, ибо даже при самых благоприятных обстоятельствах этот шаг мог оказаться не слишком тягостным лишь для того, кто являл собой пример поистине сверхчеловеческого совершенства тела и ума. Ослабленная же плоть и колеблющийся дух вовсе не способны были к такой перемене.
Касательно того, почему она не едет в Ирландию, Джейн не сказала тетке ничего, кроме правды, хотя существовали, вероятно, и другие правды, о которых она предпочла умолчать. Решение поехать в Хайбери на время отсутствия Кэмпбеллов было ее собственным. Она сама пожелала провести месяцы полной свободы — возможно, последние — рядом с обожающими ее добрейшими родственницами, а полковник и его жена, какова бы ни была руководившая ими причина (и была ли эта причина единственной), одобрили намерение Джейн, сказав, будто ничто не принесет ее здоровью такой пользы, как воздух родных мест.
Итак, в предстоящем приезде мисс Фэрфакс сомневаться не приходилось. Отсутствовавшая всего два года, она обещала явиться для Хайбери заменой Фрэнку Черчиллу — человеку совершенно новому и так давно ожидаемому.
Эмма была огорчена. В продолжение долгих трех месяцев оказывать любезности особе, к которой она никогда не питала симпатии! Все это время делать больше, чем хочешь, но меньше, чем должно. Отчего она невзлюбила мисс Фэрфакс? На этот вопрос ей нелегко было ответить. Мистер Найтли однажды сказал, будто в лице Джейн Фэрфакс она имеет неудовольствие видеть подлинно образованную молодую леди, каковой хочет слыть сама. Это предположение было с негодованием отвергнуто Эммой, однако в минуты беспристрастности к себе она не решалась назвать его совершенно ошибочным. Так или иначе, сделать мисс Фэрфакс своею приятельницей Эмма не могла. Не в силах объяснить почему, она находила, что эта девица ужасно холодна, чопорна и слишком явно пренебрегает мнением других о своей персоне. А до чего болтлива ее тетка — ни на миг не умолкает! И как с ней все носились — с этой Джейн Фэрфакс! Между тем хайберийское общество пребывало в уверенности, что они должны быть ближайшими подругами, раз уж родились в один год. Вот что говорила себе Эмма за неимением лучших доводов.
В своей неприязни к Джейн Фэрфакс Эмма была так предвзята, так преувеличивала силой воображения каждый приписанный ей недостаток, что всякий раз, впервые видя ее после сколько-нибудь продолжительного отсутствия, невольно ловила себя на несправедливости. Вот и теперь, нанеся прибывшей мисс Фэрфакс требуемый учтивостью визит, Эмма поражена была наружностью и манерами, которые на протяжении последних двух лет рисовала себе в искаженном свете. Джейн Фэрфакс держалась очень изящно, чрезвычайно изящно, а именно изящество Эмма почитала одной из высших добродетелей. Росту мисс Фэрфакс была самого хорошего (многие назвали бы ее высокой, но долговязой не назвал бы никто) и сложена грациозно, являя собой приятную середину между тучностью и худобой, — хотя легкая болезненность указывала, пожалуй, на несколько большую склонность ко второму из зол. Лицо Джейн Фэрфакс оказалось красивее, чем тот образ, который запечатлелся в памяти мисс Вудхаус. Оно было не вполне правильно, но очень приятно. Прелесть ее темно-серых глаз, черных ресниц и бровей была неоспорима, но и кожа — по мнению Эммы, тусклая, сияла такой нежной белизной, что отнюдь не нуждалась в ярком румянце. Джейн Фэрфакс служила образчиком такой красоты, какая порождается изысканностью, и Эмме, по чести, стоило бы восхищаться ею, ведь изысканность (ни ума, ни наружности) отнюдь не была отличительной чертой большинства хайберийцев. Нет, если судить справедливо, то и внешний облик, и манеры Джейн Фэрфакс, чуждые всякой вульгарности, выделяли ее и заслуживали похвалы.
Ежели говорить вкратце, Эмма, сидя в гостиной миссис и мисс Бейтс, была довольна вдвойне: во-первых, приятностью своих открытий, во-вторых, своей новообретенной правдивостью. Теперь она решила, что не испытывает более неприязни к Джейн Фэрфакс. Не только увидав красоту этой молодой леди, но и приняв во внимание ее историю, вникнув в ее обстоятельства, узнав, для какой цели воспитывалась в ней эта изысканность, как жила она до сих пор и какая жизнь ждет ее в будущем, Эмма не могла не проникнуться к ней сочувствием и уважением, причем отнюдь не последнюю роль в пробуждении этой симпатии сыграла большая вероятность ее романтической привязанности к мистеру Диксону. Если догадка была верна, то ничто не могло внушить Эмме большего сострадания и восхищения, чем те жертвы, которые мисс Фэрфакс решилась принести. Отбросив свои первоначальные фантазии, Эмма уже не подозревала ее ни в намеренном соперничестве с миссис Диксон, ни в других коварных замыслах. Если Джейн и любила мужа своей подруги, то бесхитростной несчастливой любовью, не встречавшей взаимности. Вероятно, она, сама того не ведая, выпила этот яд, потому что принуждена была сопровождать подругу во время прогулок с женихом, а теперь она из лучших, из самых чистых побуждений отказала себе в посещении Ирландии и, дабы бесповоротно порвать всякую связь с ним и с Кэмпбеллами, решила начать новую жизнь, полную трудов.
Эмма покинула жилище миссис и мисс Бейтс, будучи в мягкосердечном и благожелательном расположении духа. Шагая по улице, она оглядывалась по сторонам и вздыхала о том, что в Хайбери не нашлось достойного молодого человека, способного обеспечить Джейн Фэрфакс независимое положение. Ни одного джентльмена, в отношении которого можно было бы строить замыслы.
Прекрасные эти чувства оказались недолговечны. Быть может, по прошествии некоторого времени Эмма во всеуслышание объявила бы Джейн Фэрфакс своей подругой на веки вечные и загладила прежние ошибки чем-либо еще, кроме обращенного к мистеру Найтли восклицания: «Она определенно хороша! Даже более чем хороша!» Однако прежде, чем это могло произойти, Джейн Фэрфакс с бабушкой и тетушкой провела вечер в Хартфилде, и все стало возвращаться на круги своя. К Эмме вернулось прежнее раздражение. Тетка стала еще докучливее прежнего, потому что к ее восхищению талантами племянницы прибавилась тревога о здоровье оной, и всей компании пришлось выслушивать подробнейший отчет в том, какой маленький кусочек хлебца с маслом скушала Джейн за завтраком и какой тоненький ломтик баранины — за обедом, а также лицезреть выставку новых чепчиков и мешочков для рукоделия, подаренных самой мисс Бейтс и ее матушке. Достоинства Джейн вновь померкли в глазах Эммы. В гостиной лежали ноты, и мисс Вудхаус непременно должна была сыграть. В последовавших благодарностях и похвалах Эмма услыхала снисходительную фальшь. Джейн Фэрфакс словно хотела подчеркнуть, что сама она музицирует гораздо искуснее. Особенно же неприятной оказалась та холодность и осторожность, с какой она держалась. Ни о чем нельзя было узнать ее подлинного мнения. Такая скрытность внушала подозрения и даже отвращала.
Ежели нечто уже доведенное до высшего предела может иметь над собой превосходную степень, то осмотрительность Джейн Фэрфакс достигала таковой, когда речь заходила об Уэймуте и Диксонах. Казалось, она решительно вознамерилась не раскрывать ни подлинного характера мистера Диксона, ни истории своего знакомства с ним, ни собственного мнения о его союзе с мисс Кэмпбелл. Эмма слышала одни лишь общие слова да гладкие похвалы — ничего, что несло бы в себе смысл или чувство. Эта осторожность, однако, оказалась напрасной. Видя притворство мисс Фэрфакс, Эмма вернулась к первоначальному своему мнению о ней. Быть может, эта молодая леди скрывала нечто большее, нежели собственное безответное чувство к мистеру Диксону. Вероятно, он близок был к тому, чтобы променять одну из двух подруг на другую или же остановил выбор на мисс Кэмпбелл только ради будущих двенадцати тысяч фунтов.
О других предметах Джейн Фэрфакс тоже поведала не много. Они с мистером Фрэнком Черчиллом находились в Уэймуте в одно и то же время. Всем было известно, что они немного знакомы, но Эмма не услышала ни единого словечка, которое помогло бы ей понять, кто он таков. Хорош ли он собой? Да, о его наружности обыкновенно отзываются с похвалой. Приятен ли в общении? По всеобщему убеждению, весьма. Рассудителен ли он, образован ли? Мимолетно встречаясь с человеком на водах или в Лондоне, нелегко судить о его уме и образованности. Разве что о манерах можно говорить определенно, однако и здесь предпочтительно более долгое знакомство. Манеры мистера Черчилла все как будто бы находят приятными. Таких ответов Эмма простить не могла.