Общество собралось довольно многолюдное. Кроме Уэстонов и мистера Найтли была еще одна семья, вполне приличная, — помещики, знакомые Коулов. Приехали также мужчины из семейства мистера Кокса, хайберийского адвоката. Позднее ожидали дам, занимавших менее видное положение, в частности мисс Бейтс, мисс Фэрфакс и мисс Смит. Но уже и теперь, за ужином, гостей было слишком много для того, чтобы все они могли участвовать в общей беседе, посему, пока речь шла о политике и о мистере Элтоне, Эмме ничто не мешало сосредоточить все внимание на своем приятном соседе. Лишь когда за столом отдаленно прозвучало имя мисс Фэрфакс, она сочла необходимым прислушаться: хозяйка дома, по-видимому, рассказывала о Джейн нечто интересное. И действительно, лелеемая Эммой часть собственного существа — фантазия — получила обильную пищу: миссис Коул пришла проведать мисс Бейтс, и первым, что бросилось в глаза, едва вошла, было фортепиано, очень красивое — не рояль, но большое пианино. Удивленная миссис Коул поздравила мисс Бейтс и спросила, откуда такой прекрасный инструмент, а та ответила, что его доставили накануне от Бродвуда. Это явилось совершенной неожиданностью как для тетки, так и для племянницы. Сперва, по словам мисс Бейтс, сама Джейн растерялась, не догадываясь, кто бы мог прислать такой подарок, но затем они обе вполне уверились: это, конечно же, не кто иной, как полковник Кэмпбелл.
— Больше-то и подумать не о ком, — прибавила миссис Коул. — Я даже удивилась, что они могли сомневаться. Но Джейн, кажется, совсем незадолго до того получила от Кэмпбеллов письмо, в котором о пианино ничего не говорилось. Она, конечно, лучше их знает, но я бы не сделала вывода, что раз они не предупредили, то и подарок не от них. Вероятно, они хотели сделать сюрприз.
Многие из гостей согласились с миссис Коул. Все, кто пожелал высказать свое суждение об этом предмете, были равно уверены в том, кем инструмент прислан, и равно рады за мисс Фэрфакс. Говоривших оказалось вполне достаточно, чтобы Эмма могла хранить молчание: думать по-своему, продолжая, однако, прислушиваться к словам хозяйки:
— Уверяю вас, господа: никогда еще я не слыхала известия, которое было бы для меня более приятно. Меня всегда огорчало, что Джейн Фэрфакс, такая искусная музыкантша, не имеет собственного пианино, когда во многих домах прекрасные инструменты простаивают без дела. Это было до крайности обидно. Не далее как вчера я сказала мистеру Коулу: мне, мол, больно смотреть на наш новый рояль в гостиной, ведь я сама одной ноты от другой не отличу, а девочки наши только еще начинают учиться. Может статься, у них ничего путного и не выйдет. А у бедняжки Джейн Фэрфакс, которая так бесподобно играет, нет совсем никакого инструмента — даже завалящего старенького спинета, чтобы побренчать по клавишам забавы ради. Мистер Коул со мной согласился, но поскольку он очень уж любит музыку, не смог отказать себе в удовольствии сделать такую покупку. Он надеется, что кто-нибудь из наших добрых соседей будет время от времени любезно заглядывать к нам, чтобы использовать рояль с большей пользой, чем удается нам самим. Для того-то мы и купили инструмент — иначе я бы стыдилась такого приобретения. Быть может, мисс Вудхаус окажет нам честь, согласившись опробовать его нынче вечером?
Эмма пообещала исполнить просьбу хозяйки и, решив, что более ничего интересного от нее не услышит, обратилась к Фрэнку Черчиллу:
— Отчего вы улыбаетесь?
— А вы отчего?
— Я? Полагаю, оттого, что полковник так богат и щедр. Пианино — великолепный подарок.
— Вы правы.
— Мне даже странно, почему Кэмпбеллы прислали его именно теперь, а не прежде.
— Вероятно, прежде мисс Фэрфакс никогда надолго здесь не задерживалась.
— Странно и то, что они купили ей новый инструмент, хотя могли одолжить свой, который, верно, стоит теперь в лондонском доме, закрытый и никому не нужный.
— То рояль. Он, пожалуй, великоват для жилища мисс Бейтс.
— Вы вольны говорить что пожелаете, но по вашему лицу я вижу: ваши мысли очень схожи с моими.
— Каковы ваши мысли, я не знаю, но скорее всего вы приписываете мне проницательность, которой я не обладаю. Улыбаюсь я всего лишь потому, что улыбаетесь вы. Ежели вас осенила догадка, то я, вероятно, охотно с вами соглашусь, но сейчас я, право, не знаю, с чем должен соглашаться. Если даритель не мистер Кэмпбелл, тогда кто же?
— Не допускаете ли вы, чтобы это могла быть миссис Диксон?
— Миссис Диксон? И правда! О ней я не подумал. А ей не хуже, чем ее отцу, известно, как приятен был бы мисс Фэрфакс такой подарок. Потом, эта таинственность… Делать сюрпризы более свойственно молодым дамам, нежели пожилым мужчинам. Да, теперь я не сомневаюсь: пианино прислано миссис Диксон. Говорил же я вам, что любые ваши подозрения вмиг станут моими.
— Тогда вам следует заподозрить еще и мистера Диксона.
— Мистера Диксона? Прекрасно! Да, вернее всего, это общий их подарок. Мы ведь говорили с вами на днях, если помните, о том, как он пламенно восхищался игрой мисс Фэрфакс.
— То, что вы тогда сказали, подтвердило мысль, которая возникла у меня еще раньше. Не ставя под сомнение добрых намерений мистера Диксона или мисс Фэрфакс, я не могу не заподозрить, что, сделав предложение ее подруге, он имел несчастье влюбиться в нее саму или же заметил некоторое неравнодушие с ее стороны. Можно высказать две дюжины предположений, и ни одно из них не попадет в цель, но я уверена: неспроста мисс Фэрфакс приехала в Хайбери, вместо того чтобы отправиться с Кэмпбеллами в Ирландию. Здесь ей остается только терпеть лишения и каяться, там же она вкушала бы удовольствия. Все эти слова о воздухе родных мест кажутся мне придуманными только для отвода глаз. Еще бы ничего, если бы сейчас было лето, но кому какая польза от родного воздуха в январе, феврале и марте? В эти месяцы хрупкому здоровью полезней затопленный камин и закрытый экипаж. Хоть вы и берете на себя благородное обязательство разделять со мной мои подозрения, я отнюдь не требую от вас этого. Я лишь откровенно говорю вам, что думаю.
— Но, честное слово, ваши предположения кажутся мне очень вероятными. За то, что мистер Диксон предпочитает музицирование мисс Фэрфакс музицированию своей супруги, я вам ручаюсь.
— К тому же он спас ей жизнь. Вы слыхали о той морской прогулке, когда она едва не упала за борт, а он ее подхватил?
— Я сам там был.
— Вот как? Вы были там и, очевидно, ничего не заметили, иначе эта мысль не казалась бы вам теперь новой. Вот я бы на вашем месте сделала много открытий.
— Не сомневаюсь. Я же, по своему простодушию, увидел только, что мисс Фэрфакс чуть-чуть не свалилась с корабля, а мистер Диксон ее поймал. Это случилось в один миг. Правда, последовавшее затем всеобщее волнение длилось довольно долго (полагаю, прошло около получаса, прежде чем мы все успокоились), но было оно именно общим: особенных чувств с чьей-либо стороны я не приметил. Это, однако, вовсе не значит, что вы, очутившись на моем месте, не совершили бы каких-нибудь открытий.
Тут разговор между Эммой и Фрэнком Черчиллом прервался. Им пришлось, как и всем, чинно сидеть, ожидая окончания довольно-таки продолжительной перемены блюд. Лишь когда стол был заново накрыт и на каждом его углу появилась большая тарелка с закусками, к гостям вернулась прежняя непринужденность, и Эмма сказала:
— Это пианино все для меня решило. Для того чтобы утвердиться в моем подозрении, мне кое-чего не хватало, но теперь я знаю вполне достаточно. Помяните мое слово: скоро мы услышим, что инструмент прислан в подарок от мистера и миссис Диксон.
— Но если Диксоны станут это отрицать, мы принуждены будем заключить, что фортепьяно куплено Кэмпбеллами.
— Нет, я уверена: оно не от Кэмпбеллов. И мисс Фэрфакс это знает, иначе первым делом подумала бы на них. Но она растерялась и ничего не смогла сказать определенно. Быть может, вас я и не убедила, но сама убеждена: главный виновник — мистер Диксон.
— Вы, право, обижаете меня, ежели думаете, будто я мог не внять вашим доводам. Вы совершенно подчинили себе мой разум. Сперва, когда я полагал, что вы, как и все, приписываете подарок полковнику Кэмпбеллу, мне виделось в этом только лишь естественное проявление отеческой доброты и более ничего. Потом вы упомянули миссис Диксон, и я понял: вероятнее всего, пианино прислано в знак теплой женской дружбы, — ну а теперь я смотрю на него не иначе как на любовное приношение.
Продолжать было, по-видимому, уже ни к чему: мистер Фрэнк Черчилл выглядел так, будто в самом деле искренне уверился в правоте Эммы, поэтому она более ничего не сказала, заговорив о другом предмете. Ужин завершился, подали десерт, вошли дети: гости стали о чем-то их спрашивать, за что-то хвалить, продолжая между прочим о том о сем беседовать друг с другом. Одни замечания выделялись остроумием, другие — глупостью, в основном же это было не хуже и не лучше того, что повторялось изо дня в день: устаревшие новости, тяжеловесные шутки.
Вскоре после того как леди перешли из столовой в гостиную, стали прибывать другие дамы, которые не были приглашены к ужину. Вошла и мисс Смит. Любуясь своею милой маленькой подругой, Эмма, быть может, и не находила в ее манерах особого достоинства или изящества, зато видела цветущее очарование и подкупающую безыскусственность, а также от всей души радовалась бодрому и легкому расположению духа. Чуждая излишней сентиментальности, Харриет веселилась, облегчая боль разочарования в любви. Кто бы угадал, глядя на нее, сколько слез она пролила недавно? Находиться в обществе, где все, включая ее самое, нарядно одеты, сидеть, улыбаться и ничего не говорить, а просто быть хорошенькой — для счастья настоящего момента ей более ничего и не требовалось. В отличие от мисс Смит мисс Фэрфакс имела горделивый вид и горделивую поступь, но Эмма подозревала, что Джейн могла бы позавидовать Харриет и охотно согласилась бы терпеть муки той, которая любила (пускай даже безответно, пускай даже мистера Элтона), в обмен на опасное удовольствие сознавать, что сама любима мужем своей подруги.